Время последних

Во-вторых, она располагалась ближе к своей звезде, чем Земля, и оранжевый карлик давал куда больше лучистой энергии, чем Солнце. Если бы не спутники, почти постоянно прикрывающие Гайю от HD 156668, на ее поверхности бушевала бы раскаленная лава.

Гайя совершала оборот по круговой орбите за 4,65 земных суток.

Все это время на ней царила белая гайянская ночь: планету освещали ярким отраженным светом спутники – втроем, вдвоем и один за другим, по очереди. В конце периода оранжевый карлик прорывался сквозь все заслоны и в одиночку воцарялся на небосклоне Гайи – на очень короткий промежуток времени (3 минуты 4 секунды) наступал стремительный рассвет. Именно его потрясенные земляне назвали «взрывом неба».

Феномен действительно больше напоминал взрыв.

Уровень радиации на заре зашкаливал. Лужи воды, образовавшиеся за ночь, мгновенно испарялись; реки, озера, моря теряли до 2 % влаги от ночного уровня; все живое или умирало, или пряталось под землю и в глубину моря.

Даже люди, защищенные скафандрами, не рисковали оставаться на поверхности Гайи в момент взрыва неба. База и вся сеть наблюдательных участков-лабораторий помещались под землей, имея наверху лишь небольшие закрытые смотровые площадки.

В первые годы исследования на Гайе обнаружили в изобилии 15 изотопов рения. Энтузиасты попытались приступить к его промышленной добыче. Но, когда это редкое вещество отыскалось на другой планете, про гайянский рений немедленно забыли. И о самой Гайе тоже.

Земляне не смогли приноровиться к землеподобной планете, загадавшей им так много неожиданных загадок.

О ней вспомнили в тот момент, когда перед человечеством на Земле во весь рост встали проблемы, предсказанные экологами еще в 20 веке. Когда уже не получалось их игнорировать…

Гайя удивила и восхитила людей совершенством своей экосистемы.

Все сущее здесь встраивалось, подчинялось и самоорганизовывалось с таким мастерством и даже искусством, будто бы некий Верховный Архитектор, обладающий сверхмощным Суперкомпьютером, ежесекундно просчитывал наиболее разумные планы построения Мира Всеобщей Гармонии. И тут же выдавал рекомендации всем живым и неживым сущностям Гайи, а они без промедления, в обязательном порядке, эти планы реализовывали.

Когда ученые принялись публиковать свои первые, исполненные восторга, отчеты, это вызвало бурю энтузиазма на Земле. Журналисты и люди искусства, всякого рода фантазеры, любые сведения понимающие по-своему, принялись очаровывать человечество трескучими фразами о «месте рождения Ангелов», о «последнем доказательстве бытия Божьего» и прочей ерундой.

В религиозной среде возникли секты, фанатики которых объявили Гайю новым Сионом и пустились строить планы паломничества в ту «единственную точку Галактики, где Господь наш являет себя напрямую», к месту, где «вершится Суд Божий».

В то же время в среде ученых наметилось брожение: одни сдували пыль и наводили сегодняшний лоск на старые теории о планетах, как живых организмах, другие подогревали публику рассуждениями о сверхпланетарном разуме и разумности Вселенной. При этом наиболее трезвая часть научного сообщества вообще отрицала достоверность фактов, добытых на Гайе, полагая всю планету сплошной химерой. (Сплошное «Не может быть!» – объяснял Унбегаун).

Одним словом, в умах человечества воцарились всегдашние раздрай и бардак.

3.

– Но вот что самое поразительное, – вкусно причмокивая, сообщил Турову Унбегаун. – Экосистему Гайи, как выяснилось, не сумело разрушить даже пришествие инопланетян, то есть нас.

Оба напарника укрылись в ожидании рассвета в подземном блоке участка 17.

Загрузив работой кофейный автомат, они стояли, облокотившись о сияющий никелем бок машины с кружками в руках, и ждали сигнала. Когда автомат запиликал, Унбегаун сказал:

– Ты первый!

Туров подставил чашку, и горячий кофе наполнил ее до краев.

– Это даже представить трудно, – разглагольстововал Унбегаун. – С одной стороны на Гайе любое, даже самое мелкое вмешательство, в экосистему вызывает обширные возмущения, вплоть до атмосферных явлений. Да что там! Даже трясет иногда понемножку – но не больше трех баллов. Не представляешь, как тут все намучились, прежде, чем хотя бы сортир поставить. – Унбегаун засмеялся. – Вкусно? Отличный кофе, правда? – Он тоже подставил кружку под кран автомата. Кружка Унбегауна больше напоминала ведро, и кофе медленно заполнял солидную емкость.

– С другой стороны… Сахар? Вон, на подносике возьми!.. С другой стороны – все привнесенные извне инородные элементы, включая совершенно чужие для этой планеты живые организмы – тебя, например, или меня, со всей непредсказуемостью нашей свободной воли – Гайя точно также встраивает в свою совершенную экосистему. Как будто все, что только ни существует на свете, является частицами единой гайянской мозаики. На этой планете все братаются со всеми, все используют всех, и при этом – без нарушения чьей-либо свободной воли. Этого… – Унбегаун сделал широкий приглашающий жест рукой.

– …не может быть! – воскликнул Туров. Он озадаченно нахмурился.

– Да, и это никак не укладывается в земных умах. Вот уже двадцать лет…

В потолке лаборатории зажглась красная лампочка. Заверещал зуммер. Унбегаун взглянул на наручный хронометр.

– О! Время пришло. Ты должен взглянуть.

– На что?

– Тебе, как новичку, это обязательно. Первая, так сказать, наука…

Таинственно улыбаясь, Унбегаун взял Турова за рукав и через всю комнату подтащил к какой-то трубке, торчащей из стены. Трубка заканчивалась черной маской – специальные очки или окуляры.

– Смотри туда. Там зеркала, фильтры – глаза не обожжешь.

Туров опустил лицо в пластиковую маску. И тут же схватился за Унбегауна: от внезапного зрелища у него перехватило дыхание. Он впервые увидел звездное небо Гайи.

Система перископов, с подсветками и фильтрами, выведенная на поверхность планеты, позволяла окинуть взглядом всю панораму.

Перед глазами ошеломленного Турова во всю ширь распахнулась настоящая гайянская ночь: глубокое черно-фиолетовое небо, густо усыпанное голубовато-серебряными и золотыми огнями. Незнакомые созвездия казались такими яркими и близкими, как будто до них можно было достать рукой. В зените небосвода сияла широкая, завитая вправо спираль – звездный лабиринт Галактики. Где-то там, среди множества других звездных систем, скрывалась Солнечная система и родная планета. Три тонких полупрозрачных сферы разного цвета и диаметра уходили к горизонту, растворяясь в ночи, словно хрусталь в воде. По земле стелилась бледная дымка.

Туров осторожно выдохнул… и небо разорвалось.

Ослепительно белый луч вскрыл фиолетовую тьму – будто кто-то расстегнул молнию на куртке… Небо распалось на половинки; из разрыва полетели искрящиеся огни. Разноцветные стрелы ударили в горизонт, расширяя прореху в небе. И вслед за тем весь свет мироздания рухнул на поверхность планеты. Белое сияние пало и растворило в себе Гайю: холмы, море, лес, верхние люки лаборатории…

Турову показалось, что он ослеп. Жалобно ойкнув, он дернулся… и открыл глаза.

Балансируя на одной ноге, он стоял, держась за стену.

Немного придя в себя и застеснявшись присутствия напарника, Туров осторожно глянул в перископ.

Там был все тот же, уже виденный им гайянский пейзаж – серебристые волны песка, черная полоса моря и голубой частокол леса вдали. Белесая мгла небес подсвечивалась с запада розовым шаром спутника C – самого крупного из трех лун Гайи.

– Который час? – хрипло спросил Туров.

Унбегаун кивнул и, поперхнувшись, будто у него в горле что-то застряло, ответил:

– Прошло три минуты.

– Так и мозги можно потерять, – отдуваясь, заметил Туров.

– Та ни! – махнул рукой беззаботный Унбегаун. – А зверская штука, скажи!?

Туров не ответил – восстанавливал сбитое дыхание.

4.

В 8.30 утра автоматический регистратор Базы затребовал новую порцию сведений от наблюдателей с 17-го участка.

Туров пододвинул ближе к лицу капсулу микрофона и монотонно зачитал по готовым таблицам поправки к показателям с внешних приборов.

Прошло уже две недели с момента его появления на участке. Он уже уяснил распорядок работы лаборатории, познакомился с привычками напарника, да и вообще – втянулся.