Золото Хравна

– Ты, это… того… Лось, – сказал Гудрик, шмыгнув носом, – вечером приходи. Надо всех собрать для облавы.

Торлейв покачал головой.

– Думаю, и без меня достанет народу. Ночевать я пойду на Еловый Остров. Здесь меня не будет.

– Ты, никак, струсил! – заорал внезапно Гудрик. – Да, на волков охотиться – это тебе не за женской юбкой сидеть! – Он кивнул на съежившуюся Вильгельмину и сильно толкнул Торлейва в плечо. Торлейв не ожидал удара. Он отлетел в сторону и упал бы, если б не ухватился за плетень.

– Ты не в себе, что ли? Немудрено после такого-то. Агнед, дай ему воды, пусть успокоится. Пойдем, Мина, нам пора.

– Нет, ты и впрямь… того… струсил! – продолжал кричать Гудрик. – Недаром люди говорят, приворожила тебя маленькая хюльдра с Острова! – Он ткнул пальцем в сторону Вильгельмины. – Она-то вся в ведьму, прабабку свою, и в мать. Говорят, они окрутили своим колдовством Стурлу Купца! Да только эта волшба им на пользу не пошла! Молодая ведьма-то, того, сама и померла родами! Ты бы проверил сперва, нет ли у твоей зазнобы хвоста под юбкою, прежде чем шашни-то крутить!

Торлейв вдруг выпрямился. Вильгельмина впервые видела его таким. Лицо его потемнело от гнева. Он шагнул вперед и крепко взял Гудрика за ворот меховой куртки.

– Сдается мне, слова эти твои были лишними, – сказал он отрывисто. – Как бы тебе не пожалеть о них!

– Не пугай меня, Торлейв, сын Хольгера, – маша руками, как мельница, прохрипел полузадавленный Гудрик. – Много таких, как ты, надо, чтобы меня запугать!

– Довольно будет и меня одного! – сквозь зубы процедил Торлейв. – Никогда ты, Гудрик, не походил на мужчину. Сколько лет прошло, а всё без толку. Так вот, запомни: можешь хоть на весь свет раззвонить про мою трусость – мне плевать. Но за эти свои слова о ней, – он кивнул на Вильгельмину, – ты извинишься немедля!

Вильгельмина тронула его за рукав.

– Не надо, Торве! Оставь. Он не понимает, что говорит!

– Кончайте вы, ребята, свару! – Агнед глядела на обоих с негодованием. – Что это вы, точно петухи, собрались выклевать друг другу глаза? Людей бы хоть постыдились! Праздник сегодня. Да и беда вон какая случилась! Гудрик! Ты и вправду язык-то придержал бы! Совесть есть у тебя иль нет? Родич! Ты же сам только сказал: парень не в себе после такого-то! Видать, Господь за что-то гневается на нас, раз послал такое испытание во вторую неделю поста, да еще и на святого Никуласа! – со вздохом закончила она.

– Простите, – пробурчал Гудрик, зло сверкнув на Торлейва зеленовато-бурыми глазками.

– Бог простит! – не менее свирепо отвечал Торлейв, но воротник Гудрика выпустил.

Буски был очень обеспокоен: с его точки зрения, явно пахло дракой. В чем в чем, а в этом он разбирался – и теперь далеко не бесстрастно наблюдал за происходящим, сидя в двух шагах и напряженно разметая снег хвостом.

– Словам, сказанным в гневе, небольшая цена, – тихо проговорила Вильгельмина. – Я знаю, ты сказал все это с горя, а вовсе не потому, что ненавидишь меня и мою маму.

– Прости меня, Вильгельмина, дочь Стурлы, – пробормотал Гудрик. – Я… в общем, погорячился… – Он вновь шмыгнул носом. – Ну, я… того… побежал к сюсломану! Меня Бьярни ждет.

Вскоре он скрылся за ближайшими сараями, напоследок испуганно оглянувшись на Торлейва.

– Совсем ты, родич, тронулся рассудком! – Агнед укоризненно качнула головой и ушла в дом.

– Ох, Торве! – сказала Вильгельмина, печально глядя Торлейву в лицо.

– Пойдем, – хмуро проговорил Торлейв. Он подобрал оброненную рукавицу и отряхнул ее о колено.

– Торве, может, Агнед права и нам лучше не идти через лес к Йорейд после всего?

– Напротив. Именно теперь надо идти. Пусть Йорейд прочтет руны, если сумеет. Я хочу знать, что все это значит.

Зима сковала топь, бурая трава вмерзла в лед, вьюга намела сугробы к огромным корягам и корням старых, вывороченных бурями елей.

Торлейв и Вильгельмина бежали меж обледенелых кочек, меж чахлых березок, мимо побитого ветром ольшаника, мимо стволов мертвых сосен, белых, точно высохшая кость. Ветер разметал снег, местами был виден желто-зеленый лед с вмерзшими в него прелыми листьями, сучьями и белыми пузырями болотного газа, с кочками, поросшими кукушкиным льном. Иногда меж корнями, меж бурыми стеблями осоки виднелось застывшее тельце бурой лягушки, черные спинки жуков-плавунцов.

Из глубины, из подледной тьмы косматыми щупальцами тянулись кверху коричнево-черные стебли водорослей. Вильгельмине становилось не по себе, когда она смотрела вниз и под слоем льда видела это странное смешенье жизни и гнили, смерти и движения.

Вновь пошел снег; большими хлопьями он опускался на болото, ложился на красную лапландскую шапочку Вильгельмины, на плечи идущего впереди Торлейва. Шли молча. Буски, чувствуя, что хозяйке невесело, не пытался играть и не лаял, а просто бежал следом.

За перелеском, за кустами рябины, за частым ельником, что взбирался вверх по склону, стоял дом старой Йорейд. Сегодня он совсем утонул в снегу, но дорожка к крыльцу была расчищена, а из отдушины поднимался легкий дымок.

– Йорейд печет лепешки, – сказала Вильгельмина, втянув в себя морозный воздух.

Торлейв обернулся.

– Скажи, ты сердишься на меня?

– За что?

– Не слишком достойно я вел себя. Мне жаль, что ты видела меня таким. Если б ты не стояла рядом, я бы ударил его. Я и сейчас еще мог бы его отколотить, настолько я взбешен, хоть и не хуже тебя понимаю, что гневные речи не стоят внимания. Этому Гудрику просто не повезло в жизни.

– Почему ты так думаешь? – спросила Вильгельмина, чувствуя по блеску серых его глаз, что он еще что-то хотел сказать.

– Он не знает, как выглядят ангелы.

– А как они выглядят? – удивилась Вильгельмина. – Ты их видел?

– Приходилось, – сказал Торлейв, и улыбка тронула углы его губ.

– Правда? – недоверчиво спросила Вильгельмина, глядя на Торлейва снизу вверх. – Ну, и какие же они?

– Смешные. Красивые. У них длинные волосы, веснушки на носу и глаза светлые, как песчаная отмель.

– Фу, Торве! – тихо рассмеялась она, ударив его красной рукавичкой в грудь. – Что это ты держишь льстивые речи? Будто мы с тобой только-только познакомились в хороводе, танцуя хринброт[62 - Хринброт – народный хороводный танец.] на Иванов день!..

– И они носят красные лапландские колпачки.

– Тогда это не ангелы, а гномы, – фыркнула Вильгельмина.

Не успели они подъехать к дому, как им навстречу, проваливаясь в снег по брюхо, бросились три огромных собаки. Буски в два прыжка обогнал Торлейва. Одна из собак, Геста – черная с белой грудью, – была его матерью. Они обнюхали друг друга, виляя хвостами.

Скрипнула дверь, и сама Йорейд, кутаясь в серый платок, вышла на крыльцо.

– Мир вам, тетушка Йорейд!

– И тебе мир, сын Хольгера! – отвечала она. – Хотя что это такое – мир в наши-то времена. Сегодня он есть, а завтра рассыпался в прах, и ничего не осталось…

– Что это такое говоришь ты, бабушка? – Вильгельмина обняла старуху и поцеловала ее в морщинистую щеку.

– Неспокойно нынче в долине, давно уж в этих местах не видели такого зла. Смертью пахнет в воздухе, и ждет она не одного беднягу Клюппа, помяните мое слово.

– Откуда вы знаете про Клюппа? – удивился Торлейв.