Глаза звездного цвета

Осень

В следующий раз я приехал в деревню поздней осенью. Эту короткую недельную вылазку я воспринял с облегчением – в школе совсем ничего не изменилось, учеба не клеилась, а учительница постоянно жаловалась родителям на мою успеваемость. "Он постоянно будто витает в облаках", сказала она моей маме. Мама укоризненно смотрела на меня, просила дать мне второй шанс, а я стоял рядом и стыдливо упирал глаза в пол, хоть и понимал, что этот стыд – явление временное и ничего не значащее.

Не знаю, что с ней случилось, с этой успеваемостью – просто я вдруг понял, насколько мне стало неинтересно все, что было связано со школой. Те немногие друзья, что у меня были до летних каникул, после начала учебного года вдруг наскучили мне; их детские забавы меня только раздражали, как будто я стал гораздо старше. Мне больше не хотелось взрывать с ними петарды, играть в их глупые игры и обсуждать девчонок из параллельных классов. На уроках я не хохотал над шутками одноклассников, а украдкой рисовал на тетрадных полях сотни маленьких звездочек – одна за другой, клетка за клеткой. Однажды мама увидела, чем я занимаюсь на уроках, и в гневе вырезала поля во всех моих тетрадях; после этого я больше не мог их рисовать.

Когда с меня стал слезать летний загар, я вдруг с удивлением обнаружил, что на том месте, где звездное пламя соприкоснулось с моей кожей, остались следы: еле видные язычки бесцветного огня, похожие на почти незаметную татуировку. Если не вглядываться, то их было невозможно заметить, но, зная феноменальную наблюдательность моей мамы, я все же старался не показывать ей эти следы.

Целыми днями я пропадал в местной библиотеке, один за другим поглощая детские романы; особенно мне запомнился один – про приключения мальчика примерно моего возраста и его домашней лошади, которую родители решили продать. Они долго путешествовали по сказочным местам, а под конец все же вернулись домой, и все пошло своим чередом: мальчик отправился в школу, а лошадь продали в какое-то цветочное хозяйство. Когда детские книжки закончились, я перешел на стихи. Но те быстро наскучили, потому что все были либо про любовь, либо про смерть; когда я спросил библиотекаря, почему так, он, закатив глаза, флегматично ответил: "Что поделать, юноша… Таковы особенности нашей поэзии. Видимо, нашу душу трогают лишь две этих темы". Поэтому оставались только энциклопедии.

Однажды мне на глаза попался звездный атлас. Несколько часов я изучал его вдоль и поперек, пытаясь отыскать ту лесную гостью, но каждый раз убеждался, что найти ее не удастся – слишком уж похожи были звезды друг на друга. Тем более, я видел лишь свет, а не саму звезду – возможно, дедушка смог бы опознать ее. С другой стороны, что бы это дало?

По ночам мне часто снился один и тот же сон: я гуляю по деревне, и тут за спиной вырастает тот самый холм, а на нем меня ждет прекрасный свет. Дедушки рядом нет, и меня никто не может удержать от того, что я увижу там, на вершине; улыбаясь, я поднимаюсь наверх, и в тот момент, когда прекрасный свет должен ослепить меня, мне в лицо ударяет сильный поток воды. Кувыркаясь, я падаю вниз, а вода все прибывает, и вот уже нет никакой деревни, никакого леса вдалеке… Лишь бескрайнее глубокое море вокруг, его темные воды смыкаются над моим лицом, и я тону. Перед тем, как проснуться, я вижу в мутных глубинах тот самый свет; собравшись с силами, я плыву к нему…

В деревню меня привез папа. Как обычно, мы промолчали всю дорогу. Мои глаза скользили по бесконечным деревьям, тянувшимся к небу вдоль всей дороги, в ушах плескался хрипло-тихий шансон, и я думал, что, наверное, родители расстроены тем, как я стал относиться к учебе. Но я не мог ничего поделать с этим – казалось, вернувшись в школу, я будто потерял часть какого-то огня, горевшего внутри. Сны стали волновать меня куда сильнее, и мне хотелось лишь одного – вновь любоваться таинственным сиянием, пляшущим на моих руках. Чем больше времени проходило с тех пор, тем сильнее было это желание, и тем сильнее меркнул мой интерес ко всему остальному.

Когда мы подъехали к дому, ворота открылись, и оттуда вышла бабушка. В одной руке у нее было старое мокрое полотенце – похоже, она только что закончила мыть посуду; на ее лице появилась улыбка. От этой улыбки сразу становилось теплее, и я понял, что соскучился по бабушке. Открыв дверь автомобиля, я вырвался на волю и обнял ее.

– Ух, какой ты большой стал, Мишка! – Рассмеявшись, приговаривала бабушка. – А все обниматься лезет, как маленький, ей-богу, – когда бабушка радовалась, ее голос звучал немного ворчливо.

– Так ведь всего два месяца прошло, ба! – ответил я. От бабушки пахло деревней: травой, медом и землей.

– Страшно подумать, каким к следующему лету к нам приедешь… Ну, пойдемте, чаю хоть выпьете.

Она всегда обращалась к папе на "вы", как будто они были не родственниками, а просто хорошими знакомыми.

Папа согласился. Мы миновали двор, и Бим вышел нам навстречу. Слабо виляя хвостом, он уткнулся мне в ладонь своим мокрым шершавым носом и оглушительно чихнул. Я незаметно вытер руку о бабушкино полотенце. Дедушки нигде не было.

На столе возвышалась огромная кастрюля с овощным рагу, а на плите вовсю кипел чайник – как будто бабушка заранее знала, когда мы приедем. Вообще, она не могла удержаться от того, чтобы накормить гостя – фраза "выпьем чаю" обычно означала призыв к плотному обеду. Проголодавшийся папа обрадованно пошел за ней в столовую, а я быстренько заглянул в комнату – там меня встретил слабый винный запах, но дедушки не было.

– Деда ищешь? – заметила бабушка. Я кивнул. – Он в лесу, еще утром ушел за грибами.

– Что, все еще собирает? – удивился я. Зная, насколько рано дедушка любит ходить по грибы, можно было предположить, что он отсутствовал уже часов шесть.

– Видимо, увлекся, – усмехнулась бабушка. – С ним бывает. Уйдет с утра, а потом возвращается с целым грузовиком.

Я успокоился, вымыл руки и сел за стол.

…Когда папа уехал, на улице, как назло, зарядил противный холодный дождь, и надежда выбраться сегодня наружу окончательно исчезла. Бабушка уселась за пряжу и включила телевизор, чтобы занять глаза; не придумав ничего лучше, я тоже стал уставился в экран. Там был всего один канал, по которому круглосуточно крутили наискучнейшие передачи про балеты, историю и музыку. Иногда мне казалось, что список передач там не менялся со времен начала телевидения – содержимое канала всегда было одинаково неинтересным. Единственная отрада – получасовые мультфильмы, но и те транслировались в пять утра. Периодически бабушка задавала мне вопросы и делилась последними новостями, произошедшими в деревне, но я не особо в это вслушивался, а на вопросы отвечал почти автоматически, не задумываясь, потому что слышал их от бабушки уже тысячу раз. Творящееся на экране мне быстро наскучило, и я решил выбраться на крыльцо.

Фонарь у входа мгновенно привлек к себе тучи комаров. Было прохладно, дождевые брызги долетали до моих голых по щиколотку ног, иногда раздавался гром. Я любил такие моменты: быть наедине с непогодой, но при этом находиться в тепле и комфорте. Во тьме конуры блестели глаза Бима. Я подозвал его, и он, брезгливо переступая лужицы, пересек двор и улегся на ступеньках около меня. Я с удовольствием прикоснулся к его влажной шерсти и долго расчесывал ее своими пальцами, а он делал вид, что заснул. На руках оставалось много черных волос, и я с грустью вспомнил, какой же все-таки Бим был старый.

Появление дедушки было ознаменовано далеким громом. Ворота негромко скрипнули, закрылись, и я смог разглядеть приближающуюся фигуру усталого грибника. Он был в своем комбинезоне, полностью промокшем, в болотных сапогах, облепленных слоем грязи, в руках была корзинка, едва заполненная наполовину. Закрыв за собой ворота, дедушка пошел к крыльцу и только тут заметил меня.

– Мишка, ну удивил! – улыбнулся дедушка. Я пожал ему руку, как взрослый, и тоже улыбнулся. – А я вот по грибы ходил… Правда, улов не особенно впечатляющий.

Он отдернул в сторону отсыревшую ткань, которой накрыл "улов", и в свете фонаря заблестело множество мелких маслят. Я сразу понял, что завтра меня заставят их чистить, и мысленно взвыл – это было мое самое нелюбимое занятие после возни на грядках.

Мы вошли в дом. Дедушка, кряхтя, снял свой комбинезон, и, потерев руки друг об друга, уселся за стол. Поставили чайник. Я с тихой радостью глядел на дедушку, понимая, как же по нему соскучился, и с легким удивлением вдруг отметил, что он будто стал выглядеть старше, чем обычно: может, дело было в том, как на него падал свет, или в его легкой небритости, или в неотвратимости времени, которое в наше отсутствие течет так, как ему заблагорассудится. Пока ждали, когда вскипятится вода, дедушка задавал те же вопросы, что и бабушка, а я давал те же ответы.

– Нельзя запускать учебу, Мишка, – назидательно сказал дедушка.

– Понимаю, – понурив голову, ответил я. – Дедушка, а мы пойдем на охоту?

– В этом сезоне – вряд ли, – ответил дедушка. – Кто-то узнал о нашем секретном месте – я видел следы. Так что пока нет смысла туда ходить. Может быть, зимой…

Мы молча ждали, пока согреется чайник. Дедушка смотрел-смотрел, махнул рукой и полез в старый железный сейф – еще дореволюционный, являющийся местной реликвией. Мне говорили, что раньше в нем хранили ценности всей деревни, а теперь использовали как хранилище для продуктов. Дедушка вытащил оттуда маленькую бутылочку с коньяком, и, заговорщицки подмигнув, плеснул себе немного в жестяную кружку. Я знал, что бабушка не любила, когда дедушка выпивал – только изредка, если у обоих бывало хорошее настроение, они доставали бутылочку вина и неспешно поглощали ее на веранде, а их тихие разговоры могли длиться до самой полуночи. Иногда я засыпал под такие разговоры, и это было самое комфортное чувство на свете.

– Прийти не успел, а уже пьет! – Бабушка как будто знала, в какой момент нужно появиться. Дедушка виновато опустил голову. – Куда ходил?

– За грибами. В лес у холма.

– А сапоги чего такие грязные? – Бабушка подозрительно кивнула на обувь, сиротливо стоящую у порога.

– Ну… – Протянул дедушка и показал рукой на окно, за которым продолжался ливень. – Дождь.

Бабушка недоверчиво хмыкнула. Кажется, у них уже какое-то время шла затяжная ссора, похожая на холодную войну, подумал я – с короткими атаками, контратаками, обходными маневрами и перемириями, но даже во время этих перемирий обе стороны понимали, что война еще не окончена. Я сразу чувствовал такие ссоры: мои родители жили в подобном состоянии большую часть своей жизни. В противоположность им, бабушка с дедушкой ссорились редко и громко, но так же быстро остывали – поэтому было непривычно видеть то, что сейчас передо мной происходило.

Чайник вскипел, и я, обрадовавшись, что можно хоть чем-то заняться, стал наливать себе чай. Бабушка тем временем продолжала:

– Целыми днями куда-то ходит! Того и гляди, заболеет, спать нормально не может, а все ходит! – Когда бабушка ругалась, ее слова становились хлесткими, как прутья. Дедушка молча продолжал сжимать нетронутую кружку. – Ты мне скажи, чего тебе неймется?

– Я уже говорил: хожу за грибами. Гуляю.

– Гуляешь? – Бабушка картинно показала рукой на то же окно. – В ливень? Ты бы хоть при внуке-то врать постыдился! Тьфу!

Бабушка махнула ладонью и ушла обратно в комнату, громко хлопнув дверью. Дедушка, помолчав, залпом опрокинул кружку, сморщился и взглянул на меня раскрасневшимися глазами:

– Ты чего, Мишка?

– Не люблю, когда взрослые ссорятся, – тихо признался я. – Вы как… Как мама с папой сейчас себя вели.

– Так это обычное дело, ничего страшного. – Дедушка плеснул себе еще немного и убрал бутылку обратно в сейф. – Взрослые постоянно ссорятся. И ты будешь. Милые бранятся – только тешатся, как говорится.

Последнюю фразу он сказал совсем тихо, как будто самому себе. Затем решительно допил кружку, поставил на стол и объявил:

– Спать пойду. И ты долго не засиживайся. Спокойной ночи.

Я кивнул. Дедушка скрылся в темноте коридора; через пару минут я услышал, как он лег в свою скрипучую кровать. Все это время мой взгляд был прикован к уличному фонарю на фасаде. Этот фонарь работал всю ночь, чтобы я не заблудился по дороге к туалету. Внутри лампы каким-то образом оказалась муха – и сейчас она исступленно билась о стеклянные стенки, не в силах выбраться из ловушки. Наверное, будь у меня слух как у Бима – в годы его молодости, конечно – я бы смог услышать ее вопли. Интересно, видит ли она что-нибудь? Яркость внутри наверняка была такая высокая, что она уже давно должна была ослепнуть.

Ну и глупая же муха, подумал я: всеми правдами и неправдами пытаться попасть к свету, который так ее притягивал, а потом в безумии пытаться от него убежать. Понаблюдав так еще какое-то время, я погасил лампу в столовой и пошел спать.

К моему сожалению, осенью деревня была куда менее оживленной, чем летом. Оно и понятно: смысла отправлять сюда детей всего лишь на неделю не было, родители еще не успели от них устать. Наверное, сидят сейчас по домам и режутся в компьютер… Впрочем, и у моего положения были плюсы: находясь в ссылке, я избегал разбирательств по поводу результатов своей учебы.

Я проснулся рано утром, когда только начинало светать. Бабушка с дедушкой все еще спали. Я заглянул за старую узорчатую занавеску и увидел улицу, утонувшую в белесом тумане. Мне вдруг захотелось оказаться там, потеряться в этой неизвестности, хоть и ненадолго, поэтому я быстро натянул на себя одежду и, поеживаясь от холода, вышел во двор. Бим, как и его хозяева, спал без задних ног в своей конуре; он негромко лаял и дергал лапами – видимо, ему снилась охота. Как можно тише, чтобы не разбудить старого пса, я открыл ворота и утонул в тумане.

Было очень тихо. Я шагал медленно, наслаждаясь неизвестностью, хоть и прекрасно знал, что находится вокруг меня. Нога наткнулась на длинную крепкую палку; недолго думая, я взял ее в руки и продолжил путь вместе с ней. Я представлял себя космонавтом, исследующим чужую, полную неизвестных опасностей планету. Покрытая утренней росой трава щекотала щиколотки, клочья тумана струились между пальцами, до ушей доносилось рассветное пение ранних пташек – я вдруг понял, что соскучился по деревне. Но тут же испугался: не было ли это признаком подступающей старости? Хотя, логично рассудил я, какая разница, старость это или нет, если мне это нравится.

Тут я увидел, что кто-то идет по улице. Оказалось, это были ребята: Саня, Санька и Паша. Паша нес в руках какой-то предмет, накрытый грязной тряпкой. Все трое оживленно что-то обсуждали, когда я вышел им навстречу. Мы обрадованно пожали друг другу руки и продолжили путь по улице.