Глаза звездного цвета

Бабушка засмеялась.

– Почему ты думаешь, что оно было любимым? – Я удивленно раскрыл рот, собираясь задать новый вопрос, но бабушка продолжала: – Я пошла работать сразу после школы. Потому что больше нечего было делать. Помню, пришла туда в первый день, поняла, чем придется теперь заниматься, кое-как отработала полсмены, а когда приехала домой – разревелась.

Я помолчал. Мне уже стало понятно, к чему идет разговор.

– Поэтому тебе и говорят все, чтобы учился хорошо, – сказала бабушка поучительным тоном. – Чтобы не грустил на нелюбимой работе всю жизнь. Мама говорит, у тебя с учебой проблемы?

Я мысленно наругал маму. Зачем же было рассказывать об этом бабушке?

– Молчишь – значит, есть проблемы.

– Учеба такая скучная! – с досадой сказал я. – Мне это неинтересно.

– Это потому, что ты и не вникал в нее по-настоящему. – Бабушка снова принялась за прежнее занятие. – Вот попробуй – вдруг понравится? На завод всегда успеешь уйти.

После бабушкиной истории на завод мне не хотелось сильнее, чем попытаться возродить интерес к учебе. Нехотя я подумал, что все-таки придется остаться в школе, а не бросать ее после четвертого класса, как я подумывал об этом ранее.

– И здесь тоже скучно, – пробурчал я.

Бабушка усмехнулась.

– Ну ничего, потом поймешь, как тут здорово. Приедешь сюда когда-нибудь со своими детьми, с женой. Может, и жить разрешу, – бабушка хитро улыбнулась. – Если хорошо вести себя будете.

Я густо покраснел и стал яростно перерабатывать сорняки в пыль.

– Ба, можно я уже пойду?

– Опять колени разбивать будешь?

– Постараюсь не разбивать.

– Ну, иди.

Я радостно побежал на улицу, по пути щелкнув по носу любопытствующего Бима. Из мастерской – так назывался сарай, заваленный инструментами, гвоздями, досками и коробками – раздался голос дедушки:

– Что, Мишка, досрочно помилован?

– Ага, – подтвердил я. – Тебе помочь с чем-нибудь?

Помогать дедушке мне нравилось. Когда я работал с ним заодно, мне казалось, что я быстрее взрослею. Да и забивать гвозди и разбирать старые вещицы на запчасти мне нравилось куда больше, чем вести заведомо проигранную войну с сорняками.

– Ну, помоги, коль не шутишь.

Я подошел к рабочему столу, над которым склонился дедушка. Предметом его изысканий был тяжеленный замок, раза в два крупнее, чем тот, которым обычно запирали дом.

– Ого, – протянул я.

Дедушка удовлетворенно хмыкнул.

– Нравится? Выменял его у Валентиныча… Хочу поставить вместо нашего, а то он уже совсем плохо запирается. Как у тебя колено, не болит?

– Не-а, уже почти совсем ничего не чувствую.

– Ну и правильно, молодой же еще, – задумчиво произнес дедушка, разглядывая замок на свету. – Все как на собаке заживает… Бим, ты-то куда лезешь? – Он отогнал от стола заглянувшего в мастерскую Бима. Бим, меланхолично взмахнув хвостом, уселся около входа и стал наблюдать за нами. – Короче, у тебя пальцы потоньше моих, так что давай ты туда лезь. Я сейчас щипцами раздвину вот здесь, а ты вытащи оттуда все лишнее. Мусор, дробинки… Вот тебя кисточка.

Работа и впрямь была не для дедушкиных мозолистых рук, поэтому моя помощь пришлась кстати. Спустя десять минут замок был очищен, и я выбрался на улицу. Ребята играли в казаки-разбойники, и я тут же к ним присоединился; за игрой, как обычно, молча наблюдала Дашенька.

Было очень жарко, и через некоторое время мы, устало дыша, уселись на скамейке. Вася забежал домой и вынес оттуда бутылку; раньше в ней была газировка ядовито-зеленого цвета, и ее вкус еще не выветрился, он перемешался с водой, которую мы жадно пили.

Выставив свое отекшее лицо, на улицу выбрался деревенский алкоголик Иннокентий. Я увидел его хромающую фигуру еще издалека и теперь молча наблюдал, как он бредет в нашу сторону. На лице у него иногда и как-то невпопад появлялась беззлобная щербатая улыбка. Он недолго постоял на месте, греясь на солнышке, а затем поковылял к нашей скамейке. Усевшись с краю, он стал неспешно растирать свои укутанные в коричнево-серые лохмотья ноги, будто был атлетом и готовился к забегу.

– Что, ребятишки, все играетесь? – сипло спросил он.

– Играемся, дядя Кеша, – дружно ответили мы.

– Ну, эт прально, прально, – прошамкал он. – Вы еще молодые, вам положено играться…

За Иннокентием приглядывали всей деревней, потому что жалели его: говорили, раньше у него была семья; но потом жена умерла, а дети уехали из деревни, бросив тут старика. Поэтому периодически то одна семья, то другая делилась с ним остатками со своего стола, хоть он никогда не попрошайничал. Пару раз бабушка отправляла меня к нему с куском пирога, и он с навернувшимися на глаза слезами долго и чувственно благодарил – так долго, что становилось неловко и хотелось поскорее вернуться назад.

Жил он на самом краю деревни, в разбитой избе, наполовину утонувшей в земле, и даже умудрялся в ней зимовать. Дядя Кеша был в общем-то добрый человеком, мне даже иногда казалось, что, повернись в его жизни все по-иному, он стал бы заботливым дедушкой в окружении собственных внуков, которые наверняка играли бы сейчас с нами.

Немного поболтав с ним и подкрепившись васиной водой, мы стали разбредаться по домам, условившись снова собраться после того, как солнце станет садиться. Когда я уже стал подходить к воротам, дядя Кеша вдруг негромко окликнул меня. Удивившись, я подошел к нему – он продолжал сидеть на том же месте, пряча голову под тенью типы.

– На охоту с дедушкой ходил? – сипло поинтересовался он. Я кивнул, и он объяснил: – Видел, как вы возвращались из лесу… Понравилось?

– Ага.

– Видимо, не очень удачно все прошло? – Он хитро посмотрел на меня, и я снова кивнул, немного смущенно. – Ну, не расстраивайся, первый блин комом, хе-хе-хе…

Он зашелся надрывным кашлем, и я терпеливо дождался, когда он сможет продолжить. Мне стало интересно, чем все закончится. Тут я понял, что секретное место дедушки, возможно, теперь перестанет быть секретным – вдруг Иннокентий начнет всем говорить о том, откуда мы вышли? Он любил поболтать.

– Я тоже люблю побродить по лесу, – продолжил он после того, как кашель прошел. – Дышится там легче… Да и тишина, опять же… Помню, как Сережку, маленького еще, водил туда. Иногда белку можно увидеть – там они не такие пугливые, как здесь. Иногда замрут, бывает, на одном месте – и глядят на тебя так с интересом, головкой вертят, как будто заманивают поиграть, и глаза так блестят, лукаво… Сережке нравилось очень. Сейчас-то он уже такой ерундой не занимается, понятное дело, у него бизнес в городе, занятой очень. Наверное. Мда-а-а… А вот ты ничего не терял там, Мишка? – спросил он вдруг.

– Где? – не понял я, сбитый с толку таким резким переходом.

– А в лесу, где же еще-то. В лесочке-то нашем.

Я с сомнением покачал головой. Иннокентий, хитро улыбнувшись, медленно полез рукой в карман и наконец вытащил на свет… мою звездочку!

– Как же… – удивился я и стал шарить рукой по груди. – Как же я умудрился ее потерять?

Дядя Кеша улыбнулся и протянул мне игрушку.

– Спасибо, дядя Кеша! – искренне поблагодарил я. Он молча понаблюдал, как я вернул звездочку на прежнее место, и немного смущенно сказал:

– Да ладно, чего уж там… Ты, главное, Мишка, не теряй ее больше, игрушку-то свою. Я вот верну, а кто-нибудь другой найдет – и себе приберет. Светится она больно уж красиво, будет ею любоваться по ночам и даже не подумает тебе вернуть.

Я еще раз поблагодарил дядю Кешу и вернулся домой. По пути у меня возникла мимолетная мысль: откуда он узнал, как она светится, если игрушка уже давно не работала? Впрочем, мысль была такой легкой и воздушной, что, не дождавшись ответа, быстро уступила место другим, столь же мимолетным и воздушным, и скоро я совсем забыл о ней.