Треугольное лето

Хочу распахнуть дверь, – теперь уже дворецкий перехватывает мою руку. Готовлюсь приводить какие-то доказательства, которых у меня нет, аргументы, которых у меня тоже нет, – не успеваю. Та, которая называла себя Элиной Хэлкетт, роняет голову на руки, трясется в беззвучных рыданиях.

– Я… у меня же… у меня нет ничего… совсем… я же…

– Ну, сударыня, это отнюдь не повод красть чужие судьбы и чужие имена…

– Я… – рыдает в голос, – у ме-ня-ни-че-го-нет!

– Сударыня, – говорю строго, с нажимом, – верните судьбу моей невесте, – чувствую, как сжимается сердце, – я… мы… я обязательно помогу вам… Я… я разберусь…

Элина (Элина?) покорно вытаскивает чужое имя, чужую судьбу, перебирает на ладони, протягивает мне. Делаю знак дворецкому, ну только попробуй не открыть дверь – все понял, распахивает двери, в комнату врывается осенняя морось, холодок октября, пара кроваво-красных листьев падает на ковер.

Сжимается сердце.

Неслышной тенью плывет в прихожую призрак серой леди, пытаюсь узнать в её чертах милую сердцу Элину, – не могу. Не выдерживаю, хватаю её имя, судьбу, неумело прикладываю к серой тени, сейчас отвалится, как пить дать отвалится – нет, что-то происходит, бесплотный призрак преображается, Элина бросается в мои объятия.

– Мэтт! Милый мой, я так волновалась… я уже отчаялась…

Никогда не надо отчаиваться, любовь моя…

Спохватываюсь. Оборачиваюсь, смотрю туда, где минуту назад сидела незнакомка – уже никого нет, пустое кресло, серая бесплотная тень ускользает в прихожую, в дверь, в темноту ночи.

Черт…

Бегу за ней, осень обдает серой сыростью, сырой серостью, еле успеваю заметить тень в свете фонарей, хочу окликнуть её по имени, тут же вспоминаю, что нет у неё никакого имени…

– Постойте! Подождите! Я… я обещал вам…

Останавливается спиной ко мне. Продолжаю:

– Вы… вы что-то помните о себе?

Отрицательно мотает призрачной головой.

– Вы… кем вы были?

Нет ответа.

– Вы… кем вы были?

Уже не может мотать головой, делает мне какой-то знак, знак пустоты, знак ничего – даже толком не могу понять, как я его воспринимаю…

– Так и скитались от человека к человеку?

Знак согласия.

– Долго?

Что-то, похожее на знак вечности. Так и не понимаю, то ли это метафора, то ли он и правда скитался с самого сотворения мира… он? Понимаю, что ничего не знаю об этом существе…

Что-то происходит, нечто неведомое, бесплотное выхватывает из моего кармана что-то… ключи… нет, не ключи, не сразу понимаю, что у меня вытащили имя, и еще бумаж… нет, не бумажник – судьбу, бросаюсь за грабителем – понимаю, что не могу бежать, у меня нет ног, не сразу соображаю, как управлять бесплотной тенью, которая от меня осталась… тенью? Нет, я не вижу себя, меня уже нет, – только воспоминание, только отчаянно бьющаяся мысль…

Еще пытаюсь догнать то, что было мной – не успеваю, он прыгает в кэб, цокот копыт, скрип колес, одинокий фонарь кэба тает в тумане. Чувствую, что тоже начинаю таять в тумане, тихонько проклинаю грабителя, хоть бы сказал, сволочь такая, что он такое, как он живет…

…что-то знакомое вспархивает в темноте ночи, еще не понимаю, что, – устремляюсь к нему, вижу знакомые строки:

– Ой, я так испугалась…

Элина входит в холл из прихожей, вся дрожит, ну еще бы ей не дрожать после увиденного. Вспоминаю, что должен провести её к горящему камину и усадить в кресло, – неловко подхватываю девушку под руку, не умею я с женщинами, не умею. Пытаюсь укрыть Элину пледом, плед выскальзывает из рук, ладно, пусть думают, что я сам струхнул…

…вспоминаю сегодняшнее утро, которое кажется бесконечно далеким, мои ленивые попытки написать что-то стоящее для местного журнала, охватившее меня отчаяние, рукопись, брошенная в окно, в холодный ветер осени…

Хватаю рукопись – нет, не так, рукопись хватает меня, мир снова переворачивается с ног на голову, не сразу понимаю, каково это – быть промокшим листом бумаги. Мир вертится бешеным волчком, стоп, стоп, стоп, держаться, держаться, держаться… за воздух? За пустоту? Неимоверным усилием воли направляю себя к знакомому дому, падаю в приоткрытое окно, на стол. Почему я жду Элину, чего я жду от Элины, он войдет, она возьмет листок, бросит его в стол, не более… или… или…

….что я могу сказать ей…

Бездомный дом

…каково же было мое удивление, когда я увидел сон, который в то же время не был сном: под моим окном стоял замок. Самый настоящий замок, с башенками, фахверковыми пристройками, стрельчатыми окнами. Замок заметил, что я смотрю на него, и вежливо приподнял крышу:

– Почтенный господин… не могли бы вы уделить мне немного вашего драгоценного внимания?

Я окончательно убедился, что это не сон, выбрался из постели и приоткрыл окно – холодок сентября пробрался в комнату и свернулся калачиком у остывающего камина.

– Внимательно вас слушаю, – сказал я замку, – чем могу быть полезен?

– Я пришел к вам за помощью, сэр… дело в том, что мой хозяин… хочет меня сжечь.

Меня стало не по себе. Я еще раз оглядел замок, пытаясь найти в нем хоть какой-то серьезный изъян – но чем больше я смотрел, тем больше понимал, что замок, несмотря на почтенный возраст, отлично держится.

Я откашлялся:

– Боюсь, что это не ко мне… Я же всего-навсего полицейский, а не специалист по старым домам…

– Да-да, мне нужен именно полицейский, – с жаром ответил дом, – видите ли… мой хозяин… мистер Каннингун… собирается сжечь меня не просто так… он… он заметает улики.

По спине пробежал холодок.

– А, вот это уже серьезнее… он что… что-то прячет?

– Он собирается убить свою супругу.

Перебираю причины, по которым муж может так поступить, тут же сдаюсь, спрашиваю:

– А… что случилось?

– Жена слишком много знала о его… темных делах.

– Об амурных похождениях, вы хотите сказать?