Полёт на трапеции

Но в жизнь и в страсть не совершён прыжок,
И чёрно-белый ряд клавиатуры
Был страшен, как испанский сапожок.

Он кулаками в бешенстве, в печали
Бил в клавиши и в диком визге нот
Вдруг различил: они живей кричали,
Чем порождённый логикою плод.

Он числа клял с их таинством убогим,
Что не постигли духа естество.
Он клял богов – как зло шутили боги,
Взамен таланта давши мастерство!

Звал сатану – отдать за гений душу
И даже жизнь, но тот не приходил.
Играл чужое, и рожок пастуший
Был нелогичен и прекрасен был!

А в нём, в Сальери, чуда не случилось,
Не соткалась таинственная нить…
И он уснул. Во сне ему явилось,
Что Амадея следует убить.

Баллада о некрасивом актёре

Бывает, что жребий порою ленив,
Что песня не сразу поётся…
Актёр был талантлив, но так некрасив,
Как мало кому достаётся.

То ль в генах какой-то пошёл перекос,
То ль ведьма сыскала в копилке
Невзрачные глазки, бесформенный нос
И раннюю плешь на затылке.

Коллеги, поскольку актёрская рать
Блеснуть остроумием рада,
В курилке шутили: «Чтоб леших играть,
Ему даже грима не надо!»

Театр безжалостен. Он – колесо,
Что мелет и судьбы, и роли.
Актёр некрасивый испробовал всё
В своей театральной юдо?ли.

Безмолвный слуга, и солдат-инвалид,
И некто в массовке меж прочих;
Ещё он исправно таскал реквизит,
Когда не хватало рабочих.

Но как-то с нуждою смешав
озорство,
Изрёк театральный патриций:
– Лир за?пил. Постой-ка, дружок, за него
На паре-другой репетиций…

Актёр из массовки ступил на порог
Измены, гордыни, печали:
– Дуй, ветер! – и рухнул на всех монолог,
И все, обмерев, замолчали.

И словно бы бездна раскрылась за ним,
Монархом, что изгнан из дому,
И был он судьбою и ликом своим
Подобен безумью и грому.

И вновь тишина, будто кто-то простёр
Над сценой покров эфемерный,
И всё повидавший заплакал суфлёр
В своей коробчонке фанерной.

Потом отгремел – громогласен, цветист! —
Финал, и как на? берег с судна,
Со сцены спустился великий артист,
И всем было страшно и чу?дно…

Луг, поросший стихами

И когда я оставил за горной грядой
Валуны, изобильные мхами,
Вдруг на склоне пологом сверкнул предо мной
Луг, поросший стихами.

Каждый стих был подобьем цветка и зари,
Каждый радугой будто палимый.
Луг, поросший стихами! Любые бери
И неси их любимой!

Чей-то голос шептал: в них запретного нет,
Все они – за старанье награда!
Но и сердце, и ум промолчали в ответ:
Не мои. И не надо…

Пусть любой и напевен, и чист, и высок,
Пусть они никогда не увянут,
Пусть в них небо, земля, преисподня и Бог,
Но моими не станут.

А мои мне растить, не жалея трудов,