Похождения Гекльберри Финна

Негр был в реке, под кормовым веслом, и выставлял из воды единственно лишь нос. Я успокоил его, сказав, что лодка скрылась уже из виду. Взобравшись тогда на плот, он объявил:

– Я слышал весь ваш разговор с ними и на всякий случай осторожно нырнул в воду. Если бы они вздумали осматривать плот, я бы отплыл куда-нибудь по дальше, а потом, дождавшись, чтобы они оставили нас в покое, вернулся бы опять на плот. Как ловко, однако, одурачили вы их, Гек! Это, знаете ли, сделано было мастерски! Вот что, дитя мое, вы спасли старика Джима, и старик Джим не забудет вас за это.

Разговор зашел у нас затем о деньгах. Капиталы наши значительно увеличились, так как, кроме остававшейся у нас мелочи, мы получили теперь по двадцать долларов на брата. Джим объявил, что с такими деньгами лучше продолжать свой путь на пароходе, разумеется, на палубе, и все-таки денег у нас хватит до тех пор, пока мы не доберемся до свободных штатов. Разумеется, можно было бы еще проплыть двадцать миль на плоту, но на пароходе нас довезут гораздо скорее. Перед рассветом мы пристали к берегу, и Джим особенно старательно спрятал плот в чаще лозняка. Целый день он усердно работал, завязывая наши пожитки в узлы, чтобы можно было в любую минуту отказаться от дальнейшего путешествия на плоту. Вечером в тот же день, часам к десяти, мы пристали к берегу, завидев перед собою огоньки города, лежавшего там, в излучине. Отправившись на челноке наводить справки об этом городе, я вскоре встретился с лодкой. Человек, сидев ший в ней, опускал в воду донную удочку. Поравнявшись с ним, я спросил:

– Это, сударь, что ли, будет город Каир?

– Каир?! Нет! Разве можно задавать такие глупые вопросы?

– Какой же это город, сударь?

– Если тебя это интересует, поезжай туда и узнаешь. Советую тебе убираться от меня подальше, так как если ты останешься здесь еще с полминуты, то, пожалуй, получишь от меня гостинец, от которого тебе не поздоровится.

Джим чувствовал себя страшно разочарованным, но я его утешил, говоря, что все это пустяки и что ближайший город, без сомнения, окажется Каиром.

Незадолго до рассвета мы проплыли мимо другого города. Я опять было отправился на разведку, но оказалось, что он стоит на возвышенности, а потому я вернулся, вспомнив, что Джим уверял, будто вокруг Каира местность низменная. Первоначально это вы летело у меня из памяти. Мы пристали на день к песчаной косе, лежавшей довольно близко к левому берегу. И у меня, и у Джима возникли кое-какие подозрения, и я решился их высказать.

– Уж не прошли ли мы мимо Каира в эту ночь, когда стоял такой сильный туман? – спросил я.

Джим ответил:

– Не станем лучше говорить про это, Гек. Бедным неграм, должно быть, на роду написано несчастье. Впрочем, я всегда ожидал, что кожа гремучей змеи еще не окончила своей расплаты с нами.

– Я хотел бы никогда в жизни не видеть этой змеиной кожи, Джим! Жаль, что она попалась нам на глаза.

– Вы ведь нисколько в этом не виноваты, Гек. Вы не знали тогда, какая это дурная примета. Не обвиняйте себя ни в чем, не мучьте себя понапрасну.

Утром мы увидали вдали за собою светлые воды Огайо. Сами же мы находились в грязных водах Миссисипи, немного пониже впадения в нее Огайо; Каир остался у нас позади, выше по реке.

Мы с Джимом тщательно обсудили положение, в котором так неожиданно для себя очутились: выходить на берег было нельзя, а вместе с тем мы, разумеется, также не могли плыть на плоту против течения. Нам не оставалось теперь иного выбора, как дождаться, когда стемнеет, а затем сесть в челнок и подняться по реке до Каира. Мы проспали весь день в чаще хлопковых деревьев, чтобы собраться с силами к пред стоявшей работе, но когда в сумерки подошли к плоту, то убедились, что челн наш оторвался и пропал без вести.

Мы довольно долго молчали. Нам, впрочем, и не чего было объяснять друг другу. Мы оба знали как нельзя лучше, что все это проделки змеиной шкуры, нам ни к чему было про это и говорить. Пожалуй, еще из наших разговоров вышло бы так, как будто мы роптали на судьбу, а это могло бы накликать на нас новую беду. В таких случаях лучше сразу смириться и показать, что мы умеем терпеливо сносить заслуженную кару.

Под конец, однако, мы переговорили насчет того, каким образом надлежит теперь поступить, и остановились на том, что нам придется продолжать свое путешествие на плоту до тех пор, пока не выдастся случай купить лодку, в которой можно было бы подняться вверх по течению. Мы не хотели брать пример с моего родителя и позаимствовать чужую лодку, оставленную без должного присмотра, так как опасались, что это могло бы навлечь на нас новые неприятности. Остановившись на этом решении, мы, когда стемнело, поплыли опять на плоту вниз по течению.

Каждый, кому не верилось до сих пор, до какой степени безрассудно дотрагиваться руками до змеиной шкуры, несмотря на весь вред, причиненный тем, что я до нее дотронулся, несомненно, поверит этому, до читав главу до конца и убедившись, какие напасти причинила нам та змеиная шкура.

Всего удобнее покупать лодки с плотов, приставших уже к берегу. Таких плотов, однако, нам не попадалось, хотя мы уже более трех часов продолжали плыть по течению; ночная тьма спустилась и приняла какой-то сероватый оттенок, а это, после настоящего тумана, самая подлая вещь на свете. Нельзя составить себе понятия об очертании берегов, и на некотором расстоянии все предметы сливаются друг с другом. Была уже поздняя ночь, и кругом стояла всюду мертвая тишина, как вдруг послышалось пыхтение парохода, подымавшегося вверх по течению. Мы зажгли фонарь в расчете, что его непременно увидят с парохода; обыкновенно, идя вверх, пароходы держатся в стороне от фарватера: они предпочитают идти вдоль отмелей, где течение слабое, но в такие ночи, как эта, опасно маневрировать подобным образом, а по тому они подымаются по фарватеру прямо против течения.

Мы давно уже слышали пыхтение парохода, но увидали его только тогда, когда он подошел почти вплотную к нам. Он держал курс прямо на нас. Пароходы зачастую так делают, пытаются пройти как можно ближе мимо плота, не прикасаясь к нему. Иногда случается, что пароходное колесо оторвет одну из досок верхней настилки, и тогда лоцман высовывает свою голову за борт, хохочет во все горло и, без сомнения, восхищается своим молодечеством. Пароход подходил к нам все ближе, и мы думали, что он собирается подобным же образом срезать нас по борту. В действительности, однако, у него не было подобного намерения. Это был большой пароход, поспешно на двигавшийся на нас, словно черная туча, окаймленная целым рядом светляков. Внезапно страшная его громада словно прыгнула на нас. Длинный ряд широко раскрытых топочных дверец сверкал, будто раскаленные докрасна зубы какого-то чудовища. Нос парохода и его кожух нависли прямо над нами. Нас окликнули с парохода громовым голосом. Тотчас же раздались специальные звонки, приказывавшие остановить машину, и поднялась страшная суматоха, в которой самые отчаянные проклятия смешивались с завыванием паровых свистков.

Джим едва только успел спрыгнуть за борт по одну, а я по другую сторону плота, как пароход пронесся прямо над ним.

Я нырнул с таким расчетом, чтобы достать до дна, так как надо мной должно было пройти колесо диаметром в тридцать футов, и я не желал служить для него помехой. В обыкновенных случаях я могу про быть под водою с минуту, а на этот раз, вероятно, пробыл целых полторы минуты и поспешно выскочил на поверхность, так как чувствовал, что почти задыхаюсь. Вынырнув так, что плечи поднялись у меня из воды, я принялся чихать, чтобы освободить от нее нос и втянуть в себя воздух полной грудью. Течение было тут очень сильное, и пароход, без сомнения, пустил опять свою машину в действие секунд через десять после того, как она была остановлена. В этом не было ничего удивительного, так как пароходы во обще не обращают особенного внимания на плотовщиков. Так и теперь – пароход как ни в чем не бывало продолжал свой путь против течения и уже скрылся во мраке, хотя я и слышал еще его пыхтение.

Я раз двенадцать окликал Джима по имени, но не получал ответа; затем ухватился за доску, попавшуюся мне навстречу в то время, когда я барахтался в воде, и пустился с нею к берегу, толкая ее перед собою. Вскоре я убедился, что течение относит его к левому берегу и что он пересекает наискось реку. Я, разумеется, принял это обстоятельство к сведению и тотчас же им воспользовался.

Фарватер, переходя от правого берега к левому, был длинный и извилистый, по крайней мере, мили в две длиною, так что я доплыл до берега нельзя сказать, чтобы особенно скоро. Благополучно выбравшись на сушу, я вскарабкался на береговую кручу. Страшная темнота не позволяла ничего различить да же в нескольких шагах от меня, но все-таки я прошел по неровной местности приблизительно с четверть мили, когда совершенно неожиданно для себя на ткнулся на громадный бревенчатый, старинный двух этажный дом. Я собирался уже поспешно ретироваться куда-нибудь подальше, но в это мгновенье на меня наскочила с воем и лаем целая стая собак. Я слишком хорошо знал их привычки для того, чтобы сделать хотя бы только попытку тронуться с места.

Глава XVII

Приблизительно через полминуты кто-то отворил окно и не высовываясь крикнул собакам:

– Цыц! Тише! Кто там?!

Ваш покорный слуга отвечал:

– Я!

– Кто вы?!

– Джордж Джексон, сударь!

– Что вам надо?

– Ровнехонько ничего, сударь! Я хотел только пройти мимо, но собаки меня не пускают.

– Чего ради шляетесь вы здесь так поздно ночью?

– Я вовсе, сударь, не шляюсь, а просто-напросто упал с парохода в воду.

– Вот как?! Неужели?! Зажгите кто-нибудь свечу! Как вы изволили назвать себя по имени?

– Джордж Джексон, сударь! Я ведь еще только мальчик.

– Послушайте! Если вы только говорите правду, вам нечего бояться, вас никто не обидит! Не пытайтесь лишь трогаться с места! Стойте совершенно смирно! Эй! Кто-нибудь! Разбудите Тома и Боба да принесите сюда ружье. Послушайте, Джордж Джексон! Вы здесь один или с кем-нибудь?

– Один-одинешенек, сударь!

Прибытие мое произвело в доме настоящий переполох: слышалась беготня по лестнице и хлопанье дверьми; в окне появился свет, и тот же самый повелительный голос скомандовал:

– Уберите свечу, Бэтси! Этакая, подумаешь, старая дура! Неужели ты совсем рехнулась! Поставь свечу на пол за парадными дверьми, Боб! Если ты и Том готовы, становитесь на ваши места!

– Слушаюсь, сударь!

– Теперь, Джордж Джексон, потрудитесь отвечать: знакомы вы с Шефердсонами?

– Нет, сударь! Я никогда о них и не слыхивал!

– Ну, это еще бабушка надвое сказала! Теперь все у нас готово. Милости просим, Джордж Джексон, пожалуйте сюда, но только, смотрите, не торопитесь! Идите потихоньку! Если с вами кто-нибудь другой, то пусть он лучше не показывается, так как в противном случае его немедленно застрелят. Ну-с, теперь милости просим! Подходите тихонько и слегка растворите дверь сами, ровно настолько, чтобы вам можно было туда протиснуться. Поняли вы, что я вам сказал?

Я не торопился, да и не мог бы идти скоро, даже если бы имел такое желание. Я продвигался медленно, шаг за шагом, в мертвой тишине, среди которой, казалось, можно было слышать биение собственного сердца. Собаки держали себя так же смирно, как и люди, но потихоньку следовали за мной. Подойдя к крыльцу, сколоченному из трех бревен, я услышал, как в дверном замке щелкнул ключ; вслед за тем вынули засов и отодвинули задвижку. Приложив руку к двери, я постепенно отворял ее все больше и больше до тех пор, пока голос изнутри не сказал:

– Ну, теперь довольно! Можете просунуть вашу голову.

Я сделал это не без некоторого, впрочем, опасения, что ее немедленно там снесут с плеч. В прихожей на полу стояла свеча; там же собралось, по-видимому, почти все население дома; трое здоровенных мужчин целились прямо в меня из ружья, что, признаюсь, не на шутку меня испугало. Старший из них был уже седой старик лет шестидесяти, остальные же двое – лет тридцати или больше. Всех троих следовало признать рослыми, здоровенными и, вместе с тем, очень красивыми мужчинами. Тут же с ними находилась очень милая, совершенно седая старушка, а позади нее стояли две молодые женщины или девушки, которых я не мог хорошенько рас смотреть. Пожилой джентльмен, окинув меня пристальным взглядом, сказал:

– Ну, что же! Я не вижу тут ничего подозрительного! Войдите! Как только я вошел в сени, он сам запер за мной двери на ключ, задвинул засовы, а затем приказал молодым людям идти с ружьями за мною. Все мы вошли в большую залу, где на полу был разостлан новый тканый, разноцветный ковер. Мы собрались там в углу, чтобы нас нельзя было подстрелить сквозь окна фасада. Держа в руках свечу, все пристально на меня поглядывали и единогласно объявили: