Чудотворцы

– Он знает, что у нас сейчас мало людей – сказал Йонатан – Все ушли в поля, на жатву. Ведь если не снять хлеб сейчас, то в стране начнется голод.

– И все же я не понимаю…

Натанэль по-прежнему не видел связи между размером иудейского войска и убийствами евреев в Заиорданье. Пришлось Симону объяснить ему, что расчетливый наместник ставит Иуду в безвыходное положение. Теперь, после массовых убийств, бездействие означало бы для него поражение без боя, а открытое сражение было бы самоубийством. И все же Иуда выступил…

– Это просто глупость – горячо доказывал Йонатан в шатре Иуды – Нас разобьют и Иудея на долгие годы потеряет свободу.

– Разобьют не нас, а меня – неохотно возразил Иуда – На этот раз нам следует разделиться.

– Молчи, ты не смеешь так говорить! Тасси, скажи хоть ты ему!

Симон промолчал, но вмешался обычно помалкивающий Йоханан:

– Ты ведь просто устал Маккаба? Верно?

Иуда отвернулся. По видимому Гаддис попал в точку, подумал Натанэль. Но почему молчит Симон? Только тут он заметил, что не только он, но и все пристально уставились на Тасси. Медленно, с трудом выговаривая слова, тот начал:

– Мне кажется, я понимаю твой расчет, Маккаба, Ты уверен, что нет другого выхода?

– Уверен! – твердо сказал Иуда – Аваран бы меня понял.

– Не надо! – закричал Йонатан – Не трогай Аварана. Мне бы не хотелось плохо говорить о брате, но разве ты не видел, что его смерть была напрасной?

– Не совсем – с неестественным спокойствием сказал Симон – Он погиб может и глупо, но не напрасно. Разве ты не слышал песни о его подвиге? Послушай!

Вы, люди на земле – слушайте!

Вы, птицы в вышине – слушайте!

Вы, ангелы господни – слушайте!

Имя ему было – Аваран

Мы стояли крепко – во поле

Мы сражались храбро – копьями

Мы бросались в бой – не дрогнули

Он был самым храбрым среди нас

Ни враги, а были их – тысячи

Ни полки, а было их – множество

Ни слоны, наполнив мир – топотом

Не смутили серце храбреца

Ты вернулся к полю, к пахоте

Ты пришел под крышу дома отчего

Ты взошел в лоно Храма нашего

Он остался в памяти твоей

– Так ты, Маккаба, хочешь такую же песню о себе? – злобно закричал Йонатан – Славы захотел? Посмертной? А мы как же?

– Он не понимает – грустно сказал Иуда – А ты, Гаддис?

– Я, кажется, понял – сказал Йоханан – Вот только…

– Что, один я такой дурак? – Йонатан не мог успокоиться – Тасси, может ты объяснишь?

– Я тоже не понимаю – добавил Натанэль.

На самом деле, он уже понял, но ему хотелось приободрить Йонатана. Всезнающий Симон, бросил на него благодарный взгляд и произнес, заикаясь:

– Наши поступки, они ведь не только наши… Все, что ты бы ты не делал, отзывается в этом мире и меняет его. Наш брат, Иуда, сейчас уже не принадлежит себе, он давно уже часть народе Иудеи, его символ… Ты ведь уже не можешь делать то, что хочешь, правда Маккаба? Ты стал символом…

– Как бы я хотел умереть в постели – тихо сказал Иуда – Но символ должен уйти красиво.

Йонатан вскочил в возмущении и даже открыл рот для гневной отповеди, но сел, так ничего и не сказав. Маккавеи молчали, молчал Натанаэль, молчал и неизвестно как оказавшийся здесь Сефи. И только когда они, также молча, выходили из шатра, Натанэль заметил в углу Диклу. За все время разговора она не произнесла ни слова, лишь смотрела неподвижным в одну точку, в то невидимое место, которое было видно только ей одной.

Утром многие ушли, ведомые окаменевшим от горя Симоном, мрачным Йохананом и безвольно идущим Йонатаном. С ними ушла Дикла, сгорбившись, поддерживая правой рукой живот и ни разу не обернувшись назад. Натанэль остался с Иудой. Пожалуй, он бы и сам не мог объяснить себе смысл своего поступка, хотя думал об этом всю ночь. Он вовсе не собирался становиться символом, собирался жить вечно и строить, а вовсе не убивать. Но Сефи оставался и было непонятно, как жить дальше, если он останется, а Сефи не вернется. Посетив перед походом семью в Модиине, он очень боялся, что Шуламит будет его отговаривать, но она только молча смотрела на него широко открытыми глазами. Эти, такие знакомые и такие любимые глаза, казалось, что-то требовали и он знал – что.

– Я вернусь – сказал он этим глазам и глаза ему поверили.

…Далеко идти не пришлось. Они остановились лагерем около Элеаса, маленькой деревни, затерянной на краю долины по дороге из Ершалаима в Бейт Эль.

– Как тихо здесь – сказал Иуда – Как спокойно.

– Мы пришли сюда биться или умирать? – хмуро спросил Сефи.

– Биться, несомненно биться! – весело воскликнул Иуда – А если придется умереть…

Он не договороил.

– То что тогда? – спросил его Натанэль.

– …То тогда умрем – со смехом ответил тот.

Больше они на эту тему не говорили. С Иудой осталось восемь сотен воинов, тех, кому незачем было возвращаться и тех, кто не смог оставить друзей. На этот раз Иуда был вооружен не секирой, а мечом, который он забрал у поверженного им Аполлония в ущелье Сорек. У Натанаэля тоже был меч, хороший меч из закаленной бронзы. Йонатан щедро платил ему серебром за строительство машин и у него хватило средств на бронзовый меч, более длинный и прочный, чем железный. На ногах непривычной тяжестью висели наголенники, на руках наручни, а на голове его теперь был фракийский шлем заменивший разрубленный под Явнеэлем подарок Перперны. Короткий линоторакс с бронзовыми пластинами немилосердно жал, плетеный щит, обтянутый кожей – пелта – неуклюже болтался за спиной и Натанэль вовсе не чувствовал себя опытным воином. Рубился он только один раз в жизни, спасая Шуламит, да и то это был поединок, а не сражение, но сейчас он не испытывал ни страха, ни неуверенности, может быть и потому, что Сефи стоял рядом со своей неизменной обоюдоострой секирой. Наконец, на северном краю долины появилось войско селевкидов.

Они шли неплотными фалангами, готовые в любой момент рассеяться под обстрелом баллист. Но сегодня у Натанэля не было машин, а был лишь тяжелый меч, рукоять которого он судорожно сжимал обеими руками.

– Легче, не сжимай его так – шепнул Сефи – Держи его ласково. Представь, что это твоя любимая женщина…