Время последних

Ночью Туров сквозь сон слышал, как толстый Унбегаун топтался в коридорах пустующей лаборатории, хлопал дверями, чем-то шуршал, ронял вещи и мебель.

«Заметает следы, мерзавец, – в полусне сообразил Туров. – Улики прячет!»

Но вставать не хотелось. Да Бог с ним, с этим глупым немцем.

В комнате Турова сгущалась темнота, сон наплывал изо всех углов, накатываясь волнами, один за другим, лишая Турова сил и всякой способности к сопротивлению…

9.

В тот день они наблюдали за ней, прячась во дворе за стволом вековой липы и щитовым домиком для технического инвентаря.

– Дураки, че ржете? – жмурился Толян, закадычный тогдашний дружок Турова. – Туров на нее запал. Там все серьезно.

Захлебываясь от смеха, Оглобля, пацан из 23-й квартиры, согнулся пополам от этих слов.

– Завидно поди, оглоедина! – толкая его в плечо, ухмылялся Пятиминутка – гроза всех четвертых классов районной школы. Пятиминуткой его прозвали за «психический» нрав, взрывной характер и полную безбашенность.

Туров ржал, отвешивал затрещину Толяну. Пятиминутка, так же смеясь, пинал Турова. Сверху на всех накидывался, словно стервятник, Оглобля – с высоты своего баскетбольного роста.

Никто не видел их потасовки. Их вообще никто не видел.

Возможно, если бы их заметили, в тот вечер не случилось бы того, что случилось.

Но они прятались как индейцы. Никто и не догадывался об их присутствии.

В тот теплый весенний вечер все сочли, что двор абсолютно пуст. И она тоже так думала.

Именно поэтому ее мать и отпустила ее подышать свежим воздухом во дворе – одну. Она сидела, по пояс укрытая пледом, в собственном удобном кресле.

На коленях у нее лежала книжка. Она читала, а ветер подкидывал легкую золотистую паутину ее волос; движением плеча она отбрасывала ее назад.

Туров, сглатывая набегавшую слюну, наблюдал за ней из укрытия вместе с другими.

Каждую минуту он порывался уйти, потому что чувствовал – нехорошо, некрасиво подглядывать, но не мог оторваться. Пихая друг друга локтями, и шепча на ухо сальные глупости, все четверо продолжали исподтишка наблюдать за ней.

Очень быстро она отложила чтение: к ее ноге подковылял голубь. Видимо, это был нахальный субчик из числа тех, что слетались всякий раз к ее подоконнику на пиршества.

Он как будто узнал свою благодетельницу и клюнул ее в ногу под пледом, требуя угощения.

Девочка захлопнула книгу и достала из кармана хлеб. Голубь испуганно шарахнулся, но не вспорхнул, не встал на крыло, а только отбежал в сторону. Туров заметил, что птица ранена: правое крыло у голубя висело как-то неестественно.

Соседка крошила птице хлеб, и голубь жадно заглатывал куски, торопливо бегая вокруг.

– Эй, а давайте ее напугаем, а?

Пятиминутка, которому надоело стоять без движения, с размаху хлопнул Турова по спине. Туров вздрогнул и обернулся: из-за плеча Пятиминутки выглядывали Толян с Оглоблей, и на лицах обоих были одинаково глумливые ухмылки.

– Ну, че? Развлекуха или как?

В этот момент во двор прилетели пять черных воронов. Они опустились на землю рядом с девочкой и раненым голубем. Неизвестно, откуда они взялись.

Непроницаемо черные вороньи глаза внимательно следили за происходящим. Убедившись, что голубь беззащитен и не улетит, хищники обратили взгляды на человека, который, находясь рядом с намеченной жертвой, мог бы помешать охоте.

Они сразу угадали то, чего никак не могли взять в толк Туров и его приятели…

Вороны медленно взяли в кольцо птицу и человека и перешли к стремительному наступлению.

Увидав, что к ней приближаются новые птицы, которых она прежде никогда не видела, девочка улыбнулась и кинула воронам те хлебные крошки, которые были заготовлены у нее в руке для голубя.

Вороны равнодушно обошли подачку, нетерпеливо подскакивая, окружили раненую птицу.

Вожак ударил первым. За ним – второй, третий… Они не развлекались. Серьезно, сосредоточенно, с увлеченным остервенением прирожденных хищников, они убивали, старательно нацеливая крепкие удары в глаза жертве.

Девочка растерялась и замерла в испуге. После третьего удара она сделалась белой, как мраморная статуя. После шестого удара воронам, наконец, удалось ослепить жертву.

Растрепанный, безглазый, окровавленный голубь все еще трепыхался, все пытался уйти от своих мучителей, мечась из стороны в сторону. Но он не видел – куда идти, и не мог отыскать пути к спасению. Вороны били, пока голубь не завалился набок и не пополз, таща раздробленное крыло с выбитыми перьями, оставляя за собой кровавый след.

Бойня перешла в еду – спокойную, вдумчивую, созерцательную.

Красная кровь на песке двора и ее белое лицо…

Она ничего не поняла. Она все еще махала руками, пытаясь отогнать птиц.

– А давайте ее напугаем?! – хихикая и брызгаясь слюной, предложил Пятиминутка и повернулся спиной к Турову.

«Не надо! Не подходи! Не трогай ее!» – заорал Туров, но эти слова как будто застряли у него в горле. Скованный ледяным ужасом, он не мог и пальцем пошевелить и только, будто в замедленном кино, наблюдал, как уютное кресло внезапно опрокинулось, и она, зареванная и перепуганная оказалась под ним, в пыли и грязи. Из разбитой головы сочилась кровь.

Вороны, клевавшие труп голубя, деловито оглянулись. Вожак, словно чем-то сильно заинтересованный, подошел ближе. Голубые глаза девочки, залитые кровью, жалобно смотрели на Турова.

– Туров. Туров.

Она звала его, и серые губы шевелились, как губы кукол в театре, хотя сама она давно уже была мертва.

– Туров!

… Туров! Что ж ты, братец, так орешь? – озабоченно клекотал Унбегаун, тряся Турова за плечо огромной рыжей лапищей. – Ты этак всю Базу перебудишь своими воплями. Что это с тобой?! Нехорошо! И как это тебя психологи-то на Гайю допустили, а? Обманул, поди, комиссию-то, а?

Туров, мокрый, несчастный, измученный, медленно приходил в себя. Вот значит, как. Опять он, значит, заснул. И кошмар вернулся. Злой и настойчивый, как голодный волк зимою. Хотя, впрочем, почему же волк?

Ворон.

10.

Унбегаун долго приставал к Турову. Заходил и так, и сяк, чтобы тот поведал, что за страшные сны ему снятся.

Туров молчал, не реагировал на вкрадчивые расспросы. Однажды, не удержавшись, наорал на своего напарника.

Но не за то, что тот приставал с вопросами, а за то, что неряшливый Унбегаун опрокинул свое кофейное ведро на пульт сейсмического измерителя.