Просто. Единицы, сотни, тысячи.
И это, кажется, тоже будет неправдой.
Сознание отчаянно цепляется за слова, ищет хоть какое-то знакомое определение, не находит.
А вот.
Привал.
Вот если я скажу – привал – это будет правдой.
Сознание цепляется за знакомое слово, держится за него мертвой хваткой.
Привал.
Ужин.
Тоже правильное слово. У-жин. Хотя нет, не совсем правильное, ужин бывает вечером, а здесь нет утра, вечера, дня…
А нет. Ужин бывает перед тем, как лечь спать.
Значит, все-таки у-жин.
Едим. Еда здесь горчит, ну, к этому я уже привык, что еда горчит, такая скотина человек, ко всему привыкает. Ингерд втолковывает мне что-то, ловлю незнакомые слова – сумма обратных величин, замкнутая кривая Жордана… хочу спросить – обратные величины это отрицательные числа, что ли – не спрашиваю. Понимаю, что после такого Ингерд точно отправит меня куда подальше, не посмотрит, что сюда еле добрались, а отсюда в одиночку идти так и вовсе нереально…
Засыпаю.
Если здесь можно сказать – засыпаю, если эту тяжелую дремоту, наполненную воспоминаниями, можно назвать сном.
– Э-э-э… здрассьте.
Смуглый парень смотрит на меня настороженно:
– Привет и ты, коли не шутишь.
– А я… по объявлению.
– Физмат кончал?
– Ну…
– Диплом давай.
Меня передергивает, это что-то новенькое. Хотя что новенькое, сказано же было в объявлении – с собой паспорт, диплом, снилс, и-эн-эн, и всё такое…
Смуглый парень недоверчиво крутит мой диплом, зачем-то пробует на зуб.
– Где купил?
– Да ну тебя, сам бы посидел, поучил ночами…
Сжимается сердце, только бы не просек, где я купил диплом…
– И сидел, и учил… – парень вскидывает голову – третий закон Ньютона?
Земля уходит из-под ног, сознание хватается за отдельные слова, не удерживается, падает.
– Э-э-э… сила действия… противодействия…
– Ага, чего-то помним, слышим звон, да не знаем, где он… сформулировать-то сможем?
– Не…
– Ладно, что с тобой поделаешь…
Оглядываю неприметную комнатенку:
– А… начальник скоро будет?
Парень фыркает:
– А я, по-твоему, кто?
…вздрагиваю.
Хочется сказать – просыпаюсь.
Только это будет неправильно. Это выныривание из тяжкой дремоты нельзя назвать пробуждением.
Ингерд приподнимается на постели, смотрит на меня с ненавистью:
– Спи, давай, завтра опять не встанешь…
– А сам чего не спишь?
– А ты чего?
– А ты?
Ингерд хочет ответить, не отвечает, смотрит в темноту…
Здесь хочется сказать – ночи.
И не говорится.
Нет никакой ночи.
И темноты нет.