Треугольное лето

Я обнимаю Клаба, Клаб сжимает мои руки, пытается удержать то, что удержать невозможно. Я бормочу какие-то обещания, я вернусь, обязательно, и мы будем вместе, и дети наши будут, и я никуда не уйду, никуда-никуда, ни в сентябре, ни в декабре, мы еще Мабон вместе отпразднуем, и Самхейн, и Йоль, и будем есть жареную индейку, когда за окнами будет снегопад, вот почему-то это важно, чтобы индейка и снегопад, и подарки под ёлкой…

*

Он смотрит на календарь.

Накрывает на стол.

Распахивает окна.

Первые лучи солнца касаются крыш, тихонько ползут вниз.

Оно приходит в город – запыхавшееся, растерянное, спешит по улице, волоча за собой чемодан. Клаб выходит из своего дома ему навстречу, перехватывает чемодан из тонкой руки, разрешите помочь…

Спрашивает:

– Вы… вы меня… помните?

Треугольное лето

Мы облюбовали себе лето.

Ну, само собой, что же еще, не суровую же зиму и не промозглую весну, и не темную осень – а бескрайнее светлое лето.

Итак:

Мы облюбовали себе лето.

Я и Ингрид.

Июнь, июль и август. И снова июнь. И снова июль. И по кругу, по кругу.

Здесь можно есть вишню прямо с деревьев. Или малину с куста. А больше у нас в поместье ничего не растет. Здесь можно лежать на траве. Или бегать в лес за черникой. Или сидеть у костра в самую короткую ночь в году. Или собирать звездопады.

Ингрид целует меня в губы. Мне этого мало. Ингрид просит не торопиться, подождать еще. Я не тороплюсь, я жду, осторожно намекаю, что не могу ждать целую вечность.

Ингрид убила меня.

Нет, не сегодня.

Это случится не сегодня.

А в сентябре.

Отсюда, из августа, хорошо виден сентябрь, какое-то там число – когда Ингрид убила меня.

Выстрелом из лука.

Вот так.

Выстрелом из лука.

Из дома выходит Ингрид. Мне становится страшно, тут же одергиваю себя, что сегодня август, а убьет она меня в сентябре, так что бояться нечего, мне ничего не грозит.

Спрашиваю Ингрид, умеет ли она стрелять из лука.

Ингрид говорит – нет.

Не умею.

А давай я тебя научу, говорю я.

А давай, соглашается Ингрид.

Понимаю, что Ингрид даже не умеет держать лук, она и правда не может меня убить.

Вечером идем домой.

Отчим курит у камина.

Ужинаем.

На каминной полке стоит глобус времени.

В который раз хочу спросить отчима, откуда взялась Ингрид.

В который раз не спрашиваю.

В который раз хочу спросить у самой Ингрид, откуда она взялась.

В который раз не спрашиваю.

Август кончается.

Мы спорим с Ингрид, куда пойти дальше.

Я хочу в июнь, теплый и солнечный, я хочу в июнь, потому что рядом май, когда я перывй раз увидел Ингрид. Я хочу перейти в май, чтобы снова пережить этот день, когда вошел в гостиную, а Ингрид сидела у окна, и еще тогда цвела сирень.

А Ингрид хочет июль.

Почему-то.

Просто.

Хочет июль.

Мне не нравится июль, из июля виден студеный январь. Ладно бы еще начало конец июня, начало июля, когда из лета виден кусочек зимы с Рождеством и Новым Годом, елка, свечи, пряники, – а просто январь, кому он нужен, январь… ну, может и нужен кому-то, не спорю, но не мне.

Наконец, договариваемся. Сначала немножко июня и немножко мая, чтобы сирень, а потом июль. Ингрид догадывается о моих мыслях, кивает, а потом еще в Новый Год пойдем и в Рождество…