Ведро, тряпка и немного криминала

Стою под дождём, сама плохо понимаю, зачем. Вроде как собираюсь с силами залезть обратно в машину и продолжить разговор, а на деле перебираю известные ругательства, выбирая наиболее полно отражающее физиковскую гнусную сущность.

О, раньше – отдадим должное тупости! – мне и в голову не приходило, что вся эта история была затеяна для того, чтобы способствовать кое-чьему карьерному росту. Сначала я думала, что меня это не касается, потом – что всё как-нибудь разберётся само собой, а оно вот… не разобралось. Интересно, пошёл бы физик на это предательство, если бы знал, что рано или поздно мы с ним окажемся в одной школе? С одной лишь разницей… а нет, с двумя или тремя. Он учитель, я – уборщица, у меня есть судимость, а у него – постоянные муки совести (по крайней мере, должны быть). Стал ли он устраивать все эти манипуляции, если бы знал, что через пару лет наш НИИ развалится, и он вылетит оттуда вместе со своей новой должностью? Хотя кто его знает, может, и стал бы – исключительно из природной вредности, которой у него нехилый запас.

Стоять под мелким, но от того не менее противным дождём удовольствие ещё то, так что я снова залезаю в машину, и, воспользовавшись тем, что Хучик опять общается с кем-то по телефону, принимаюсь разглядывать дачу. Мрачное зрелище! Больше всего этот домик похож на обычную деревянную хибарку. Когда-то он был покрашен не то зелёной, не то коричневой краской (а, может, обеими сразу), но теперь она облупилась, и цвет так просто не разобрать. На окнах что-то вроде занавесок, одно разбито. Вокруг домика несколько аккуратных деревьев, а в некотором отдалении растёт что-то вроде старого бурьяна. Такой обычно вырастает на старых, заброшенных грядках. Сначала там царствуют сорняки – осот в человеческий рост, берёзка, достигающая корнями если не до ядра земли, то до мантии точно, и прочие приятные вещи, название которых я не помню, потому, что перестала заниматься сельским хозяйством лет двадцать назад. Через несколько лет они куда-то исчезают, но нормальной травы все ещё не растёт, вылезает такая непонятная хрень. Не думаю, что наш физик когда-то увлекался садоводством – скорее всего, на рабских плантациях горбатилась мать или жена. Даже, наверное, первое – не думаю, что его сволочную персону способно долго терпеть какое-то существо (а матери-то деваться некуда!).

Хучик прекращает трепаться по телефону, поворачивается ко мне (я вновь угнездилась на заднем сиденье, а мент со стажёром сидят на передних).

– Фёдор Иванович, а где вы обнаружили Гамлета?

Следак, который почти открыл рот, чтобы тоже что-то спросить, лукаво щурится:

– Я же сказал – в колодце.

Немного смущаюсь – вообще-то, я хотела узнать, с чего это вдруг его вообще занесло в тот колодец. Ну ладно, спрошу при случае… у стажёра. Похоже, он в курсе, откуда у шефа взялось такое странное хобби.

А Хучик тем временем продолжает. Так ладно и складно, как будто читает по протоколу:

– Мы удивились не столько самому факту обнаружения неопознанного обезглавленного тела, сколько тому, что на нём был выгравирован инвентарный номер… Марина, вы можете как-то прокомментировать тот факт, что скелет, за похищение которого вы отбывали наказание, обнаружился на даче Валентина Данилова?

Комментирую:

– Сука.

И это самое мягкое из того, что я хотела сказать!

В глазах следака на мгновение сверкает сталь:

– Как грубо.

И это говорит мент, который, общаясь по телефону, два раза употребил та-акие нецензурные выражения, что мне даже сложно всё это вообразить! Ну, в смысле, чего… где… куда…

– Так вот, о чём это я?

– Ммм… думаю, вы хотели сказать, зачем полезли в этот колодец, – неуверенно предлагаю я.

– Не помню, чтобы Фёдор Иванович что-то такое хотел, – влезает стажёр.

– Осматривали место преступления, – туманно сообщает Хучик и, видимо, вспомнив, что так и не сообщил, какого именно, добавляет, – в гражданина Данилова стреляли. Прямо здесь, на его даче, через окно. Пуля задела лёгкое, он находится в реанимации. Боюсь, что ближайшее время допросить не удастся, да и потом… состояние тяжёлое, в общем.

Хучик делает драматическую паузу, давая осмыслить всё сказанное (да ладно, на самом деле он просто утыкается в телефон и начинает набирать кому-то там сообщение), стажёр вылез из машины и идёт под дождём к каким-то другим ментам, а я… отрешённо разглядываю стекло, по которому плавно скользят серебристые капли дождя. Подумать только, коварный физик отправил меня за решётку.... и вот теперь он тяжело ранен. Как странно. Если минуту назад я чуть ли не проклинала его, продумывая планы мести, то теперь злость куда-то ушла. А вот интересно, кому ещё мог помешать этот тип? Залез куда-нибудь не туда, подставил кого-то не того?

Одна особо крупная капелька медленно стекает по стеклу, увлекая за собой соседние. Сквозь мутную пелену дождя я вижу окно с выбитым стеклом. А пули ведь стёкла не выбивают, от них остаются красивые круглые дырки. Тут же рогатка нужна. А, может, окно доломали раньше… или позднее? Это нужно как-нибудь выяснить.

На физика, кстати, я вроде не злюсь. Ну, почти…

Нет, сволочь он редкостная, но градус негодования явно не тот, какой должен быть при мысли о человеке, по чьей милости я получила судимость и сделала карьеру на ниве уборки. Уверена, что всё это из-за того, что его подстрелили. Непросто действительно ненавидеть человека, который лежит в больнице и, может быть, скоро помрёт. Никогда не была особо религиозной, но сейчас, кажется, поняла одну христианскую заповедь. Если тебя ударили по правой щеке, подставь левую. Не бей супротивника в ответ, не умножай количество зла – Бог сам его накажет. Возможно, лет через двадцать, однако в случае с физиком результат налицо.

Вот тут бы и закончить повествование – а что, патетично и в меру пафосно – но какой там! Фёдор Иванович поворачивается ко мне – в руках у него что-то вроде блокнота (ума не приложу, откуда он его вытащил, всё время же, вроде, сидел на виду) – и негромко, но очень коварно интересуется:

– Чем вы сегодня занимались? Расскажите подробно.

– Ну-у… сначала я дрыхла, почти до обеда, – у Хучика дёргается глаз, завидует, видимо. – Встала часов в одиннадцать, посидела с соседкой, у неё кошка рожала, а я помогала, – подумав, уточняю, – соседке. Морально. Сходила в магазин, купила овсянки, потому, что лапшу быстрого приготовления мне теперь есть нельзя, буду кашкой перебиваться. Потом пошла к Галькиной маме, поговорить. Часам к трём дошла, и сидела там, пока за мной не приехали.

– Похоже, что Галина мама вас недолюбливает.

– Ну да…

Опускаю глаза и принимаюсь рассматривать резиновые коврики. «Не любит» – это ещё мягко сказано.

– Ну и зачем вы к ней ходили?

– Да так…

– Так вот, Марина, – приторно-ласково улыбается Хучик, – пообещайте мне, что не будете лезть в это дело: ходить, расследовать и вынюхивать. Вы же не Ниро Вульф!

Согласна, на Ниро Вульфа я не тяну, ни в плане мозгов, ни вообще. Да и до Гудвина мне далеко. До патера Брауна, Дональда Лема и пани Хмелевской – тем более.

– Да ладно вам, Фёдор Иванович! Зачем мне куда-нибудь лезть?

Хучик слегка морщит лоб и окидывает меня подозрительным взглядом. Не верит, вестимо. Рассеянно улыбаюсь в ответ – по Хучику не заметно, а нашего впечатлительного директора от этой улыбки почему-то перекашивает. Но речь не об этом.

Вот Даша Васильева тоже клянётся полковнику Дегтярёву, что перестанет совать свой нос в каждое дело. Бывает, что даже по несколько раз.

И сильно ли это ему помогло?

11

– В него стреляли в упор, – произносит Фёдор Иванович, поправляя воротник голубой форменной рубашки.

Рубашка очень красивая, сказала бы «под цвет глаз», но, на самом деле, глаза у Хучика гораздо бледнее – какого-то невразумительного блёклого цвета. А рубашка очень даже ничего, я тоже такую хочу. Но мне ничего такого не светит, потому, что в полицию не берут с судимостью.

– Хладнокровно прострелили лёгкое, – продолжает тем временем Хучик, – забрали телефон и оставили умирать. Данилов лежал во дворе своей дачи и медленно истекал кровью, не имея возможности добраться до помощи.

– Как вы зловеще это сказали, – восхищаюсь я.

Я всё также сижу на заднем сиденье ментовской «Нивы» и согреваю руки о фляжку с горячим чаем. Фактически это маленький термос приблизительно на пол-литра, он хорошо держит тепло, так что рукам от него, скорее, прохладно. Ну что ж, по крайней мере, чай вкусный, горячий – но сахара следаки пожалели. В другой раз приду со своим.

– Зловеще! – фыркает мент. – Это могло звучать ещё хуже, если бы тело не обнаружили дети с соседней дачи.

– Какие дети? Конец ноября.

– Какие уж есть, – сумрачно поясняет следак. – Сосед отмечал день рожденья и позвал друзей вместе с семьями.

Ага, поняла. Пока взрослые квасили, неугомонные детишки облазили все окрестности и обнаружили недобитого физика. А, может, он сам их обнаружил – услышал их вопли и принялся звать на помощь. Могу представить, как он обрадовался – в это время года дачников очень мало (кому захочется тащиться на дачу, когда на улице так мокро и холодно) так что наш бедный гадёныш вполне мог отбросить копытца и проваляться во дворе до весны. Ну, или до тех пор, пока его не найдут немногочисленные доброжелатели, обеспокоенные отсутствием на рабочем месте. Так что гадкому физику невероятно, несказанно повезло. А, да. От того, что я решила простить его в соответствии с христианский моралью, он не стал менее мерзким.

С одной стороны, хорошо, что этот уродец не сдох – теперь я смогу заглянуть ему в глаза и спросить: «нахрена?!» (а потом и выцарапать их нафиг), а с другой…

Поворачиваюсь к следаку и пытаюсь сформулировать то, что меня беспокоит: