Козлиха

Блатной сидел на стуле, широко расставив колени. Он притянул к себе Ленку, по-хозяйски усадил ее. Колька Белый, глядя на Сашку, тоже постучал по коленке, приглашая присесть, но она отрицательно замотала головой и села на свободный стул. Фадей размашисто, по большой дуге, будто давая всем возможность рассмотреть блюдо, поставил сковородку в центр стола.

– Пьебуйте! – объявил Фадей. – Пальчики оближешь!

– Не позорься, а! – попросил Блатной, отталкивая от себя сковородку. – А, сука, горячая!

– Нет, нет! Вы попьебуйте, – настаивал Фадей. Но никто почему-то не хотел пробовать.

– Убери эту гадость, я сказал, – раздражаясь, приказал Блатной. – Лучше рюмки и запивку организуй. Ленок, помоги парню. А то он как неродной.

Пока Ленка наливала в полуторалитровую бутылку воду из-под крана, пока засыпала в нее пакетик «Зуко», Сашка, Денис и Блатной молча переглядывались. Все были как-то скованны, как часто бывает, когда малознакомые люди сидят трезвыми за одним столом. Блатной вызывающе осмотрел Сашку. И, убедившись, что она – ничего, подмигнул ей. Она ответила тем же. На Дениса Сашка только раз взглянула украдкой, обожглась, покраснела, опустила глаза. Наконец она не выдержала и спросила:

– Ну че, будем пить?

Ленка поставила на стол бутылку с ярко-оранжевым напитком. Ревниво глядя на Сашу, она уселась на коленку к Блатному и по-хозяйски обвила его шею руками. Но он высвободился и потянулся к бутылке.

– Где стаканы? – пнул он Фадея, евшего у плиты. Вермишель разлетелась по полу, Фадей заныл, но послушно поставил на стол три стакана и серую эмалированную кружку.

– Наливай! – сказал Блатной Денису, откидываясь на спинку стула.

Саша опьянела быстро, с первого полстакана. Когда вернулись Пашка Штейнер и Женек, водки уже не было. Но они добросовестно сидели, ожидая чего-то, а Сашка делала бутерброды, и почему-то это было смешно. Сашка хохотала, прикалывалась над Фадеем, уворачивалась от Белого, но делала все исключительно для Дениса. Тот улыбался как-то замученно, без интереса, и посматривал на часы.

Ленка и Блатной сначала целовались на кухне, а потом ушли в комнату. Пьяный Фадей уговаривал всех попробовать блюдо. Он подносил к Сашке полную ложку коричневой вермишели, но она, смеясь, отпихивала.

А потом появились местные завсегдатаи: Дрон и Михон. С ними был незнакомый парень невысокого роста, с маленьким и невыразительным лицом. Дрон и Михон звали его Слямзя. Он только что вернулся из армии и, чтобы отметить это, принес литровую бутылку спирта «Рояль». Пока спорили, в какой пропорции разводить, появились девки: Натаха Кирилина и Светка Штырева.

Все, что было дальше, Сашка помнила какими-то вспышками. Вот она распахивает туалет, там, стоя на четвереньках, рыгает Белый. Сильно размякшее и какое-то незнакомое Пашкино лицо приближается и говорит: «Давай уйдем». Но Сашка не хочет, потому что здесь Денис, которого она любит. Но на кухне его нет. Сашка ищет по комнатам. В них темно, только шевелятся какие-то тени. Вот одна из них оглядывается. Сашка видит лицо, пьяное, возбужденное, с алыми, накрашенными, губами. И вязкий женский голос: «Ну ты чё?». Пятясь и держась за стены, Сашка возвращается на кухню. Здесь какие-то незнакомые мужики. Фадей сидит на полу и плачет. Сашку начинает мутить. Кто-то подхватывает ее и куда-то тащит. Ободок унитаза, грязный кафельный пол. Темнота, диван. На потолке быстро вращаются световые полосы. Душно и накурено. И кто-то наваливается. Но Сашке надо домой.

На морозном ночном воздухе Сашка слезка протрезвела. Тот мелкий, с неприметным лицом, довел ее до подъезда. Мягко и, казалось, заботливо он шептал:

– Что же ты так напилась? Такая маленькая. Такая красивая.

– Как тебя зовут? – спросила Саша, фокусируя взгляд на его лице. Оно оказалось приятным, улыбчивым, с мелкими, подвижными как у обезьянки чертами.

– Леха, – сказал он. – Леха Слямзин.

– Здорово, Леха. Я – Саша. Проводишь меня?

– Я уже.

– Действительно. Мой подъезд, – она размашисто показала на дом, и ее повело назад. Слямзя ее поймал и, придерживая, повел к подъезду. У двери развернул к себе и вопросительно посмотрел.

– Ну, поцелуй меня, раз привел, – сказала Сашка.

И он стал целовать, прижимая к двери подъезда и шаря по ней руками.

– Эй! Стоп, стоп! Я же не умею целоваться, – вспомнила Сашка.

– Пошли в подъезд, я тебя научу, – жарко проговорил он. Она послушалась.

Уперев ее в батарею, он настойчиво целовал. Сашке было приятно, что его горячие, мягкие, почти женские руки, залезли ей под свитер, что губы щекочут шею. Она даже позволила расстегнуть лифчик, и он мял по очереди ее груди, и лепетал возбуждающим и диким шепотом:

– А ты, оказывается, совсем большая! Мммм, какая хорошая девочка, – и его рука все настойчивее упиралась в пояс ее брюк. Вдруг неожиданно и юрко она проскользнула в трусы. Сашка дернулась и резко его отпихнула.

– Ты что делаешь?

– Я хочу тебя, малышка. Иди ко мне, – он тянулся к ней губами, приоткрывая мокрый рот и закатывая глаза. Сашка испугалась.

– Я тебя даже не знаю.

– Узнаешь!

– Ты – никто мне! Ты даже не мой парень!

– Если хочешь, я буду им, – и он схватил ее руку и исступленно начал облизывать кончики пальцев.

– Успокойся! – она отняла у него свою ладонь и попыталась отодвинуть его. – Если ты мой парень, тогда до завтра. На сегодня хватит. Ты меня проводил. Уходи!

– Как же так? Ты меня возбудила! Это нечестно, – он снова прижал ее к стене, и в спину Сашке остро уперлась батарея.

– До свидания, – она резко толкнула его и крикнула. – Я сказала, хватит. Хочешь, чтобы я заявила на тебя?

– Постой. Ты что, девочка? – он даже отступил на шаг.

Она кивнула.

– Тогда понятно. Ладно, я пошел. Завтра зайду. Ты в какой квартире?

– В тридцать пятой.

Саша, пошатываясь, поднялась на третий этаж, осторожно открыла своим ключом дверь. В коридоре горел свет, и это неожиданно резануло Сашке по глазам. Она осторожно, стараясь не издавать пьяных звуков, сняла сапоги, куртку, прошла на кухню. За столом сидел отец. Он был бледен и необычно трезв. Лицо его, прежде опухшее за неделю запоя, теперь как-то опало и казалось старым.

– Где мама? – спросила Саша.

– Маму увезла «скорая».

– Что случилось?

– Ничего страшного, – папа отвел взгляд. – Просто она устала. Иди спать. Я девчонок только что уложил. Постарайся не разбудить.

Не волнуясь за маму, почти не думая о ней, Саша проскользнула в ванную. Она была рада, что папа не заметил ее нетрезвость. И еще Сашка очень хотела спать.

ПЕТЕЛИНО

Чтобы навестить маму, взяли дедушкину машину. Это было странно, потому что дедушка никогда раньше ее не давал. Белый, приятно пахнувший бензином «Москвич» был для деда предметом поклонения, самой важной вещью в жизни, которую нельзя доверить пьянице-сынку. Так думала Сашка и была поражена тем, что болезнь мамы что-то изменила. Вообще, в ней было много странного: маму положили не в городскую больницу, а в какую-то под Тулой, в неизвестном Петелино. И почему-то целую неделю ее нельзя было навещать. Хотя девчонки легко с этим смирились, даже повеселели от того, что папа рано приходил с работы, варил невкусные мучные супы, а однажды даже испек жесткий, несъедобный маковый рулет. Все это он старательно готовил по старой кулинарной книге, которой мама никогда не пользовалась. Он смешил Анюту и Танюшку, превращая готовку в игру. «Чтобы сделать антрекот, нам понадобится кот» или «Я – не козел, я траву не ем. Бе-е-е-е». Девчонки ели с удовольствием и его супы, и все остальное – несъедобное, но смешное. Мама никогда так не делала, она быстро готовила, быстро убиралась, и вообще, все делала быстро, но у нее никогда не оставалось времени, чтобы с ними поиграть. Тем не менее, Сашке мама казалась совершенством. Когда она шла с остановки, куда привозил всех рабочий автобус, а Сашка, гуляя во дворе, замечала ее, то неизменно испытывала острое, пронзающее умиление.

Маленькая, стройная, будто прозрачная в неверном свете вечернего солнца, в своем узком джинсовом платье, которое очень шло ей, в больших очках, делавших ее похожей на стрекозу – издали мама казалась сотканной из чего-то эфемерного, сказочного. И все внутри Сашки ликовало и радовалось – мама идет. Легкие белокурые волосы и танцующая, мягкая походка – Сашка считала ее самой красивой женщиной в мире.

Дома мама менялась, становясь привычной, раздражительной от усталости. Ее качества как бы перетекали в окружающую обстановку: на кухне становилось уютно и чисто, аппетитно пахло ужином, хотелось сидеть за столом и рассказать ей о проблемах, которые казались непреодолимыми. Но мама говорила: «Послушай, это такие мелочи. Пустяки. Не стоит тратить на это нервы», – и все действительно оказывалось пустяками, незначительными препятствиями, которые можно перешагнуть и жить дальше. И теперь, когда мамы не было, Сашка скучала. Но старалась подыгрывать папе, чтобы не разнюнивались Анюта с Танюшкой, каждый вечер канючившие: «Когда вернется мама, когда мы поедем к ней?»