Невероятная и печальная судьба Ивана и Иваны

Много лет спустя на открытии музея «Мемориал Акт»[16 - Музей истории торговли людьми и рабства, г. Пуэнт-а-Питр. Открыт в 2015 г.] их хор, исполнив популярную песню Лорана Вульзи[17 - Известный французский певец и композитор в различных жанрах (р. 1948).], возымел грандиозный успех. Этот факт, однако, вызвал большой скандал – защитники креольского языка были возмущены. Откуда взялась эта внезапная любовь к песням на французском? Впрочем, у хора и название было неоднозначное – «Вечерние красавицы», что объясняло неприязнь к исполнительницам. Однако президент Регионального совета выделил им значительную сумму – несколько тысяч евро, что позволило «Красавицам» поехать с концертами на Мартинику.

Тем временем Симона занялась поисками работы для сына. В стране, где тридцать пять процентов населения – безработные, это задача не из легких. Она без устали бегала вверх-вниз по лестницам, звонила в двери, рассылала резюме, обрывала телефоны, часами сидела в ожидании в пустых приемных, чтобы в конце концов услышать один и тот же ответ: вакансий нет.

Когда она уже начала терять надежду, Ивана вдруг пригласили на собеседование в гостиницу «Каравелла», открывшуюся на западном побережье острова. Она входила в сеть отелей «Корали?», рассеянных по всему миру. Лучшим из них, бесспорно, считался расположенный на Сейшелах. Однако при этом, учитывая скромный и непритязательный характер туристических услуг на Гваделупе, никаких серьезных инвестиций в развитие местного отеля сделано не было. «Каравелла» располагалась в невзрачном здании в глубине сада, на лужайке перед которым лишь два «дерева путешественника»[18 - Растение получило название из-за содержащейся в стеблях воды, которую можно употреблять в чрезвычайных ситуациях. Второе название – равенала.] тянули вверх свои иссохшие ветви.

Ивану предложили должность охранника. Действительно, к этому времени на острове накалилась криминальная обстановка. Появились такие поселки и районы, куда с наступлением сумерек никто не совал носа. Старики рассказывали молодежи небылицы, мол, в прежние времена никто не запирал ни дверей, ни окон и не знал, что такое ключи или сейф. Ивану выдали синие прочные холщовые брюки, футболку и синий же шлем. Ему даже вручили оружие – «маузер». Оружие, у него! Иван представить себе такого не мог, даже в самых смелых мечтах. Учить всю команду охраны стрельбе пригласили мсье Эстебана, полицейского на пенсии, некогда приведенного к присяге по всей форме.

– Если вам встретится злодей, никогда не цельтесь ему в ноги, – твердил он. – Как только они выздоравливают, то снова принимаются за старое. Стреляйте в голову или в сердце, чтобы он наверняка умер и больше никому не причинил вреда.

С этого дня Иваном владели две страсти. Одну он испытывал к своей сестре, и его любовь и желание возрастали с каждым днем, так что несколько раз он просыпался посреди ночи от ужаса, что непоправимое все-таки случилось. А вторую – к своему оружию, «маузеру». Ему нравилось взвешивать этот прохладный и жесткий кусок металла в руке, принимать позу стрелка и целиться в воображаемую мишень. Ему страшно хотелось наконец попасть в живую добычу. В результате он подстрелил не одного белого цыпленка из тех, что во дворе выращивала мать, чтобы в конце месяца продать на рынке. Он чувствовал себя богом, королем – иными словами, всемогущим.

Увы, счастье его длилось недолго – такова уж природа счастья. Сначала он узнал, что «маузер» его – устаревшей модели и не имеет никакой ценности. Его купили по дешевке на распродаже скарба одного жителя метрополии, который буквально схватил ноги в руки и сбежал с Гваделупы. Однажды ночью он выстрелил в грабителя, который забрался поживиться к нему в дом, и убил его выстрелом в голову. В тюрьме он не провел ни дня, но дом его заляпали кровью, а двери и окна расписали надписями «Убийца». Он быстро смекнул, что жить ему будет спокойнее подальше от острова – примерно на расстоянии с Атлантику. Это открытие ранило Ивана до глубины души. Выходит, его оружие – дрянь, игрушка, жалкая безделка. Но худшее было впереди.

Он не проработал в «Каравелле» и недели, как директор по найму, толстый, вечно потный француз, вызвал его к себе. Он пригвоздил его к полу взглядом своих голубых, словно осколки неба, глаз и строго спросил:

– Так это ты Иван Немеле?

Мальчик так и замер с открытым ртом. Он привык преувеличивать свой возраст, потому что был не по годам крепок и силен, но на этот раз он почувствовал грозящую опасность. Француз продолжал:

– До нас дошли сведения на твой счет: мы узнали, что тебе нет шестнадцати. Так что во избежание уголовного преследования мы не можем доверить оружие несовершеннолетнему. А ну, верни мне пистолет. Давай сюда!

Поскольку Иван стоял столбом, толстяк сорвал с него портупею, что обхватывала его шею и грудь. Однако он не уволил мальчика, а лишь перевел на другую должность. Выдал ему другую форму, из флуоресцентной ткани, и назначил спасателем при бассейне для малышей. Иван воспринял это как величайшее унижение, словно его подлым образом заманили в ловушку.

С этого дня в нем зародились радикальные настроения, хотя сейчас под этим термином что только не понимают. Согласно последним исследованиям, радикализация не связана с пребыванием в тюрьме. И если до сих пор Иван воспринимал речи мсье Жереми как некую абстракцию, то теперь понял, что мир устроен совсем не так, как ему казалось. Что земля не идеально круглая, но сплошь покрыта расщелинами и провалами, где такие бедняги, как он, беззащитные и не имеющие поддержки, рискуют сгинуть навсегда.

Итак, он больше не состоял в штате телохранителей «Каравеллы» и проводил почти все время дома у своего учителя. Тот всегда ждал его прихода, чтобы поразглагольствовать, неизменно возвращаясь при этом к трагедии, которая омрачила его жизнь.

– После смерти Алии теракты, заговоры, засады – все это потеряло для меня всякий смысл. Понимаешь, я ведь не истинный мусульманин.

Я не верю, что встречусь со своей любимой в раю и обрету все то, что потерял. Я знал, что потерял ее навсегда и что счастье мое кончилось. Поэтому я вернулся во Францию, где стал обивать пороги Министерства образования. В конце концов я получил место в одной жалкой школе в самом убогом квартале. И, к моему удивлению, тамошние дети, и мальчики, и девочки, очень меня полюбили. Им была интересна вся моя жизнь. Они хотели побывать в странах, где побывал я. На уроках я рассказывал о своих приключениях и убеждал самых упорных из них обязательно выбрать собственный путь. Но увы, директор школы невзлюбил меня. Он на меня донес. Остальное ты знаешь.

Да, Иван-то знал. Как гласила расхожая пословица: пришла беда – отворяй ворота.

А вот его сестра Ивана, напротив, жила счастливо. Она была красива, лучше всех успевала в классе по французскому, математике и была первой в спорте, поэтому недавно ее выбрали капитаном школьной сборной девочек по волейболу. А еще она с детства отличалась красивым высоким голосом и стала солисткой хора. Однажды, когда Ивана выступала в церкви прибрежного городка Дурно, что в двадцати километрах от Ослиной Спины, ее заметил профессор музыки на пенсии; он разучил с ней «Аве Марию» Гуно и Шуберта, и с этим репертуаром ее пригласили в Гвиану, чтобы она спела в церкви города Апату, где в первых рядах восседали сплошь чернокожие. Всем известно: чтобы чувствовать себя счастливым, надо просто на многое закрывать глаза. И Ивана обладала этим «умением». Именно поэтому она словно не замечала, в какой ужасающей нищете проходит ее детство, и убеждала себя, что однажды все изменится. Именно поэтому не желала она видеть, как мать увядает и блекнет от изнурительного труда на сборе сахарного тростника или за прилавком на рынке. Она внушала себе, что настанет время и она изменит судьбу, предначертанную ее матери. Была только одна вещь, в которой она не была с собой честна: ее чувства к брату. Напрасно старалась она объяснить их естественной близостью, как у всех двойняшек; нет, она знала, что это ненормально. Бывало, что она еле сдерживалась, просто глядя, как он, набросив свою старую черную рубаху, подметает во дворе и вокруг дома; все ее тело покрывалось мурашками, стоило их пальцам соприкоснуться, передавая пиалу с кофе или кусок грубого хлеба. Сознавая, что происходит, они ни разу не позволили себе ни одного неосторожного слова, ни одного откровенного жеста. Но она знала, что этот непотухающий пожар истощает и пожирает их обоих изнутри. С тех пор как Иван стал уходить по утрам в «Каравеллу», она ласкала себя и кончала по многу раз, потому что стала видеть его намного реже.

Однажды, когда она возвращалась с ручья с наполненной водой плетеной бутылью на голове, ее чуть не сбил с ног красный мопед «Мотобекан» – он буквально налетел на нее.

– Эта ноша совсем не для вас. Вы слишком прекрасны! – закричал водитель. – Позвольте, я понесу ведро вместо вас.

Ивана с удивлением узнала Фостена Флеретта, сына булочника Маноло. То был мулат, занимавший в поселке заметное положение. Он был богат и обращался на «ты» с самим мэром; за его столом сиживали региональные и генеральные советники, приезжавшие из самого Бас-Тера. Вырос он в Марселе, куда во время войны бежал его отец, чтобы спасти свою возлюбленную, еврейку. Учился он так себе и был исключен из коллежа Рене Шар[19 - Французский поэт, один из крупнейших лириков XX века (1907–1988).] после пятого класса, но потом здорово наловчился печь лепешки из муки и из нута. По воскресеньям машины состоятельных горожан наводняли узкую рю де-Гранд-Анс, сметая буквально весь ассортимент пекарни. Фостен, его старший сын, сдал выпускные экзамены с оценкой «отлично». Однако же вследствие бюрократической ошибки папка с его личным делом куда-то исчезла, и он не получил стипендии, которой заслуживал. И вот в ожидании, пока ошибку исправят, он подрабатывал репетиторством при коллеже, натаскивая по алгебре и геометрии отстающих по этим предметам детишек.

– Вот как! Вы не желаете, чтобы я несла эту тяжесть? Может, вы хотите водрузить бутыль себе на голову?

– Нет, что вы! – возразил он со смехом. – Я поставлю ее на багажник.

С этого дня между двумя подростками установились странные отношения, с трудом поддающиеся определению. В Фостене, без сомнения, пылало желание юноши к соблазнительной девушке, несмотря на разницу в общественном положении. Он мечтал оказаться с ней в постели, но старался гнать прочь столь грубые мысли. Иване, со своей стороны, льстило его внимание. Но для нее это был в первую и единственную очередь способ отдалиться от брата, попытка перенести свои чувства к нему на другого парня.

Теперь Фостен заезжал за Иваной на мопеде каждое утро. Она надевала шлем, надо сказать, не слишком элегантный, садилась на заднее сиденье, и он увозил ее в Дурно, где находился коллеж, а вечером привозил обратно. Каким неизъяснимым очарованием были наполнены эти поездки по дорогам Кот-су-ле-Вана! Пока солнце, всесильное и беспощадное, еще не поднялось высоко, истребляя тени и сглаживая рельефы, вся местность купалась в молочной прозрачности, и это было чистое волшебство. А вечером наступало царство непроглядного мрака. Слышалось лишь могучее бормотание моря, которое катило свои гигантские волны к самому горизонту.

Однажды вечером Фостен с Иваной застали дома Ивана, который, вопреки обыкновению, пришел ужинать домой. Пока Симона готовила стромбусов[20 - Крупный головоногий моллюск, популярный деликатес жителей Антильских островов.], которых быстро насобирала для своего любимого мальчика, он смотрел по телевизору с плоским экраном футбол. Увидев парочку, Иван вскочил, приоткрыв рот и вытаращив глаза от изумления. Словно не заметив протянутую Фостеном руку, он бросил сестре:

– А это еще кто, откуда взялся?

Ивана пустилась в путаные объяснения, а сам Фостен благоразумно покинул дом, даже не присев отдохнуть. Симона поставила на стол тарелку с нарезанным авокадо, рис по-креольски и фрикасе из стромбусов, издававшее дивный аромат. Однако семейный ужин прошел в полном молчании. Ивану охватил страх. В воздухе повисло предчувствие неотвратимого… Так и случилось. Около часа ночи, спрятав под рубашкой нож, прихваченный с материнской кухни, Иван улизнул из дома, чтобы подкараулить Фостена у бара «Еще рому», где тот выпивал с друзьями. А когда вышел, Иван остановил его и повел на берег моря. Там силуэты двух юношей растворились в темноте. Что же произошло? Мы не знаем всех подробностей. Только то, что назавтра двое рыбаков, возвратившихся с Антигуа, нашли израненное тело Фостена в луже крови. Целая толпа свидетелей обещала задать Ивану кровавую взбучку, когда того пришли арестовать в «Каравелле» в 10 часов утра. Некоторые перепуганные туристы тут же собрали чемоданы; эта история нанесла урон репутации гостиницы. Самого Фостена срочно доставили на вертолете в больницу Пуэнт-а-Питра, где за его жизнь боролись трое врачей.

Это был первый срок Ивана, или, как говорят у нас, первая ходка. За нападение на Фостена он был приговорен к двум годам тюремного заключения. И обязан был этим, относительно мягким, приговором своему официально назначенному адвокату, мсье Винёю, который уже сделал себе имя благодаря своим весьма оригинальным защитительным речам. Одни считали их блестящими. А другие находили тенденциозными и демонстрирующими абсолютное незнание адвокатом гваделупских реалий. Что касается Ивана, адвокат выставил его эдаким заблудшим агнцем, возмущенным, что его сестрой пользуются, как игрушкой, как бездушной куклой для развлечения богатенького сынка. В действительности между Фостеном и Иваной ничего такого не было, если не считать пары поцелуев и прикосновений. Но как это докажешь?

Тем временем Маноло, отец Фостена, не собирался сдаваться. Два года тюрьмы за то, что его сына покалечили, – это просто издевательство. Он решил мстить. Да-да! Необходимо извести эту семейку, источающую преступные миазмы. Он надавил на своего дружка-мэра, чтобы Симону вычеркнули из списка нуждающихся в ежемесячном пособии в несколько евро, а кроме того – выселили из муниципального жилья, которое она получила больше 20 лет назад, задолго до рождения близнецов. И вот однажды утром полицейские вытащили Симону и Ивану из постели и вышвырнули на улицу вместе с их нехитрыми пожитками. Но они не взяли в расчет Майву. Ее совершенно не устраивало, что теперь она вынуждена делить свою крошечную хижину с дочерью и внучкой, и она стала молиться Кукурмине, повелителю невидимого, что прячется в малой бесконечности и царит в бесконечности необъятной, чтобы он пришел им на помощь. Тот, очевидно, внял ее мольбам, потому что через три дня, встав среди ночи, чтобы помочиться, Маноло споткнулся в темноте о неизвестное препятствие и упал всем телом, раскроив себе череп об угол собственной ванны.

Что это была за феерия, похороны Маноло! Его близкие, включая родителей, съехались кто откуда: из Парижа, Марселя, Страсбурга, Лиона и Лилля. Ведь многим известен неоспоримый факт, что гваделупцы бывают двух видов: те, кто мается без работы на родине, и те, кто перебивается случайными заработками в метрополии. Встречались и везунчики, которые нарушали этот «закон» и неплохо устраивались за границей, но это было скорее исключение. Родня Маноло умудрилась превратить траурное мероприятие в повод для туристических развлечений. Одни взяли напрокат автомобили и отправились в Матубу[21 - Матуба – национальный парк Гваделупы, богатый уникальными водными источниками, отличающимися необычным цветом благодаря насыщенности разными минералами.], чтобы искупаться в прохладных водах двух ее рек – черной и красной. Другие делали селфи и катались в Рош-Граве к слиянию трех рек и на возвышенность Люсетт Мишо-Шеври[22 - Названа в честь выдающегося политического деятеля Гваделупы и Франции, «железной леди Карибского моря», уроженки Гваделупы (1929–2021).] в Монтебелло. А третьи уехали на целый день на острова Ле-Сент или Мари-Галант.

– Вот и неправда, что Карибское море более синее, чем Атлантический океан! – заявила одна из сестер Маноло.

Она жила в Сен-Мало и была замужем за бретонцем, иллюстрируя на своем примере вековое пристрастие последних ко всему антильскому.

Что особенно добавило праздничного ощущения – так это аппетитные блюда, которыми потчевали гостей. Сначала подали «кровяную колбасу – одну потоньше, шириной в два пальца и закрученную в спираль, другую – куда плотнее и толще, за ней бенин[23 - Традиционное блюдо из маиса происхождением из Бенина (Африка).], приправленный чабрецом и столь щедро сдобренный специями, что во рту горел огонь» (описание Эме Сезера[24 - Эме-Фернан-Давид Сезер – французский мартиникский писатель, поэт и общественный деятель (1913–2008).]), затем фаршированных крабов, коломбо[25 - Мясное или рыбное рагу с рисом.], тушеного тунца, фрикасе из красноперок и стромбусов… После окончания заупокойной службы мэр не дал кюре произнести положенную скорбную проповедь, но поднялся на кафедру сам.

– Африканская пословица гласит: со смертью одного старика сгорает целая библиотека, – вещал он. – Маноло знал традиции старины, которые мало кто помнит, и унес их с собой в могилу.

Можно мы все-таки поправим господина мэра? Никакая это не африканская пословица, но известное высказывание Амаду Хампате Ба[26 - Выдающийся малийский писатель, этнограф и философ (1901–1991).], одного из величайших мыслителей Западной Африки. Впрочем, это напрасный труд. Господин мэр уже позирует для снимков, чтобы позже запостить их на Фейсбуке[27 - Здесь и далее встречаются упоминания социальных сетей Фейсбук и Инстаграм, которые принадлежат Meta, признанной в РФ экстремистской организацией.].

Когда прощальная церемония завершилась, вдруг разразилась сильнейшая гроза. Лило, что называется, стеной. По примете, это означало, что усопший тоскует по утраченной жизни.

Итак, Майва с Симоной снова были вынуждены жить под одной крышей – мать и дочь, которые, в сущности, никогда не понимали друг друга. Ведь именно поэтому в пятнадцать лет Симона покинула «отчий дом», так ей осточертели бесчисленные магические безделушки матери и ее внезапные «озарения». Она стала жить с одним нескладным гаитянским парнем, Фортунео, который то вкалывал на заводе, то ухаживал за каким-нибудь частным садом. Он болтал без умолку, но Симона всегда слушала его с великим удовольствием.

– Когда я появился на свет, то был такой черный, даже иссиня-черный, что повитуха не могла понять, где у меня перед, а где зад. Она уронила меня на землю, и у меня на голове вскочила огромная шишка, вот, до сих пор осталась. Может, это шишка дурости?.. Понимаешь, в животе матери я был не один. У меня был брат, можно сказать, двойняшка. Но он умер – и каким-то образом переселился в меня. Ему на роду было написано стать музыкантом. Иногда у меня в голове прямо тарарам стоит от его мелодий. Поэтому в такие минуты я смотрю на людей безумным взглядом. А порой его голос, непреклонно твердый, елозит туда-сюда в моем мозгу, словно сапфировая игла по виниловой пластинке.

Именно Фортунео приобщил Симону к музыке, ведь он умел играть на множестве инструментов, и голос у него был такой певучий. Под его влиянием она стала постепенно припоминать разные песенки и колыбельные, которые слышала когда-то в детстве, но тогда не придавала особого значения. С наступлением вечера, сидя в своем крохотном саду и прислонившись спиной к изгороди, оплетенной ниспадающей кайенской розой, они пели до глубокой ночи, пока луна потихоньку взбиралась к центру неба, а потом снова катилась вниз, словно гигантский блуждающий фонарь. Но, к сожалению, в конце пятого года их совместной жизни случилось так, что Фортунео уехал к своему брату в США. Тот уверял, что это такая страна, где работа есть всегда. После чего у Симоны тогда начался сумбурный период: она прыгала из постели в постель, от одного мужчины к другому, от жеребца к жеребцу. А потом любовный порыв слился с музыкальным, и свершилось чудо.

Был вечер, такой же, как все остальные, и Симона пошла на репетицию хора. Около десяти часов вечера вдруг показалась группа мужчин, одетых в чудны?е костюмы. Это были рубахи из хлопка, надетые навыпуск, с невиданными широченными штанами. Лишь позже Симона узнала, что это африканский наряд бубу. В руках они держали диковинные музыкальные инструменты. Один из мужчин, очевидно, глава ансамбля, обратился с речью к хористкам, напуганным и одновременно озадаченным их удивительным облачением:

– Этот инструмент называется кора[28 - Струнный щипковый музыкальный инструмент с 21 струной, распространенный в Западной Африке.]. Его звучание сопровождало великие подвиги наших царей, он следовал за ними в самую гущу сражений. А это балафон. Каждая из дощечек, из которых он состоит, имеет звук разной высоты, и самое важное – привести их в гармонию. А вот этот, поменьше, своевольный упрямец – нгони, он всюду сгодится.

Оказалось, что мужчина, который произносил речь и прохаживался, подкрепляя свои слова горящим взглядом, – двоюродный брат знаменитого Мори Канте, в прошлом году покорившего гваделупцев и ради которого публика до отказа заполнила стадион Лез-Абим. Звали его Лансана Диарра. Любовь между ним и Симоной вспыхнула мгновенно. Первый же взгляд, брошенный друг на друга, – и весь мир словно перевернулся. В глазах у них загорелись звезды, им чудилось, что они знают друг друга давным-давно. Да что там, целую вечность.

После репетиции они вышли в ночной мрак. Звезды, что зажглись в их глазах, поднялись на небо и источали им вслед свое нежное, всепонимающее сияние, словно были их союзниками. Влюбленные держались за руки.

– Скажи, женщина ты или видение? – спросил ее он. – В моей жизни было достаточно любовных бурь, но я никогда не встречал такую, как ты. Расскажи мне всю свою жизнь.

Симона от души рассмеялась.

– Нечего и рассказывать! Мне кажется, жизнь моя только началась, ведь до тебя ничего не было.

Лансана пробыл на Гваделупе две недели, в течение которых они с Симоной не расставались. В аэропорту они страстно поцеловались на прощание, и он прошептал:

– Я вызову тебя в Кидаль, это мой город. Вот увидишь, таких, как он, больше нет. Он борется с пустыней и властвует над ней.

Через некоторое время после его отъезда Симона поняла, что беременна, и вот она шлет Лансана письмо за письмом, но ответа нет. Девушка была потрясена. Неужели этот мужчина, который подарил ей жаркое дыхание пустыни, в конце концов оказался таким же, как все? Месяц шел за месяцем, и ей пришлось поверить в это. Вот уже родились Иван и Ивана, и она стала «юной мамочкой». Ох, сколько таких же было вокруг! Почему в одних странах куда больше юных мамочек, чем в других? Может, женщины там красивее и соблазнительнее? Или у мужчин более горячая кровь? Нет, дело совсем в другом. Эти страны живут в крайней бедности. И любовный акт – единственное их даровое удовольствие. Мужчинам он дарит ощущение триумфа, а женщинам – иллюзию любви.