Козлиха

Сашка решилась. Вытащив из плотного конвертика сменную бритву для папиного станка, она села на бортик ванной и пока без нажима провела по запястью. Надо было набраться смелости и резануть глубоко. Сестры, напуганные Сашкиными рыданиями, смотрели в большой комнате телевизор, но едва послышался поворот ключа в замке – бросились в коридор, навстречу маме, и наперебой начали рассказывать, что «Саша уже два часа плачет, а теперь заперлась в ванной». Мама негромко постучала в дверь:

– Сашенька, милая.

Сашка спрятала бритву на верхнюю полку шкафчика.

– Александра, открой дверь.

Сашка посмотрела в зеркало на свое опухшее от слез лицо, вздохнула и с облегчением отодвинула на двери щеколду.

– Что случилось? – спросила мама, заглядывая ей в глаза и стараясь взять ее за руки. Саша потянулась к ней, прижалась к пахнущей духами блузе, окунулась лицом в мягкие, лаковые волосы, и, захлебываясь слезами, рассказала все. Это было таким облегчением, будто она свалила с себя огромный груз, и теперь мама что-нибудь придумает и решит за нее.

Выслушав все, мама улыбнулась.

– Какая ерунда! Чушь! Ваша Светлана Дмитриевна – как ребенок! – мягко сказала она и, прижимая к себе Сашку, погладила ее по голове.

– Мама! Меня исключат из школы. Я – плохая.

– Ну что ты! Ты – хорошая. Просто сказала глупость. А Светлана Дмитриевна раздула из мухи слона.

– Правда?

– Правда.

И Сашка заулыбалась. Она поверила маме. И значит, можно было жить дальше, хоть и стыдно, но можно. Как-нибудь справимся, думала она, я – хороший человек, который всего лишь сказал глупость. А Светлана Дмитриевна раздула из мухи слона.

Через час к ним пришла Светланушка. Услышав в коридоре ее голос, Сашка решила не выходить из комнаты и даже спряталась у себя в кровати на втором ярусе. Мама готовила ужин и пригласила учительницу на кухню, где, закрывшись, они разговаривали около получаса. Сашка все же слезла и пыталась услышать что-нибудь через стену, но доносились только бубнящие возгласы: негодующие Светланушкины и мягкие, успокаивающие мамины. Потом Светланушка ушла. Мама заглянула в детскую и сказала:

– Ну вот, все в порядке. Она – разумная женщина и все поняла.

И вопрос замялся сам собой. Сашкино поведение вроде бы обсуждалось на педсовете, но ее не вызывали, и никто уже не собирался ее исключать. Все, вообще, как бы забыли, даже Светлана Дмитриевна никогда больше не вспоминала об этом. Что такого сказала мама, чтобы усмирить грозящую Сашке уничтожением волну? Сашка не знала. Зато она теперь ясно видела, – кто ее настоящий враг. Не Анаковская, которая всего лишь проговаривалась, не в силах скрыть свое отношение. Ващенкова – вот, кто Сашку действительно ненавидел, кто ждал случая отомстить. Но за что? Сашка понятия не имела, но чувствовала – есть какая-то обида, которую она случайно ей нанесла, возможно, вот так же сказав что-то, не подумав.

– Ну, что ты тут, закончила? – Воронина вернулась в класс с выстиранными от мела тряпками. – А то меня уже ждут.

– Блатной, что ли?

– Кто ж еще? – Ленка приосанилась, встречаться с Блатным для школьницы было авторитетно. – Че-то ты долго моешь. Раз-два и готово.

– Остались второй и третий ряды.

– Короче, больше половины. Может, я пойду, а ты домоешь?

– Но в следующее дежурство моешь ты!

– Ладно.

– Ты обещала сегодня учить меня целоваться.

– Вот это не знаю. Я, наверно, до ночи с Блатным буду. Да и че там учить? Просто рот открываешь, и все, – Ленка открыла рот и сделала томное лицо. Сашка засмеялась.

– Дурацкий у тебя вид.

– Да ну тебя! – Ленка схватила свою сумку с парты.

– Можешь ответить мне на один вопрос? – серьезно сказала Саша. – Почему меня ненавидит Ващенкова?

– Завидует, – беззаботно сказала Ленка и хлопнула дверью.

– Чему завидовать? – сама себя спросила Саша и снова принялась размазывать по линолеуму грязь.

У ФАДЕЯ

Фадей подошел к столику во дворе еще засветло. Был он на удивление трезв, но весел.

– Сашка, а у тебя паень есть? – спросил он после приветствия.

– Паень? – переспросила Сашка. – Это кто?

– Ну, паень? С котойм ходишь?

– Фадей тебе встречаться предлагает, – заржал Колька.

Фадей смущенно замялся, щеки, покрытые редкими тонкими волосками, порозовели.

– Я пьосто спьясить.

– А у тебя дома есть кто-нибудь? – Сашка мерзла и глубже запахивала тонкую ветровку. – Может, к тебе? Посидим, чайку попьем?

– Пошли, – с важным равнодушием согласился Фадей.

Откуда взялся Фадей в их доме, точно никто не знал. Где-то он жил раньше, до совершеннолетия. Может, в детдоме, может – у родственников. А в квартире на первом этаже в седьмом подъезде их дома жила древняя бабка. Она торчала целыми днями из открытой створки застекленного, вылинявшего до серости, балкона, встречала и провожала прохожих бормотанием и пугающим взглядом. Детьми, они боялись ее до жути. Про нее рассказывали страшилки во дворе: «В одном черном-черном городе жила черная-черная старуха…». Сашка думала, что бабка ворует детей, и каждый раз, проходя мимо, складывала в карманах фиги, чтобы не дай бог… А однажды, Сашка искала пропавшего котенка и кричала в маленькие подвальные окошки: «Кис-кис-кис», и бабка то ли харкнула, то ли чихнула на нее сверху: «А ну кыш! Прочь!». Тогда, с перепугу и со всей страстностью, на которую способна детская душа, Саша пожелала старухе смерти. И действительно, бабка вскоре умерла, а вместо нее появился единственный ее наследничек – малахольный Фадей.

Сергей Фадеев, как звали его на самом деле, не был ни дурачком, ни больным, а просто недотепой. Высокий, худой, с крупным горбатым носом, слезливыми черными глазами и детским, всегда почему-то приоткрытым ртом. Внешностью он походил на цыгана. В городе вообще было много цыган. Но они держались вместе, а Фадей, похоже, жил один. Был он беспомощным и жалким. И этой его беспомощностью пользовались все. Старшие пацаны без спросу приходили к нему бухать или просто перекантоваться на хате. Дворовые ребята: Пашка, Колька, Сашка и Женек, хоть и были младше Фадея на два-три года, беззлобно издевались над ним, над его «фефектом речи», хотя и не гнушались его безвольным, безответным гостеприимством.

– Фадей, скажи «стратосфера», – Саша сидела на коленях у Пашки Штейнера.

В грязной пустой кухоньке с обоями, изрисованными неприличными картинками, было только четыре стула. Все расположились за старым фанерным столом и чего-то ждали.

– Стъя-тос-фея, – лицо Фадея, и так худое и длинное, вытягивалось от усилий еще сильней.

– В натуре, фея! – Колька Белый пихнул Фадея в плечо, как бы по дружбе. – Фадей, ты – фея блат-хаты.

– Блат-хат-фея, – уточнил Женек, прикуривая от протянутой Белым зажигалки.

– Есть домовой, а ты блатовой, – пошутил Пашка.

– Какой он блатовой? Посмотрите на него, – Сашка пригладила торчавшую вихрастую челку Фадея. – Он у нас маленький. Даже вон, картавит.

– Да идите вы! – Фадей дернулся в сторону от Сашкиной руки и обиженно вывернул свои пухлые цыганские губы. – Я вас позвал, а вы издеваетесь.