Артефакты

– Мы гоняемся за призраками, – подытожила я разговор.

– Лучше пусть мы гоняемся за призраками, чем призраки гоняются за нами.

– Ты, конечно, можешь думать, что покончила с прошлым. Но далеко не факт, что прошлое покончило с тобой! – Карина нервной поступью вышла из банка и присела на резную ограду догорающей пышными амарантовыми соцветиями клумбы. – Сигареты есть?

Я протянула ей смятую пачку отсыревших сигарилл и опустилась на бордюр, не переставая теребить пуговицу на плаще, которая вскоре почти оторвалась и висела на растянутой крученой нитке.

– Докурим и домой, надо собирать вещи! – в моем голосе зазвучали трагические нотки. Я воспринимала грядущий переезд как пугающую неизбежность.

Перед тем как улететь во Франкфурт-на-Майне, Влад поставил мне условие: или я переезжаю в недра Садового кольца, тренирую по утрам кулинарные навыки и перенимаю его привычки, или исчезаю с горизонта и гордо ухожу в закат. Опции поторговаться и выиграть время в наличии не было.

Мы с Владом встречались уже два года – часто проводили выходные глубоко за городом в доме его родителей, где была дюжина комнат и по столько же ступенек в каждом пролете. Раз шесть мы играли в прятки, наперегонки бегали в баню, синхронно умилялись безвкусному фонтану во дворе каждое утро, трижды ходили за грибами, один раз нашли полпоганки и пять мухоморов. Такая летняя арифметика. Мы договорились, что осенью все будет иначе. У нас будут один дом и одно одеяло на двоих. Это казалось логичным, несмотря на то что диогеновское босячество было у меня в крови.

– Все-таки решилась? – придвинулась ко мне Карина и положила руку на плечо так, чтобы я могла затянуться.

– Вроде того, – я задрала голову и покосилась на дом, где прожила всю сознательную жизнь. Казалось, где-то возле окна спальни, выходящего на шумный проспект, пересеченный трамвайными рельсами, разорвался бризантный снаряд. Отступать было некуда.

– А как же Романович? Я просто всегда думала… Хотя ладно, наверное, сейчас это лишнее, – заикнулась Карина, но тут же решила соскочить с обсуждения, чтобы не сыпать соль на рану.

– Да уж договаривай, раз начала, – я решила, что поддержание душевного гомеостаза – не мой профиль.

– Ржать будешь, но мне всегда казалось, что вы будете вместе. Не, тип он жуликоватый, и я никогда ему не доверяла… Просто вы какие-то, – она сосредоточенно пыталась подобрать прилагательное, – одноволновые, что ли.

– А толку? Мы можем быть сколь угодно похожими, но Романович – это не про счастье. И не про нормальную жизнь.

– С каких пор в твоем лексиконе появилось слово «нормально»?

* * *

Слово «нормально» впервые замелькало в моей жизни на нашем первом свидании с Владом. После ночи, ставшей точкой бифуркации, где русло реки разделилось на два потока, мы проснулись. Каждый – отдельно. С желанием застрелиться – каждый по своим причинам. Я – как минимум от похмелья. И того факта, что я сама себя с той минуты считала нерукопожатным человеком. Температура на улице опустилась до минус тридцати, превратив город в промышленную морозильную камеру. Я попыталась открыть окно в режиме проветривания, чтобы покурить, но оно примерзло к раме. Мне пришлось по старинке забраться на разделочную поверхность кухонного гарнитура, захватив по дороге из холодильника бутылку нефильтрованного пива, сгорбатиться и выдыхать дым в бурчащую вытяжку. Это было впервые в жизни, когда я опохмелялась, подсознательно желая уйти на второй круг.

– Ты чего не спишь? – разобрала я в предрассветной глухоте сонный голос Влада.

– Сон алкоголика краток и тревожен, – я махнула головой в сторону холодильника. – Будешь?

– Угу, – промычал он, поднялся с дивана и нацепил на себя джинсы. Где-то с минуту Влад, прищурившись, осматривал содержимое холодильника, пока не вспомнил, зачем его открыл. Достал бутылку из мутного стекла, подошел ко мне и потянулся за зажигалкой, чтобы открыть, – пробка шумно отскочила в неизвестном направлении. Мы замерли, пытаясь понять, не разбудили ли мы Романовича.

– О чем думаешь? – пытался завести светскую беседу Влад, жадно глотая пиво.

– Ты знал, что муравьи никогда не спят? Крысы, если их пощекотать, смеются? А у страуса глаза больше по размеру, чем мозг?

– Какие факты из мира флоры и фауны. Рад, что не сломал сегодняшней ночью твою хрупкую женскую психику, – Влад взял стул и поставил его возле плиты, чтобы не кричать из другого конца комнаты, и достал из кармана электронную сигарету. – Пойдешь на свидание со мной?

– В смысле?

– Ну, в смысле нормально увидеться, поужинать там, по душам поговорить. Можем в кино сходить или в театр. Не знаю, что ты любишь.

– А не поздно как-то для первого свидания?

По сравнению с Романовичем Влад не отличался высоким ростом. Коренастый, приземистый, он ходил бесшумно и осторожно, его движения были плавными, легкими – никакой резкости и нервозности. Когда говорил, он часто морщил благородный лоб, очерченный теплыми волосами цвета тягучего гречишного меда. У него были родимое пятно в форме размытой кляксы на пояснице и дугообразный шрам от аппендицита.

А еще – взъерошенные лохматые брови и мутные, болотистые глаза разного цвета. С илом на дне. И, кажется, я в них нечаянно нырнула – как в лесной водоем посреди чащи, с ряской, кувшинками и вербейником.

– Поздно? Наоборот, в самый раз. Не надо манерничать, переживать, подгадывать момент. Все самое неловкое мы уже прошли, – Влад покрутил головой, чтобы размять шею. – Тебе так не кажется?

– А тебя не смущает тот факт, что мы с твоим вроде как другом… э-э-э… вроде как три дня назад расстались? – мне вдруг стало обидно за Романовича.

Я слабо могла себе представить, чтобы Настя или Линда позволили бы себе флирт с моим мужчиной. Другое дело, что и втянутыми в ля-мур-де-труа я тоже себе их нарисовать в воображении не смогла.

– По-моему, вы и вместе-то толком не были. Я бы на месте Романовича вчера вытолкал себя взашей, – путаный разговор приобретал драматичный окрас. – Бывшая – не бывшая, все равно бы не позволил. А этот как-то стерпел. И вон, спит младенческим сном, его даже угрызения совести не разбудили.

– А сам вчера зачем все это замутил, раз ты такой порядочный, с принципами? – лезла я на амбразуру.

– Все просто: ты мне понравилась. Вот я и решил спровоцировать Алека на хмельную голову. Если бы он уперся, набил бы мне морду, я бы сейчас сидел перед ним, каялся и извинялся, – мысли Влада звучали логично и отрезвляюще. – Тебе самой не обидно, что он за тебя не боролся?

– Да он, по ходу, вообще никогда за меня не боролся, – я склонила голову к коленям и констатировала прискорбный факт.

– Открою тебе тайну! Романович вообще по жизни никогда не боролся. Нет, он чего-то там воюет на работе, но в личном плане я ни разу не видел, чтобы он конкретно за кого-то впрягался. Хотя, может, тебе и нравится такое отношение, кто его знает, чего ты на самом деле хочешь.

– Я хочу на свидание с тобой. И вафельный стаканчик мороженого в ГУМе. Давай свалим, пока Алек не проснулся?

– Легко. Но можно последний вопрос? Ты точно уверена, что ты с ним рассталась?

– Теперь точно.

Купив в ближайшем супермаркете колу и жвачку, мы прыгнули в такси и отправились фотографировать пустынную Красную площадь. Редкие прохожие шастали по центру города короткими перебежками, почетный караул у Вечного огня стоял озябший и поникший, покрытый инеем. Мы забежали в магазин и купили теплые шапки, а после фотографировались на фоне храма Василия Блаженного. Никогда раньше я не видела свой город таким пустынным и брошенным. Никогда раньше я не ощущала себя нормальной.

Забурившись в уютное кафе, мы отогревались глинтвейном и рассказывали друг другу о детстве: дощатых домиках в садовых товариществах, дотошных учительницах русского и литературы, первой Fanta наперекор гастриту и мечтах стать кем-то большим и значимым, когда вырастем.

Влад родом из семьи потомственных дипломатов и до семи лет жил на Кубе, ближе к перестройке они вернулись – мама отправилась в МГИМО преподавать испанский, а отец стал советником министра.

Бо?льшую часть времени он проводил с бабушкой, Элеонорой Гавриловной, в подмосковной Немчиновке, прямо возле железнодорожной станции. Влад бегал встречать поезда, а точнее, маму, которая приезжала по средам и пятницам двухчасовым поездом. Автобусом добиралась от института до платформы Кунцево и прыгала в первую же электричку – привозила севрюгу горячего копчения, карбонад и жвачку. Шепотом просила Влада прятать упаковки от Элеоноры Гавриловны, чтобы не нагорело обоим: та была человеком скромным, экономным и жить на широкую ногу считала кощунственным по отношению к народу.

После Гаваны московские зимы казались Владу чем-то немыслимым и уникальным. Будучи метр с кепкой ростом, он часами разглядывал сосульки на крыше, первым бежал убирать снег с дорожки, с радостью орудовал дедовской лопатой, рисовал акварелью закаты и просил читать ему вслух «Остров сокровищ» Стивенсона.

Тогда Влад был уверен, что солнце живет за домом. Может, даже у соседей. Проныра Павлик, первый дружбан, не то что значки с изображением гербов и флагов (достались Владу по наследству от деда) тырил с улыбкой блаженного грешника, он и солнце вполне мог запихнуть в рюкзак и наперевес с днем ушагать прочь. Зимой Влад садился на жестяную скамейку, подложив под себя дедов растерзанный тулуп. В противном случае из кухонного окна, налитого сладко-маслянистой дымкой, появлялось суровое, но мягкое лицо бабушки и ее сжатый, испачканный мукой кулак. Она ужасалась советским реалиям и сетовала, что в местном магазине батоны не белые, а серые, поэтому, отмыв дочиста старую печь, взялась за исконно женское – печь хлеб и умиляться, как подрастает опара. От бабушкиных рук пахло сливочным маслом, изюмом и дрожжами. От волос – теплой древесиной. А если уткнуться в шею, вдруг доносился аромат духов «Ярославна». Теперь таких не сыскать.

Переминаясь на дедовском тулупе, Влад пытался понять, куда украдкой семенит солнце. И почему оно сбегает по своей дуге, а не просто скатывается вниз и пережидает ночь на дне моря или пожарного пруда в конце Бородинской улицы. Солнце никогда не зевало и морд не корчило, в отличие от луны, и, собираясь на боковую, всего лишь стыдливо краснело, распуская красноватый отблеск по всему небу и наливая им облака в темное – тучное, красочное, но такое сиюминутное.

Стоило Владу отвернуться и увидеть Павлика, гремящего какими-то жестяными склянками в сарае, как солнца уже и след простывал. Так – дымка на горизонте возле самого края земли и явно за пределами соседского участка. Влад рос в романтичном доперестроечном мире, а когда подул ветер перемен и развеял советские карточные домики, Влад уже слишком прочно верил в счастливый конец. Ну или в счастливую бесконечность. И это грело лучше пряного глинтвейна и оренбургского платка. Я правда поверила, что события роковой ночи мне просто померещились.

Происки ретроградного Меркурия, не более того.

* * *

Едва переступив порог, мы с Кариной обомлели: за час нашего отсутствия Настя так и не удосужилась сменить позу. Она согбенно восседала на ворсистом ковре грязно-малахитового цвета и издавала странное посвистывающее сопение. Подкравшись ближе, мы поняли, что она просто уснула сидя, ну или впала в анабиоз. Решили не будить. Потом, правда, сжалились и переложили ее на диван, накрыв пледом под мычание планшета «ом, нама, шивая».

В даркнет мы не просто вошли, а впрыгнули – сила нашего любопытства измерялась в килоньютонах. Мы жали на клавиши, будто пытались вдавить клавиатуру в стол.