Ведро, тряпка и немного криминала

Фёдор Иванович пожимает плечами:

– Только если вы захотите написать на неё заявление.

– Нет-нет, у неё и без того стресс! Да и побольше, чем у меня!..

– Я так и подумал, – с удовольствием отмечает следак. – В общем, Данилов раскололся. Под протокол. Он рассказал, что действительно не успел рассмотреть, кто его подстрелил, но зато успел пообщаться с Денисом Костылёвым незадолго до его смерти. Мальчик был ужасно зол на отца, и в то же время боялся возвращаться домой. Рассказать подробности он не успел – его выкинули из окна, пока ваш физик думал, что делать с новой проблемой. Убийцу Дениса он, кстати, не видел и вообще, говорит, подумал на суицид. Но когда результаты экспертизы по поводу смерти школьника стали достоянием широкой общественности, Данилов решил провести собственное расследование.

– Но зачем?..

– Не знаю, наверно, на вас насмотрелся. Так вот, Данилов просмотрел журнал посещений с вахты и не увидел там Костылёва-старшего. Ну и, вы знаете, как это бывает: «я знаю его столько лет, он не мог»! Они знакомы с девяностых, – поясняет следак. – Так вот, Данилов утверждает, что начал подозревать Костылёва только после смерти уборщицы. Как там её зовут? Забыл. В общем, он понял, что уборщица могла провести Костылёва в школу, не записав его в журнал. Кстати, он говорит, что вы очень помогли ему с запиской.

– По такой логике она могла привести в школу кого угодно, не обязательно Костылёва, – торопливо говорю я. Ещё не хватало, чтобы Фёдор Иванович снова начал пилить меня за записку!

– Мне кажется, Костылёв себя выдал, – задумчиво говорит Хучик. – Только не знаю, чем именно. Упакуем – спрошу. А господин Данилов, в свою очередь, возбудил у него подозрения. Но он не хотел рисковать и отправил к нему сообщника. Собственно, только по этой причине он до сих пор жив – похоже, сообщник не смог довести дело до конца. Мариночка, не смотрите на меня так, я знаю, что это не вы. У нас есть несколько версий,, но я, с вашего позволения, оставлю эту информацию при себе. Да, кстати! Нападение на вас и убийство школьного дворника с семейкой Костылёвых не связаны, следствие по этим делам ещё продолжается, и я не могу ничего рассказывать. Всему своё время.

Хучик замолкает и отправляет в рот последний кусок колбасы.

– Фёдор Иванович? А как же героическое описание захвата преступника и предъявления ему обвинения?

– Запланировано на завтра, – коварно улыбается Хучик. – Поэтому я и приехал. Хочу попросить вас не выходить из дома, чтобы ничего не сорвать. А то я заметил, вы любите случайно оказываться в местах совершения преступлений, совсем как ваша Даша Васильева. Так что сидите дома, заодно и простуду подлечите.

От такой трогательной заботы о моём драгоценном здоровье я снова начинаю чихать.

– Будьте здоровы! Вот, видите! Сидите дома, пока я не позвоню и не скажу, что все в порядке. Уверяю вас, дальше не будет ничего интересного: дело раскрыто, убийца найден, а вопрос задержания это дело полиции.

Звучит логично, и я киваю. Но Хучик на этом не успокаивается:

– На всякий случай я поставлю у вашего дома наружное наблюдение. Постарайтесь не обращать на него внимание. Костылёв не знает, где вы живёте, но риск всё равно слишком велик.

Вот так всё и заканчивается.

Хучик допивает третью кружку чая и сдержанно прощается, пожелав мне скорейшего выздоровления. Киваю. Вслед тут же летит новое пожелание: поменьше путаться под ногами у правоохранительных органов. Вот тут я уже не могу удержаться от возмущённого фырканья – к вящему удовольствию Хучика.

Следак бодро направляется к выходу, и я едва успеваю спросить, а как он вообще узнал про мою поездку в больницу.

Хучик смеётся, заявляя, что у него везде свои люди, но потом всё же решает удовлетворить моё любопытство:

– Всё просто: в той же палате лежит один заслуженный ФСБ-шник, его неудачно ранили из травмата. Хотя нет, вы правы, наверно, всё же удачно. Нет-нет, там вовсе не так интересно, можно сказать, бытовуха. Простите, я не могу разглашать, – поясняет следак в ответ на мой удивлённый взгляд. – И вот, мы попросили его присматривать за Даниловым: кто к нему ходит, о чём разговаривает. И нам полезно, и он развлекается.

Я тут же вспоминаю бодрого мужика с хищным прищуром. Гляди-ка, и вправду мент! Интересно, сложно ли было Хучику пристроить его в нужную палату. Хотя не думаю. Уверена, что врачи и сами не прочь сгруппировать пациентов по типу ранений.

Хучик уходит, я укладываюсь в постель и достаю книжку. Но Эллери Куин не идёт – мысли постоянно возвращаются к нашему делу. Пусть следак и уверяет, что дело раскрыто, для меня там всё равно много белых пятен. Надеюсь, пойманный Костылёв сможет пролить на них свет.

Хотя это вовсе не гарантировано. Во-первых, Костылёв может не расколоться, а, во-вторых, жизнь это не увлекательный детектив, а Хучик это не Дегтярёв, чтобы рассказывать мне тайны следствия. И я должна радоваться, что он в принципе что-то мне разболтал.

На этой позитивной ноте я засыпаю, потом на какое-то время выныриваю из дремы от фырканья кошки, желающей обмотаться вокруг моей шеи, но вскоре опять погружаюсь в сон.

20

Утро начинается со звонка в дверь.

Выбираюсь из-под одеяла, лениво потягиваюсь и бросаю взгляд на часы. Маленькая стрелка указывает на цифру «два», а большая с укором колеблется в районе «шестёрки». Это же сколько я проспала? Так, легла сразу после ухода мента, чуть позже десяти, встала в полтретьего, значит… математические способности упорно не хотят просыпаться, в голове вертится какое-то сумасшедшее количество часов, не то пятнадцать, не то шестнадцать.

Одеваюсь и сонно плетусь к двери. В голове мелькает мысль, что нужно было сначала посмотреть в глазок, вдруг меня жаждет увидеть какой-нибудь Ярослав Костылёв, или, что хуже, дорогой бывший муж. Торможу у глазка и..

– Чего застряла? – раздражённо спрашивают из-за двери. Распахиваю створку и обнаруживаю злую, заснеженную Катьку в её любимом коричневом пальто и с коробкой конфет под мышкой.

– О, привет! А я думала… то есть не думала, – бормочу я, пропуская её в прихожую. – Я вообще спать хочу. Наверно, из-за простуды.

– Только не говори, что опять перепутала меня с бывшим мужем, – фыркает подруга, скидывая промокшие сапожки. – Хорошо тебе, дома сидишь. На улице такая мерзость…

– Да, я вижу. Ты похожа на сугроб.

Катька отправляется в ванную, а я иду ставить чайник, параллельно прикидывая, как бы поделикатней узнать, что ей нужно. Катерина не любитель бескорыстных визитов: обычно она или пытается перехватить денежку до зарплаты, или просит посидеть с её восьмилетним сыном, пока она устраивает личную жизнь.

С деньгами получается редко – к концу месяца я сама сижу на «бомжатине» – а посидеть с сыном я соглашаюсь. Подруга не слишком придирчива при выборе «принца», и те кадры, которые попадают в её любовные сети, детям лучше не показывать.

Правда, на этот раз Катька не спешит меня о чём-то просить. Она устраивается на кухне, стаскивает прозрачную пленочку с коробки конфет и не особо жизнерадостно сообщает, что поругалась с очередным кавалером. Три чахлые гвоздики она бросила в его наглую физиономию, а конфетки пожалела, прихватила с собой. Правда, на полпути Катерина вспомнила, что у сынишки болит зуб, а сама она столько не съест. Так что ей сам Бог велел сходить в гости к Марине, которая обожает шоколад.

Сочувственно улыбаюсь – в этом вся Катька. Она никогда не отказывается от того, что само плывет ей в руки, и в результате тратит кучу времени на попытки пристроить куда-нибудь то самое… плывущее.

М-да. Конечно, я не избалована элитным бельгийским шоколадом, но помадка это всё-таки чересчур. Хуже может только кондитерская плитка эконом-класса, не тающая во рту и распространяющая тонкий аромат нефти.

– Кать, без обид, но твой бывший полнейший жмот.

Подруга кивает, но не спешит вдаваться в подробности. Катька в принципе легко вычёркивает из своей жизни неудавшихся кавалеров на руку и сердце. А я вот никак не вычеркну злосчастного Петьку – всплывает и всплывает, зараза.

Печально вздыхаю и начинаю расспрашивать Катьку про школу. Та радуется новой теме для разговора и спешно пересказывает все новости: моё увольнение не особо помогло стремительно падающему авторитету школы – паникующие родители продолжают забирать детей из этого криминогенного заведения. Первые ласточки потянулись уже после смерти Дениса Костылёва, а после нападения на физика кто-то распустил слух, что в школе завёлся маньяк.

Интересуюсь у Катьки, кто мог сочинить этот бред.

– Тьфу на тебя, какой бред, – она тихо фыркает и берёт в руки пустую сахарницу. – Совсем одичала. Где сахар?

Вспоминаю, что вчера сахар был, но я поленилась его пересыпать и накладывала в чай так, из пакета.

– Сейчас наберу, – вылезаю из-за стола и начинаю рыться в кухонных шкафчиках. Помню, он лежал где-то здесь. Или там. Или… ещё где-то. Память услужливо подсказывает, что я бестолочь. Спасибо, но данная информация и так мне известна.

Пока я обыскиваю кухню в поисках сахара, Катька развивает тему о школьном маньяке:

– Девятиклассника выкинули из окна, дворника пырнули ножом, уборщицу тоже пырнули, правда, не насмерть, учителя подстрелили… чем не маньяк? Зуб даю, следующий – директор! – кровожадно заявляет Катька.

Мне отчего-то взбредает в голову влезть с уточнениями:

– А что ты Гальку не посчитала?

– Так у неё же сердечный приступ!

– А вот и нет! Фёдор Иванович… ну, помнишь, который из Следственного комитета? Маленький, круглый, голубоглазый, волос почти нет, одна седина. Так вот, он говорил, что Гальку отравили. Подсыпали ей какое-то сильнодействующее лекарство.