Алмаз Времени. Том I. Скитания

– Жизнь. Да так, музыкантская, как обычно, – отмахнулся тапер, опрокидывая в себя кружку.

Кажется, часто он играл в салуне, зато пил редко. Только слушал сквозь свои фальшивые ноты, как хозяин наливает гостям. И завидовал.

– Сегодня играешь в доме короля, а завтра у обочины в пыли? – подталкивал к требуемой теме Сварт.

– Ну, не такие контрасты, конечно, – пожал плечами собеседник, но откинулся на высоком табурете, плавно жестикулируя: – Но вот, положим, недавно я у мэра играл в доме, а сейчас снова в этой дыре. Как повезет.

– Будешь называть дырой мое заведение, вылетишь и отсюда! – вмешался не вовремя подслушавший хозяин, но возмущенно удалился, яростно вытирая подвернувшийся под руку стакан.

– Кто же тебя пригласил к мэру? – искреннее усмехнулся Сварт, ровным счетом не понимая, как такая бездарность могла трогать клавиши рояля в приличном доме.

– Думаешь, я такой плохой музыкант? Сам господин Нилс порекомендовал! – обиделся тапер, уже еле-еле шевеля заплетающимся языком: – Эй, приятель, куда же ты?

Сварт оказался около фортепиано, метнувшись туда, точно тень, пока музыкант допивал свою кружку. Больше поить его не стоило: обещал упасть, так и не рассказав больше ничего полезного. Этого Сварт не желал бы. Успокаивающим тоном он обратился к вызывавшему презрение собеседнику:

– Друг мой, а не покажешь ли ты мне, как устроен твой чудесный инструмент?

– Гусли? – кажется, совсем захмелел музыкант, но постучал себя по щипаной белесой голове и догадался: – А! Это… Этот… Форт… фортепиа… Фортепиано! Ну, смотри, приятель… Все просто!

«Человек искусства» охотно снял крышку с инструмента, удалось ему это не с первого раза, но достаточно скоро, несмотря на дрожащие руки. Фортепиано плохо закрывалось, да и вообще казалось, что рассохшиеся облупленные доски скоро развалятся.

– В-вот смотри… Это колки, это струны на них… Ой, как тут все расстроено-то! То-то я так погано играю. Надо бы настроить. А почему это их тут так много? Эй! Струны, вы куда? Куда! Не убегайте, – начал достаточно бессвязно объяснять музыкант, ероша волосы. Кажется, в глазах у него двоилось.

«Так он еще сам понимает в настройке инструмента. Ну, что ж, может, он еще не так безнадежен», – усмехнулся Сварт, едва сдерживая издевательскую ухмылочку. Но то, что капитан увидел внутри пианино, вполне его удовлетворило. Нет, конечно, гора пыли его раздражала. А вот отсутствие трех струн – притом толстых струн – весьма обрадовало. А потом музыкант начал трезветь и спохватился:

– Хотя… Господин, зачем вам на все это смотреть?

– Да, пожалуй, я действительно задержался, – согласился Сварт, кивая и поправляя очки.

А лицо музыканта вдруг подернулось тенью ужаса.

– Господин… Ой, господин, – шумно вдохнул он, словно подавился воздухом, и прикрыл медленно рот дрожавшей ладонью, как будто не решаясь что-то сказать. Тапер снова испуганно поглядел на Сварта, неуклюже плюхнувшись на табурет возле инструмента. Видно, только это спасло его от падения.

– Сад! Уволю к змею морскому! За работу! Гости скучают, – заревел хозяин из-за стойки, грозно размахивая, как пиратским флагом, засаленным пегим полотенцем.

– Я… Это… – промямлил музыкант.

Только он оглянулся на хозяина, Сварт уже успел пропасть из виду. По части эффектных исчезновений он не испытывал проблем так же, как и Сумеречный Эльф. Люди тоже далеко не всегда замечали, куда испаряется собеседник.

И вот капитан уже снова быстро шел по улицам, с лица его не сходила злорадная целеустремленная усмешка, пока он размышлял: «Три струны пропали из фортепиано в салуне. О них настройщик молчал. С чего бы говорить? Не правда ли? – Сварт хитро улыбнулся сам себе. – Но кто-то же их вытащил, аккуратно вытащил. Этому кому-то помогали. Что если это и был настройщик? Куда тогда делись струны из рояля в доме мэра? Кто имеет доступ к роялю и там, и здесь? Только настройщик. Но настройщика вызывают, когда уже есть поломка. Много ли музыкантов в этом городе, кроме этого недоучки?»

Сварт задумался, в каком районе мог проживать старик-настройщик. В дорогом квартале у главной площади вряд ли, судя по его виду. Впрочем, в совсем бедняцком тоже маловероятно – не та профессия.

«Итак, сообщник есть. Музыкант. Он оставался допоздна, вынуть струны из фортепиано – нечего делать. Но зря мне попался настройщик, зря-зря он ко мне подошел с попыткой навести на мэра. Это слишком подозрительно. Он слишком плохо играл роль стороннего обывателя, скучного старикашки. Хуже всего, что ему поверили морские стражи. Интересно, поверил ли в эту сказочку про доброго свидетеля тупоголовый капитан Даркси?»

От целеустремленности притупилась даже вечная мигрень. Выветривались воспоминания о голосах в ночи, о черной птице – все пустое. Так он и забывал о творящихся с ним странностях, погружался в измышление новых планов, обдумывание ролей и масок.

Сварт легко скользил по улицам в поисках дома настройщика. Адрес он не узнал, но некоторые рассуждения помогали сделать вывод, где мог жить такой человек в небольшом городе. Мелькали, точно вехи жизни, улицы, дома, повороты, тупики, арки в стенах, мосты. Лабиринт старого города.

Он искал дом настройщика, измышляя новую роль, наиболее подходившую для разговора с подозрительным стариком. Он осознал когда-то одну простую истину: лицедейство предшествует убийству. И именно благодаря маске убийство приобретает особенный терпкий привкус вожделенной кульминации в представлении жизни.

Порой он с командой истреблял целые корабли, пароходы, где были только морские стражи. Сабли прерывали чужие судьбы, незнакомые, скучные, «несыгранные». Ничего, кроме жажды убийств, Сварт не ощущал, и вскоре этого быстро сгорающего чувства стало недостаточно. И он начал искать иной источник темного наслаждения. Сначала он тратил львиную долю своей энергии для поддержания игры, маски, а затем возвращал себе сторицей, лицезря отчаяние людей, которых он предал. Вернее, к которым он втерся в доверие, а затем показал, как жесток бывает мир. Декорации рушились, маски сгорали, и представал истинный оскал самой смерти, которой Сварт провозглашал себя.

Впрочем, настройщик – иное дело, он изначально не мог доверять человеку, бесцеремонно влезшему в ход расследования. Он выстраивал свой спектакль. Так что начинать игру, как рассудил Сварт, вообще не имело смысла. Старик уже видел капитана вне всяких ролей. Хотя… Нет, всегда оставалась маска, только разной плотности. Она прилегала к лицу, да и непроглядно черная душа носила сотни масок. Иногда эти маски были так искусно выточены, что сторонний наблюдатель готов был бы решить, что это вовсе не игра, а раздвоение личности. Но… Он старательно играл свои страшные роли.

– На этой улице проживает настройщик? – спросил Сварт у первого встречного, когда череда поворотов вывела его на тихий проулок с аккуратными лавчонками и мастерскими.

Квартал занимали швеи-модистки, мелкие ремесленники и местные «люди искусства», судя по вывескам и одежде горожан.

– Да, там, за углом. Вы не пропустите, – махнул прохожий.

Вскоре замаячил дом настройщика, неприветливо громыхавший на всю улицу ржавой вывеской. Вокруг него носились с бешеным чириканьем стаи ласточек, облюбовавшие для гнезд крышу двухэтажного жилища с опадавшей поблекшей штукатуркой.

Сварт не любил животных, потому что не мог понять их логики. Их поступки, переплетаясь с культурными особенностями людской жизни, порой приобретали дико нерациональные формы, которые раздражали капитана, не терпевшего беспорядок.

По этой же причине он ненавидел неаккуратные жилища, несимметричные углы, неопрятную одежду. Когда все было расставлено по местам, он почти не замечал мира вокруг. Этот мир не вторгался в его внутренний мир, не отвлекал от мыслей. Но стоило внести толику хаоса, в нем словно тоже просыпался какой-то хаос: хотелось разрушить все до основания, чтобы сделать еще хуже, чем есть.

Он становился беспощадным, точно мстил самому себе, тому, другому, рассудительному перфекционисту, который больше был склонен измышлять хитрые планы, нежели кромсать людей саблями. Впрочем, сущности обоих, ютясь в одной заблудшей душе, были непроницаемо черны, покрыты копотью, липким бесцветным налетом, точно на старой посуде. О, да, липкую посуду Сварт тоже ненавидел, как и вообще многие липкие субстанции. После случая с осьминогами – в особенности. Все клейкое и вязкое вызывало неприятные ощущения.

«Вязкое… Как твоя душа. Как то, что к ней приклеено с рождения. Тебе нравится быть таким? Ведь нравится. Не испытывать сожалений, угрызений совести? Тебе нравится быть таким, как мы. Свободным!» – донесся из глубин сознания страшный голос. Застилая мир вокруг, блеснули алые глаза, снова коготь провел по бумаге. И улицы превратились в лабиринт, в ловушку, из которой не вырваться. Сварт вздрогнул от боли, пронзившей голову и сердце. Но вскоре все прошло, остались только ласточки, мелькавшие, как крошечные черные пятна. И чудилось, что их стая складывается чернильной кляксой в омерзительный оскал. Сварт зажмурился и протер очки.

От заставлявшего морщиться визга ласточек и громыхания на ветру злосчастной вывески вовремя отвлек разговор двух женщин, донесшийся из неказистого неровного дома. Одна из говоривших развешивала белье на длинной веревке, протянутой между короткими гвоздями, вбитыми в фасад дома. Вторая, судя по одежде, торговка, прибежала к подруге в гости обсудить сплетни.

Та, что развешивала белье, спешила поделиться новостями. Помимо обыденного женского бреда удалось выудить нечто дельное:

– Эй-эй, а я видела тут знаешь кого? Вечером. Не поверишь!

Сварт напряг слух, делая вид, что задумчиво наблюдает за ласточками. Они все мелькали и мелькали, защищая гнезда, как будто боялись появления опасного зверя.

– Кого? – заинтересованно вытаращила глаза румяная торговка, завертевшись на месте.

– Не поверишь! Нашего… – начала ее собеседница, отвлекаясь от белья. Но она наклонилась и прошептала на ухо.

Сварт тихо выругался. Впрочем, тут же успокоился, стараясь запомнить внешность женщины. На всякий случай. Она что-то знала, что-то видела, хотя верить до конца не стоило. Хватило бы и одной зацепки, чтобы мозаика сложилась. Но женщине не поверили.

– Сдурела? – махнула на нее полной рукой подруга, продолжая разочарованно: – Тебе померещилось! Что ему делать на наших окраинах?

– Не знаю. Но он заходил в мастерскую настройщика, сам, без посредников. А потом выходил с чем-то… Кажется.

– И что ты всегда придумываешь…

– Не придумываю, – обиделась женщина, решительно выплескивая из тазика мыльную воду, как будто нарочно метя на краешек длинного подола недоверчивой подруги.

Торговка проворно отпрыгнула, как и Сварт, к ногам которого потекла вдоль плохо вымощенной улицы мыльная жижа, смешавшаяся с грязью и пылью. Таким жестом хозяйка как будто выпроваживала обоих – и подругу, и чрезмерно любопытного прохожего. Будто знала, что мыльную воду с грязью Сварт тоже терпеть не мог. Конечно, жизнь всякое заставляла вытерпеть. И он терпел – некуда деваться. Но когда требовалась сосредоточенность, незначительные мелочи, неприязнь к которым он обычно молча преодолевал, отвратительно явно напоминали о себе.

И приходилось искать новую роль, роль человека, которого не раздражают эти мелочи. Ведь роли не всегда необходимы только для осуществления хитрых планов. Иногда они создавались для защиты себя.

Мыльная вода с грязью и вовсе казалась чем-то непристойным, сокрытием какой-то мерзости, как шторы будуара в публичном доме.