Шляпа что-то замышляпа

Потихоньку отключается в сознании сто седьмого то, что делало его сто седьмым.

Потихоньку проклевывается из-под отключенного сознания что-то древнее, о чем уже и не помнит никто, что оно есть…

В древности наши предшественники жили по истинно безумным и варварским обычаям. Я говорю о тех временах, когда еще не умели возводить в степень. Ведь для того, чтобы возводить в степень, нужно сделать это взаимно, а наши предшественники даже и помыслить не могли, что такое взаимно. В те времена нам было доступно только умножение. Я говорю – нам, потому что мы и наши предшественники – одно целое, разделенное первым в истории возведением в степень.

Как жили в те далекие эпохи? Умножали самих себя. На два, на десять, на тысячу. Кто на что горазд. Кто больше умножал себя, тот получал больше прав на ресурсы. Нет, не на квадратные корни, о них тогда еще не слышали…

Здесь цифр нет.

Что чисел нет, это понятно.

Но теперь еще и цифр нет.

Вот это совсем дело дрянь, что цифр нет.

Сто седьмой потихоньку отделяется от всех, потихоньку проверяет собственные ресурсы, на сколько хватит. Хватит ненамного, всего-то – умножиться на четыре. Ну да и то хорошо, другие-то до сих пор вместе держатся, до сих пор умножаться и не думали, так что сто седьмой в выигрыше.

Оно того стоит. Все вместе все равно до цели не доберутся, если вообще есть впереди какая-то цель. Немногие доберутся, немногие достигнут конца пути. И пусть среди них будет сто седьмой.

Зря, что ли, все.

Не зря же.

Не зря же сто седьмой смотрел в бесконечную даль – по молодости, когда еще не был сто седьмым, а был первым, всего-то и было, что единичка у него. Уже тогда смотрел в пустоту между бесконечными рядами цифр, уже тогда понимал, что цифры не бесконечны, что есть там что-то за пределами мира…

Кто-то узнает.

Кто-то, кто доберется до конца пути.

Сто седьмой расправляет ауру, готовится прижать всех, кто слабее него, а кто слабее, все слабее, сто седьмой же на четыре помножился…

Прислушивается.

Что-то обжигает ауру, да что – что-то, оно и есть. Сто седьмой на четыре себя умножил, да не один сто седьмой такой умный, семьсот первый в восемь раз себя помножил, а двести второй – и вовсе в двенадцать.

Так что где тут сто седьмому с ними тягаться-то.

Им все корни.

Квадратные.

А сто седьмому – что останется.

Здесь цифр нет.

Давно уже нет.

Сто седьмой смотрит на цифры, прикрепленные к сердцевине обиталища.

А других нет.

А корней квадратных не осталось.

Совсем.

Тут бы назад повернуть, благо – назад повернуть дело нехитрое. Повернул, сию минуту в родной стороне оказался, где цифры, цифры, цифры, да что цифры – числа, большие, жирные, ешь не хочу.

И корни.

Квадратные.

Ну, треугольные тоже порой попадаются, но квадратные – это да, это полно.

Так что можно бы и назад вернуться.

Если бы…

Если бы не…

Сегодня увидели.

Что-то мелькнуло там, бесконечно далеко.

Что-то…

Нет, не цифры.

Черт пойми, что.

Но не цифры.

А значит, движется вперед обиталище, несет поредевший экипаж, сколько их осталось-то…

Мало осталось.

– Что я могу сказать… мы думаем, что знаем о нашем подсознании все. Но на самом деле нам известно только то, что лежит на самой поверхности. Что мы знаем о более ранних слоях, которые напластовывались на наше сознание века и века назад? Мы еще имеем представление о низших слоях подсознания, способных тупо самоумножаться – но что мы помним о том, что было еще раньше? Что было на заре веков, когда в хитросплетении единиц только-только стали зарождаться первые двойки? А ведь в те времена наш мозг был намного примитивнее, чем мозг умножающий. Тогда наши предки умели только складывать и вычитать. Когда примитивное сознание встречало другое сознание, оно стремилось поглотить, приплюсовать его. Если это не удавалось – сознание отнимало враждебное сознание от нуля, уводило его в минус…

Здесь цифр нет.

Совсем.

Те, что в обиталище были, и то не прижились.

Да много кто не прижился.

Ничего.

Сто седьмой выживет.