Склерозус вульгарис, или Русский поцелуй

Мы смеялись.

– Так вот, – продолжал Арнольд, – мне этот педикюр сделали, хотя я и испытывал что и ты, и наша совесть, товарищ Ленин. Мне стыдно, но так хорошо стало ногам, что я не удержался. Позвонил Сашке. Рассказал ему, что хочу обрезать у ботинок носки, чтобы пальцы ног были видны, очень уж красиво. На что мне Сашка спокойно ответил, мол, я в Израиль ездил, сделал там обрезание – что же, теперь мне с расстегнутыми штанами ходить и что-то демонстрировать, а?

Ну-с, моя Ритка не унималась. Наш бизнес, говорит, приносит доход чисто номинальный, надо расширяться.

И создали мы контору по обмену, покупке и продаже квартир. Называться стали «риелторы». Я так до сих пор не знаю, что это такое. Но понимаю: дело не очень симпатичное. Стремное.

Рита собрала пять парней, и стали все они менять, продавать, оформлять квартиры. Выяснил, что эти парни не компаньоны вовсе, а бригада. В общем, бандюганы. Как уж они там эти квартиры меняют-продают?

Мы быстренько переехали на Чистые пруды. Кажется, живи да радуйся. Я и место нашел рядом с домом. Грузчик при магазине. Времена не меняются. Грузчики воруют и при социализме, и при капитализме.

Но вот в квартире установился проходной двор. Пришли, о чем-то переговорили. Пива хлопнули и разбежались.

Мне это очень не нравилось. С Ритой несколько раз серьезно разговаривал. Не дело это, притон. Предлагал ребенка завести. Или кошку. Рита на меня смотрела молча и ни в какие дискуссии не вступала. Правда, спать стала отдельно и мне сказала: «Теперь новая страна, и ей нужны новые люди. А таким осколкам, вроде тебя, грузчика, с этой страной не по пути».

Я понимаю, что близится конец моему браку, но сделать ничего не могу. Ну вот не могу взять да уйти. Тем более уйти некуда. Все записано на Ритку, а Москва бездомных не ждет. Поверь, такая тоска иногда охватывала, что хоть в петлю.

А Ритка на меня не смотрит вовсе. Будто я совсем инородное тело.

Однажды двое из бригады забежали днем. Какие-то смурные. Я их хорошо знал. Симпатяги. Одного звали Шкаф, другого – Паровоз. Штангисты.

Я сразу на кухню – и жарю сардельки. Да у меня еще квашеная капуста. В магазин завезли, ну и, конечно, мимо грузчиков такая закуска проскочить не могла. В общем, не обед, а благодать.

Ну-с, мы втроем эти сардельки с капустой прибираем. Но ребята на меня поглядывают.

Закончили мы трапезу, пиво допили, а Шкаф мне и говорит: «Ты, Арноль…» – так они меня звали – «…не обижайся. Но тебя заказали».

Что такое «заказали», я уже знал.

Я сразу смеяться: «Ты, Колян, сам подумай, ну кто может заказать грузчика магазина „Зеленый кузнечик“? Может, за то, что вчера при разгрузке капусту спер?»

Ребята смотрят на меня с сожалением. Так на нас в школе, ты помнишь, смотрел физик. Ибо, кроме двойки, ничего поставить не мог.

«Дурак ты, Арноль, – говорят, – полный дурак. Заказала тебя Ритка, наша хозяйка. Мы бы и мочканули, но купил ты нас сардельками с капустой. От чистого, видим, сердца поляну выкатывал. Мы и решили: западло тебя убирать. Ты мужик правильный. Просто достался плохой бабе в дурное время. Вот, верни ей конверт. Она тебя в две тыщи баксов заценила, не больно дорого. Ну, мы тебя не видали, а с хозяйкой ты уж перетри сам, что по чем, куда и зачем. Бывай».

Вот теперь скажи, что я сделал. Через двадцать минут с рюкзаком моим геологическим, с паспортом, конечно, да Риткиным задатком я был на вокзале – и тю-тю на Алтай. Я его хорошо знал, мы золото там находили, съемку делали.

Вот и исчез я. Уже потом, много позже, узнал: Ритка не успокоилась, велела отлупить моих «убивцев» и искать меня почему-то на Камчатке, Сахалине и в Приморье. Ну кому же это охота. Только в кино всегда ищут и, конечно, находят. По жизни все по-другому. Местные передали в Москву. Мол, да, появлялся такой, шифровался все время, пока его в хабаровской тайге тигр не схарчил. Нашли рюкзак, сапог и рукав от телогрейки. Да маляву. Нехорошая. Что в случае смерти вините какую-то Ритку-суку. Маляву уничтожили, а рюкзак, сапог и рукав посылаем заказчице. Мол, поисковые работы закрываем. Пока нас самих тигры не схавали.

* * *

– Ну, может, хватит? Я уже одурел от себя, кстати.

– Нет-нет, Арка, ты как в сериалах – останавливаешься на самом интересном месте. Всего-то седьмой час. Щас возьмем облепихового, и до двадцати трех часов ты в моем распоряжении. Как говорят, кто тебе пьет облепиховый, тот тебя и слушает.

Кстати, небольшое отвлечение. Девчонки-официантки таки на Арку положили глаз. Все ему. Вот что значит женщины. Они сразу чувствуют, кто почем. Видно, я с книжками своими нипочем. А вот Арно!.. Но я не раздражаюсь. Я – слушаю.

– Ну хорошо. Я сказал, подался на Алтай. Что это такое, не мне рассказывать. Просто нужно увидеть Обь, Бию, Катунь – и ты уже навсегда на Алтае. Эти реки колдовские, поверь мне.

Не буду называть поселков. Я их и не очень помню.

Сразу пошел знакомыми тропами, вышел ближе к Катуни и нашел пещеру. Ее знал по своим прежним маршрутам. Залез, какие-то зверьки вылезли и долго на меня ворчали. Может, сурки.

Поверь, я два дня только пил воду из ручья да спал. Просыпался, выглядывал – и снова спать.

Осень – благодатное время. В общем, обустроился. Что нужно обязательно: спички и еще раз спички. Топор и пила. Конечно, ружье. Я его купил в поселке у деда вместе с набором жаканов[10 - Жакан – пули на крупного зверя.]. Но как-то так случилось, я ни одной зверушки за все, почитай, почти двадцать лет не убил.

А зверь, заметь, ох как все понимает. Поэтому и вились стрепеты без боязни, белки шастали нахально, у меня орехи воровали. Да весь, считай, животный мир Алтая крутился возле моей берложки. И кабарги, и косули, и лоси. Следы «хозяина» видел, но, видно, он со мной встречаться не захотел.

Обустроился и принялся готовиться к зиме. Оставалось немного до декабря – первого снега. Поэтому я торопился, таскал и сушил мхи, лишайники, хвою, траву. Конечно, очаг сделал. Варил незамысловатое и, главное, из местного озерца стал таскать рыбу. Такого хариуса да форели ни один князь земной не едал.

Ах, не представляешь, какое было мне счастье!

Постепенно, как ни странно, стал обрастать народом.

Охотники тропами ходят, свои зимники[11 - Зимник – зимняя избушка. Охотник по зиме переходит от зимника к зимнику. Где есть всегда полный набор: консервы, конечно – спички, кора березовая, мука, соль. Эй, молодость, где ты?] готовят к соболиной охоте. Конечно, к моей берлоге забредают. Им ох как интересно – все же человек свежий. Да не местный. Да оброс и живет в пещере, даже избушку не поставил. Что-то не то. Непонятно. А коли непонятно – то и загадка. А человек – как обезьяна: любопытен сверх меры. Я же эту меру не удовлетворял. Пил чай, угощал гостя. Он и оставлял обязательно и пачку чая, и махры, и банку тушенки.

Охотники были довольны, что я зверя не брал. Даже для пропитания, уж кабаргу бы мог. Но не стрелял.

Видно, на самом деле, правы бабы местных сел: поселился отшельник. И начали шептаться. Бывший убивец, грехи замаливает. Очень уж много на нем крови… Это все бабы по избам вечерами судачили. Ах, интересно-то как – увидеть отшельника. Да живого, а не со сказок.

Я зиму пока тянул хорошо. Очаг мой камнем обложил, два котелка у меня есть. Ел немного и ходил на свое проточное озеро. Лунку пробил, а к ней рыбка всегда подскачет. Вот тебе и уха на обед, и жареха на ужин.

Смешно, часы потерял. Хорошие были, швейцарские. Река Катунь дань взяла.

Я вообще стал, как понимаю, немного святым. Ни от чего не огорчаюсь. Раз уронил часы в Катунь, значит, ей нужнее. Ну не идиот ли? А где диалектический материализм?

Вот однажды пришли двое. Охотники, из села Прижимки. Еды принесли много. Попросили разрешения ночевать. Да кто откажет-то?

Пьем чай. Конечно, про погоду, что, старики бают, зима будет «чижолая».

Наконец один, видно главный, мне и говорит, так тихо, мирно: «Ты, мил человек, не обижайся. Но по округе…» – это километров двести – триста – «…слух прошел, что ты поселился как отшельник и святой человек. Не держи гнева на нас, но поведай, верно ли, что бабы судачат по вечерам, когда пряжу прядут? Мол, ты возродился в Питирима-отшельника и многое тебе открыто. Нас, скажу честно, особо интересует излечение, ибо докторов и фельдшеров в наших глубях отродясь не бывало. Ежели что, то травки да бабкины наговоры али везти в поселок. Это по Катуни бежать за триста верст, далече однако. Как ты, мил человек, думаешь? Да и как тебя звать? А то неудобно. Вот тут я, охотник, меня зовут Пахом. Мол, вся сила в ём…»

Посмеялись.

«…А мой дружок – сосед, зовут Ефимием. Он из крестьян. Выращивает. Вот с этого мы и живем. Тебя-то как звать-величать?»

Ну, крутить нечего. Я честно сказал, звать Арнольдом. Батюшка был Лазарь.

«Святое имя», – уважительно отметили гости.

«Я вовсе не знахарь, не лечебных дел мастер и просто ушел от мира, – рассказываю. – Мир для меня стал тяжелый».

Я почувствовал, что заговорил уж как реальный отшельник. Не объяснять же местным, что меня заказали.

«Может, ты травник? У нас в травах большая сила заложена. Мы имя и спасаемся. Коли лихоманка или поясницу схватит».

Тут меня дьявол дернул.