Сиротки

Один из пригожиных громил взял ее под локоть и повел к выходу.

День уже клонился к закату, но на улицах и единственной большой площади Тхоршицы по-прежнему толпились горожане и приезжие из деревень. Те, кто уже успел опустошить свой кошелек и нагрузить до отказа телегу, теперь просто лениво слонялись, пялились на прилавки и ждали вечернее представление на специально для него построенном помосте. Другие все еще не теряли надежды сбить цену и уйти с барышом. Дети носились как угорелые, за ними бегали, брызжа слюной, городские псы. Первый день весны; день, когда демоны зимы отступают… Чучела с уродливыми мордами, одетые в зимние тряпки и сваленные у огромного кованого очага, ждали своей участи. Даже погода баловала людей: хотя в воздухе еще висел колючий мороз, а кое-где на лужах блестели ледяные корочки, солнце пригревало, не скупясь. День был ясным и промытым, как стекло.

«Везде столько народу. Он не осмелится ничего со мной сделать. Его увидят люди или поймает стража, и потом его поругает папаша. Поэтому он ничего не сделает», – уговаривала себя Шарка. Но с каждым шагом надежда, вместо того чтобы крепнуть, таяла, как лед под ногами.

Она и Пригожа шли бок о бок. Сына самого богатого купца Тхоршицы совершенно не смущала близость на людях с бедно одетой, испуганной шлюхой. Напротив, он даже велел ей взять его под руку, взбил свои золотые локоны и гордо поднял голову, словно вел великолепную даму. Свита кольцом окружала его. Хоть парни на первый взгляд вели себя беспечно и развязно, их глаза внимательно прочесывали толпу на предмет малейшей опасности для хозяина. Досталось даже мелкой дворняге из своры Шарки. Она радостно кинулась к девушке – и в следующий миг с жалобным воем отлетела от удара сапогом.

Ужас вместе с ненавистью продолжали бушевать в Шарке, попеременно одерживая победу и отступая, смешиваясь в единую гущу чего-то ядовитого, отравляющего разум, тело и… зрение. Никогда еще Шарке не доводилось видеть мир так: все его тени резко сгустились, словно их старательно подкрасили черным; ярмарочные прилавки, гирлянды, помост, еда, широкие и страшные лица людей, трясущиеся, как тесто, – все казалось слишком ярким, острым, четким…

– Ты здесь? – услышала она как бы издалека голос Пригожи.

Он притянул ее за локоть:

– Почему ты совсем со мной не разговариваешь, мышка?

– О чем такой человек, как вы, может разговаривать с такой, как я? – ответила Шарка самым услужливым тоном.

– Конечно, куда мне до тебя! Прости-прости, глупо было даже спрашивать, королевна, – сокрушенно закудахтал Пригожа.

Его свита захихикала.

На Шарку нахлынула волна ненависти, а потом ужаса и снова ненависти, смешанной с тошнотой, которая мучила ее с той самой ночи.

– Да ладно, расслабься, – сказал Пригожа и шикнул на своих: – Заткнитесь сейчас же, не смущайте девушку! Кто только вас воспитывал, негодяи? Не желаю видеть такое поведение!

Те немедленно умолкли.

Тем временем площадь, ярмарка, людные улицы и группы стражей остались позади. Пригожа, его свита и Шарка уже шли по пустым, темным, узким улочкам, ведущим к окраинам… С каждым шагом людей становилось все меньше, а встречные – Шарка жадно заглядывала в лицо каждому – внушали не больше доверия, чем пригожинские черти.

– Мы просто ведем девушку повидаться с ее любимым, – ворковал Пригожа. Теперь, когда вокруг почти никого не было, он перестал шептать. Левая его рука обвила талию Шарки и беззастенчиво мяла грудь. – У них ведь такая любовь, какая вам и не снилась, парни!

Они больше не сворачивали и шли прямо к большому темному зданию с пустыми окнами, обнесенному высокой каменной стеной. Один из пригожинских складов, догадалась Шарка, на самой глухой околице городка, куда боялись заходить даже стражники. Вокруг – такие же темные склады и ни единого дома, где в окнах горел бы свет.

Один из громил достал ключ и отправился отпирать ворота. Вот он – конец.

– Такая любовь! – продолжал тем временем Пригожа. – Где-то полгода назад, когда мы впервые взяли его с собой в «Кабанчик», Душан начал вести себя странненько. Ты помнишь тот вечер? Он сразу на тебя запал, правда же?

– Пан Пригожа, – прошептала Шарка и вдруг рухнула перед ним на колени к новехоньким, блестящим сапогам. – Пожалуйста, простите меня! Я не знаю, что…

– Он сразу на тебя запал, – громко продолжил Пригожа. Шарку поставили обратно на ноги. Кто-то пихнул ее в спину, чтобы шла дальше. – Я это заметил. Мой дорогой Душан, весельчак, заводила – ведь так, парни, да?

Они отозвались согласным гулом.

– …Вдруг стал таким тихим, задумчивым, как больной щеночек. Стал задавать вопросы, начал все чаще пропадать по вечерам где-то, вместо того чтобы остаться с нами…

– Мой пан, прошу, – снова попыталась перебить его Шарка.

Резкая боль – и назойливый звон в ушах. Она едва устояла на ногах от оглушительной пощечины. В бледное лицо Пригожи бросилась краска:

– Когда я говорю, ты молчишь! – сдавленно прокричал он и влепил еще одну пощечину. – Никто! Не смеет! Меня! Перебивать! А тем более какая-то шлюха!

Он прочистил горло и немного помолчал. Его свита тревожно замерла, не зная, чего ожидать от своего вожака. Но тот невозмутимо улыбнулся, снова взял Шарку под руку и продолжил:

– Итак…

Они миновали ворота и вошли в темный двор перед складом.

– Уж не знаю, какое такое колдовство ты провернула с Душаном. Наверное, сумела найти его член в жирных складках. Это свело его с ума, и в голове начал зреть великий замысел о том, как он возьмет любовь всей своей жизни, ее детеныша или кто он там, и под покровом ночи сбежит от своих друзей, чисто по-дружески прихватив чужих кобылу и пони.

– Все было не так, – прошептала Шарка. – Душан сказал, что вы дали «добро»…

Они оба дотянули до последней ночи и струсили в самый важный момент, поняла она. Душан даже не думал брать разрешения у своего хозяина – как и сама Шарка решила в итоге просто сбежать от Дивочака.

К этому времени они с Пригожей и тремя парнями из его свиты оказались внутри склада. Здесь царил беспорядок: ящики, коробки и бочонки были свалены вдоль стен, на столах лежали инструменты, конская упряжь, еще какие-то вещи, мусор; в углу кто-то сгрузил огромную кучу сена. Пахло сыростью, железом и дерьмом…

Шарку сотряс неистовый, животный ужас.

Пригожа поставил ее в середину зала и встал напротив.

– Откуда ты знаешь, как оно было? – спросил он. – Ты знаешь только то, что Душан сам тебе наплел. А я знаю, что на рассвете мои люди, возвращавшиеся с дозора, задержали человечка на моей лошади, ведущего моего пони, нагруженного моими сумками, и человечек этот очень напоминал моего телохранителя, которого я никуда не посылал и никуда не отпускал.

– Должно быть, какая-то ошибка… Мой пан, прошу вас! – Шарка в который раз попыталась упасть Пригоже в ноги, но ее снова поймали на лету. – Может, это был не Душан. Может быть…

– Нет, мышка.

Пригожа подошел к ней, положил обе руки на плечи и пристально вгляделся в глаза. Ничего хорошего его взгляд не предвещал – это был взор кота, играющего с добычей перед тем, как медленно разорвать ее на кусочки.

– Я не мог ошибиться, потому что все это Душан рассказал мне сам сегодня ночью. Про тебя. Про то, как ты вскружила ему голову. Про ваш чудесный план бросить все и исчезнуть в горах. Он был впервые в жизни так со мной искренен, и я ему посочувствовал, я проникся! Правда же, парни?

Парни, как обычно, согласно закудахтали.

– Да, у хозяина доброе сердце!

– Он бы отпустил, если бы Душан не был таким мудаком…

– Душан сам обрубил сук, на котором сидел…

– Хозяин строг, но справедлив…

– Да! – вскричал Пригожа и продолжил, вопя во всю глотку: – Я – справедлив! Если бы меня не пытались обмануть, воспользовавшись моей добротой! Если бы у меня попросили, а не украли, моих лошадей! Если бы, черт возьми, не плевали в лицо мне, моему роду, моему отцу, который все делает для вот такой вот неблагодарной грязи, как Душан и вы все!

Грудь его тяжело вздымалась, под кожей набухли вены. Он схватил Шарку за предплечье и грубо пихнул в сторону сена:

– Да, впрочем, можешь сама у него спросить, так ли все было!

Шарка недоуменно уставилась на него, не находя в себе воли пошевелиться. Но Пригожа уже отошел к своим людям и терпеливо наблюдал издалека.

«Ты ведь за этим сюда шла, – проснулся вдруг Голос – тот самый чужой голос, возникший в ее голове, когда она собиралась поговорить с Дивочаком. – Ты хотела узнать, где Душан».