Золото Хравна

Он скользил след в след за ее лыжами, зная, что вот за этим перелеском она встретит его, разрумянившаяся, веселая.

По разъезженному санями тракту легко было скользить вдоль домиков поселка. Их можно было бы принять за огромные сугробы, если б из дымовых отдушин не поднимались к вечернему небу прозрачные столбы дымов. То было Городище – так называли это место. Здесь обитали в основном самые бедные издольщики округи – те, кто арендовал свои маленькие дворы у богатого местного хольда[58 - Хольд – богатый потомственный «крепкий» бонд.] Откеля Дуве. Этой осенью Торлейв украсил крыльцо и крышу усадьбы Дуве драконьими головами, цветами и искусными переплетеньями деревянных змей, и довольный работой Откель заплатил ему полмарки серебром[59 - Серебряная марка в XIII–XIV веках обладала большой покупательной способностью, на одну марку можно было купить четырех коров.].

«Красный Лось» был большой гостиницей. Три-четыре горницы почти всегда были заняты, и еще две Агнед держала про запас для нежданных гостей. На дворе имелись и другие строения: хлев, конюшни для лошадей постояльцев, две бани и амбар, в котором хозяйка хранила овес для продажи.

Местные крестьяне, хуторяне, мелкие бонды, арендаторы и работники по вечерам нередко собирались в «Красном Лосе», чтобы выпить кружку-другую пива или стаканчик вина, погреться у печи, отведать стряпни Агнед, поговорить и послушать новости и сплетни, что привозил проезжий люд: паломники, лесорубы, охотники, ловцы соколов, коробейники, скальды, монахи и музыканты. Все они шли и ехали к Нидаросу по Дороге Конунгов.

У крыльца сохли плетеные ручные сани с продавленным сиденьем и стояло несколько пар лыж.

Торлейв и Вильгельмина отвязали лыжи и вошли в дом.

После долгого бега по лесу, полному свежего морозного солнца, странно было очутиться в полутьме сеней, среди запахов жилья, еды и браги.

Агнед сама вышла им навстречу со свечой.

– Здравствуй, девочка! – радостно воскликнула она. – Решила проведать старую Агнед? Останешься у меня на ночь?

– Да, если позволите, – улыбнулась Вильгельмина.

– Еще бы я да не позволила, а взяла бы да на ночь глядя выставила за дверь дочь Стурлы Купца! – рассмеялась Агнед. Вдовий плат строго очерчивал ее веснушчатое лицо и ниспадал складками на полные плечи. Упрямая прядь рыжих волос выбилась из-под повязки и золотилась в свете свечи. – А что отец-то твой, не вернулся еще?

– Не вернулся, – грустно отозвалась Вильгельмина. – Что-то долго он в этот раз, я уже начинаю беспокоиться.

– Даст Бог, все будет в порядке! – заверила Агнед. – Сейчас пошлю Бенгту обслужить этих пьяниц там, внизу, а сама приготовлю вам ужин.

– Погоди, Агнед, – позвал ее Торлейв. – Скажи, охотники, что прошлой ночью останавливались у тебя, они всё еще здесь? Нилус из Гиске, Стюрмир, сын Борда, и те, что с ними?

– В лес они ушли. Обещали вернуться не сегодня-завтра, даже вещи у меня оставили. А зачем они тебе, родич?

– Так. Хотел узнать у них кое-что.

В глазах Агнед мелькнуло любопытство. Но она справилась с собой и не стала ни о чем расспрашивать племянника.

– Все время забываю, что он уже взрослый! – пожаловалась она Вильгельмине. – А рядом с мужем и воином что остается нам, женщинам? Только молчать и не задавать вопросов!

Вильгельмина улыбнулась.

– Располагайся! – кивнула Агнед. – Помни, что здесь ты у себя дома и не должна ни в чем себя стеснять. Ежели что пожелаешь, сразу говори.

– Мы желаем горячего сбитня и лепешек, – немедленно объявил Торлейв.

– Ну ясное дело! – рассмеялась Агнед и ушла на кухню.

Буски, протиснувшись в дверь вместе с Вильгельминой, сразу плюхнулся на пол, поближе к печке.

Вильгельмина и вправду чувствовала себя почти как дома. Она сняла подмокшие пьексы, и Торлейв отнес их за печку – сушиться, а ей принес мягкие меховые постолы[60 - Постолы – обувь из куска кожи, стянутого сверху ремешком.]. Угли уже почти погасли. Торлейв бросил в мерцающее нутро очага еловое поленце, и вскоре язычки пламени заплясали на смолистой коре. Вильгельмина и не заметила, как в руках ее оказалась кружка горячего сбитня.

Отпив глоток, Вильгельмина убрала от лица пушистую прядь и сказала:

– Раз уж так случилось, давай сходим на Таволговое Болото. Пусть Йорейд прочтет, что говорят эти руны.

– Ладно, сходим, давно пора навестить твою Йорейд. Как-никак завтра праздник, святой Никулас.

Некоторое время они молчали, глядя в огонь, потом Вильгельмина, которой очень хотелось вспомнить что-нибудь хорошее, спросила:

– А помнишь, как ты первый раз пришел к нам на хутор?

– Конечно, – с улыбкой отозвался Торлейв. – Ты в ту пору была такая маленькая верткая ящерица с растрепанной копной светлых волос – настоящий ниссе.

– Мы с тобой сразу разговорились.

– Да. Ты была смешная. Такая вроде серьезная и грустная, не как другие дети… но проказливая! Твой отец просил меня приглядеть за тобой, чтобы ты не лазала на крышу: боялся, что ты свалишься оттуда.

– Я бы никогда не свалилась!

– Мне нравилось играть с тобой. Мне и прежде всегда хотелось, чтобы у меня была маленькая сестра. Такая, как ты.

– И ты вырезал мне Кирстен – куклу, у которой двигались руки и ноги.

– Ты помнишь!

– Еще бы! Кирстен, как ее забыть? Она и сейчас сидит у меня на сундуке. Я тогда сшила ей платье и вышила его сама по подолу. Очень неуклюжая там вышивка, я тогда совсем плохо умела… Ты сделал для Кирстен кроватку, стол и стул. А я слепила из глины настоящие горшки и миски. Стурла обжег их в печи, и в них даже можно было варить кашу!

С наступлением ночи Агнед отвела Вильгельмину к себе в верхнюю горницу, а Торлейв отправился в чулан под лестницей, в котором всегда ночевал, когда оставался в «Красном Лосе».

Утро на святого Никуласа выдалось ясным и солнечным. После ранней службы в церкви Агнед вышла проводить Торлейва с Вильгельминой. Покуда они привязывали лыжи, она смотрела на дорогу из-под руки.

– Случилось опять что-то! – озабоченно произнесла она.

Торлейв проследил ее взгляд.

По дороге быстро приближались двое лыжников. Оба отчаянно махали им руками.

– Это Рыжий Гудрик, – сказал Торлейв.

– Вижу! – отозвалась Агнед. – А следом за ним – Бьярни, сын Грима. И вид у обоих такой, точно их водой окатили.

Гудрик, ровесник Торлейва, когда-то ходил вместе с ним в приходскую школу и вынес оттуда целых два прозвища: Рыжий и Того. Из-под его короткого тулупа виднелся подол грязно-желтого кьёртла и длинные полосатые паголенки, шапка сбилась на затылок, открывая наморщенный лоб и взъерошенные рыжие вихры.

За Гудриком следовал Бьярни, сын Грима, челядинец барона Ботольва, – высокий и плотный, с длинными волосами, собранными в жидкий хвост на затылке. На нем был кафтан зеленого сукна и высокие сапоги из оленьей кожи, обмотанные вокруг голенищ крученой кожаной тесьмою. Отекшее лицо его выглядело еще более помятым и бледным, чем обычно.

Увидав Бьярни, Торлейв распрямил спину и сунул большие пальцы рук за пояс. В свое время, перед самой смертью Хольгера, Бьярни отсудил у них часть леса и выгон. Отец тогда очень переживал из-за этой тяжбы, и Вендолин считала, что она ускорила его конец.

– Здорово, Лось! Здравствуйте, тетушка Агнед! – закричал Гудрик еще издали. – Слыхали, что произошло ночью? Мы идем к Маркусу Сюсломану, чтобы он объявил о созыве нового тинга!

– Я ж говорю, что-то да не так! – всплеснула руками Агнед.

– Привет, Гудрик! – сказал Торлейв. – День добрый и вам, хёвдинг Бьярни. Что-то вновь стряслось в нашем хераде?