Рассказы, воспоминания, очерки

– Нам можно доверить все!

Ну и глаза были у этой женщины!

Они сидели в почти пустой квартире – главные вещи уже уехали на таможню – и пили чай. И она рассказывала, рассказывала…

– Ты действительно не считаешь меня сумасшедшей от того, что я так верую в мою победу над Сталиным?

– Напротив, надо быть сумасшедшей, чтобы НЕ веровать в это!

Ответ Сёмы ей страшно понравился.

И очень скоро к ним ворвалась компания, состоящая из двух сорванцов, бородатого сиониста и молодой женщины, ах, какой, братцы, женщины! Награжденной Богом всем лучшим, что было в Эсфирь Львовне и ее печальном хирурге…

И, конечно же, сочинилось у Сёмы немедленно после прощания со счастливцами:

Не суд тебя отыщет строгий,
Навеки проклятый упырь,
Тебя казнит веленьем Бога
Прекрасноокая Эсфирь…

О концерте Майкла Джексона

Это произошло давно, в начале нашего пребывания в Израиле, в те времена, когда мобильных телефонов у широкой общественности ещё не было…

Был час ночи. Я ледоколом шел против могучего потока полуживых детей. Их лица, изуродованные желтым светом уличных фонарей, выражали смертельную усталость и совершенное равнодушие к жизни.

И ни на мгновение не утихал истеричный гвалт. Как выстрелы, рвались в воздухе имена; со стороны шоссе водители автобусов выкрикивали названия городов; полицейские мегафоны призывали к порядку; очумевшие, еще не нашедшие своих чад папы и мамы орали друг на друга; взбесившимися саксофонами вспыхивали и гасли клаксоны бесчисленных автомобилей…

Огромная детская толпа создавала впечатление неземного события, космического катаклизма.

По обочинам, на тротуарах, на любом клочке земли, доступном человеческой заднице, сидели тысячи детей, многие, утопив голову в скрещенные руки, сложенные на острых, высоко поднятых коленках. Они ждали мам и пап – застывшие фигурки сумасшедшего ваятеля.

– Автобус на Холон!

Часть толпы, как выброшенная лопатой, бросилась к длинному автобусу, и я с ужасом наблюдал, как несколько долгих секунд никто не мог влезть в три распахнутые двери, пока напор задних и беспощадная работа полицейских не вдавили передних в чрево автобуса, как пластилин в бутылку. Через мгновение он был полон, и обезумевшие от усталости полицейские, словно ножом, срезали висевших на подножках и уцепившихся за поручни…

«Я не найду их, я никогда не найду моих девочек».

Меня захлестнула истерика.

Встречный напор, чем ближе я подбирался к назначенному месту встречи, становился все гуще, всё сильнее. Я расталкивал бесчувственные создания, протискивался ужом, наталкиваясь на острые детские грудки, костистые плечики, срывая бретельки маек, раня их своей проклятой, перекинутой через плечо сумкой, в которой лежали давно превратившиеся в месиво бутерброды.

Отчаяние порождает прежде всего усталость, безнадежную усталость, от которой трясутся и подкашиваются ноги, заплывают внутренним клеем руки, и сердце колотится уже в самом горле.

Я шел только на волевом усилии. Вздернутая реклама нужной мне бензоколонки не приближалась, а парила в свободном от людей небе, издеваясь над несчастным отцом, над бесчисленными муравьями, кишащими внизу, не знающими, как добраться до своих норок.

Бензоколонка выросла передо мной вдруг, как оазис, в который скатывается с песчаной гряды полумертвый от жажды путник. Бешено втиснувшись в середину её, задыхаясь в тисках могучих тел израильтян, ждущих или ищущих своих детей, я в отчаянии осознал, что мне, при моём росте, никогда не увидеть своих дочек… или увидеть, но только утром, истерзанных, не могущих от усталости даже плакать… И понесу их по одной до машины, оставленной за километр от этого проклятого места.

Я несколько раз по всем направлениям пропахал бензоколонку – девочек не было. Ночь становилась всё глубже. Как ни странно, дети расползались. Их заглатывали автобусы, разбирали родители, кто—то уходил сам, кто—то находил удобный кусок земли и жадно засыпал на теплой, доброй траве.

Появились островки асфальта, обозначились тротуары. К двум часам ночи на территории бензоколонки валялось всего несколько десятков детей. Но моих дочек среди них не было.

Показался полицейский. Черный от усталости, пошатываясь, он то и дело прикладывался к мобильнику.

– Ты знаешь, у кого есть список покалеченных? – в отчаянии обратился я к нему.

– Иди прямо, – он рукой показал направление, – придёшь туда, где был концерт, там стоит полицейский фургон, у них есть все…

– И много их… покалеченных?

– Твоих там нет.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и всё!

Полицейский вдруг задорно засмеялся и похлопал меня по плечу:

– Ты знаешь, сколько их еще крутится здесь? Иди в направлении эстрады, вон туда, – он указал рукой, – и ты увидишь сотни этих щенят.

И я пошел. Это был бесконечный путь в мир иной. Повсюду были дети – лежащие, сидящие, бродящие, как лунатики – дурной фильм о человечестве после атомной войны. Двое совсем юных страстно целовались, привалившись к стволу дерева. Чем дальше, тем целующихся становилось больше. Кошмарная усталость детей переходила в неосознанную, бесстыдную страсть, не предъявлявшую требований ни к месту, ни ко времени, ни к рассудку, ни к качеству партнера. Короткая, яростная случка мутантов, подстегнутая загадочной женственностью их поюще—танцующего кумира.

Наконец, протиснувшись через щель еще не разобранного заграждения, я очутился в неожиданно огромном, под светом немногих фонарей грязно—зеленом котловане, усыпанном пластиковыми бутылками и бутылочками, обертками от конфет и жвачек, обрывками туалетной бумаги и салфеток, огрызками пит, хлеба. Здесь тоже бродили одинокие дети, некоторые из них что—то искали, разгребая ветками мусор.

Вдалеке призывно мигал синий фонарь полицейской машины; около нее виднелась небольшая кучка людей, и я на дрожащих ногах поплелся туда, изнывая от страха увидеть имена дочерей в списке искалеченных великим искусством.

Ужас происходящего усугублялся тишиной – ни гудков машин, ни голосов человеческих, только бормотание обрывков бумаги, их беседа с прохладным ветром, прилетевшим с моря поглазеть на происходящее. Картина была бы неполной без ослепительно звездного, насмешливо мигающего неба: будто ангелы, перелетая с места на место и подмигивая друг другу, перекидывались язвительными замечаниями относительно юного поколения избранного народа.

Я совершенно сознательно оттягивал момент встречи с полицейской машиной и поэтому шел медленно, мучаясь от того, что, несмотря на мои усилия и немалое расстояние, цель придвигалась неотвратимо.

Вдруг я споткнулся обо что—то живое. На земле лежал мальчишка лет двенадцати, лицом к звездам, и меланхолично жевал жвачку.

– Что ты делаешь здесь?

– Жду папу.

– А где он?

– Пьет пиво.

Действительно, вдалеке были видны огоньки нескольких торговых точек.

– Он найдет тебя?

– Найдет…

– Тебя же почти не видно.

– Найдет…