Над кромкой воды

Над кромкой воды
Марк Веро

Перед вами авторский сборник, в который вошли рассказы разных жанров: как сказочные о приключениях семейства гномов, которые будут интересны и взрослым, фантастический об обществе будущего с его погружением в виртуальную реальность ("И у морей бывают отливы"), так и лирические, порой драматические рассказы из повседневной жизни, навеянные крымской красотой ("Крымский роман", "Алупка"). Исключением стоит рассказ, предваряющий события исторического фэнтези "Когда тени вернутся". В конце сборника – цикл миниатюр "На заре" – ранние сочинения.

Марк Веро

Над кромкой воды

Алупка

Ах, Алупка! Эта изумрудная жемчужина на южном берегу Крыма! Тихая, спокойная заводь среди бушующего моря. Алупка – такая непохожая на все остальные города Крыма, словно выросшая в многодетной семье, где у братьев и сестёр волосы ложатся прямо, ровно, а у неё – кудрявятся, как барашки на волнах. Раскинулась она в живописном месте, присоседившись к крутым склонам Ай-Петри настолько, что так и кажется: вот заканчиваются остроконечные верхушки крымских сосен, раскидистые ветви дубов и клёнов, и начинается могучая диабазовая спина величавой горы, которая простояла тут тысячи, миллионы лет, повидала на своём веку взлёты и падения цивилизаций и целых континентов. И наверняка простоит здесь ещё столько же!

По Севастопольскому шоссе, со стороны Кореиза и Ялты шёл мужчина преклонных лет. Шёл не быстро, размеренно, но зато упорно и настойчиво. Так ходят старинные настенные часы с кукушкой: равномерно, как по гулкой мостовой, отбивая свои тик-так, тик-так. Мужчине на вид можно было дать лет семьдесят: три продольные морщины на лбу, идущие от одного виска к другому, небольшой ёжик седых волос, щёки с бороздками, что тянулись к сильному, ровному носу, тонкие губы с уголками, поднятыми кверху, и спокойные, добрые сизо-зеленые глаза с нависшими бровями, – таков внешний облик нашего героя. Что самое необычное: по паспорту ему было на пятнадцать лет больше! В 1925 году родился будущий дядя Миша, а ныне – деда Миша, как обращались к нему его соседи: «Здравствуйте, дядя Миша! Доброго вам дня!» И он в ответ приветливо улыбался и приподымал на пару сантиметров от головы свою излюбленную серую кепку с полуистёршейся надписью «USA. California».

Не так давно, всего лет десять назад, эту кепку подарил ему сын на день рождения, которые дед терпеть не мог, и всегда норовил куда-нибудь уйти, подальше от гостей – да хотя бы в погреб за банкой солёных огурцов или помидор к горячей картошечке, несмотря на возражения и крики близких, что «никто ничего не хочет» и «всё есть, всё принесено, давайте садиться за стол, деда Миша». Но он никогда их не слушал, особенно жену, ушедшую на покой год назад, и делал всё, словно ей наперекор.

– Дед всегда отличался такой упёртостью! – в сердцах, кряхтя, говорила старуха, но после неизменно добавляла. – За это, за его настойчивость и полюбила его! Три раза добивался меня, уговаривал родителей, присылал сватов, а на четвертый я не устояла и согласилась. И… эх! Право, не жалею!

Все смеялись и ждали, когда дед, долго провозившись, наконец, притянет трехлитровую баночку солений, причмокивая от удовольствия.

– Эх, когда это было! – словно в ответ на свои мысли, произнёс дед. – После той ссоры никто не приходит ко мне справлять день рождения. Все забыли. Даже сын, и тот, – раз в неделю приходит. А о внуке я лучше вообще промолчу. Я для него точно умер! Но как мне его обвинять? Я сам во всём виноват! Как мог раньше этого не видеть, не понимать? Вот уж в самом деле – «когда рок настигает, око мудрости слепнет». Но я всё исправлю. Ещё не поздно. Не поздно. Сколько лет прошло! Неужели Димка не сможет меня простить? Он ездил на мне верхом ещё в те времена, когда бегал под стол так же легко и грациозно, как бегают бегуны на стометровке! Ох, и белобрысый же он был! Худющий как палка. А сейчас, поди, отрастил животик, небось. Уже скоро. Недолго осталось идти. Простит меня Димка. Не может не простить, перед тем, как я покину эту грешную землю.

С шумом и свистом проносились легковые машины и маршрутные автобусы с отдыхающими. Дед провожал их долгим испытующим взглядом: сам он родился и вырос на крымской земле, с детства впитал её живительные соки, и повидал немало самых разных туристов на своём веку: всегда, на три летних месяца, выделял для них флигель. Так за лето собиралась немалая копеечка.

Дорога петляла, сворачивая то направо, то налево. Вместе с ней петляли и дед, и водители маршруток.

– Всё равно это не серпантин на Ай-Петри, – пробормотал деда Миша и зашагал дальше.

Через час вышел на прямую, широкую улицу. По бокам пошли сплошные заборы с участками и частными домиками. Впрочем, буйно разросшиеся деревья давали не только тень и какую-никакую прохладу от сорокаградусной жары, но и бесплатную еду – целые ветви со спелой алычой, никому не нужной, свешивались через край. Бери – не хочу! Подкрепившись, забросил за спину лёгкий походный рюкзачок, такой же потрепанный как кепка, но такой же не рвущийся, как её хозяин. «Что значит советское качество, – восхищенно сказал деда Миша, – прослужит еще лет десять, по меньшей мере!»

Дорога пошла под уклон и вывела на окраину города. Знакомые покатистые домики весело смотрели под лучами полуденного солнца. В это время больше всего хотелось окунуться в освежающую морскую пену, нырнуть с головой, да так, чтобы смыть прикипевшую к тебе жару. Поэтому деда Миша несказанно обрадовался, когда повернул голову налево, и увидел, что далеко перед ним, внизу, раскинулось, расплескалось Чёрное море изумительной синевы, сливаясь подчас с небом. От одного края горизонта до другого, насколько хватало глаз, протянулось оно – такое родное с детства, манящее и сказочное море!

Спуск оказался крутым – улица резко уходила вниз, и поневоле пришлось замедлить шаг: силы далеко не те, что были в молодости. Асфальт закончился, пошла вымощенная камнями дорога, одинаково предназначенная как для водителей, так и для пешеходов. Движение зачастую бывало весьма тихое и спокойное, так что разминуться и тем, и другим не составляло труда.

– Вот то-то Димка удивится, когда увидит, как я вхожу к нему в дом! У него, наверное, сынишка вырос – тот жук ещё! – Носится по пригоркам, небось, Большого Хаоса, и в ус не дует! Сколько ж ему сейчас? Лет восемь? Взрослый пацан! Вот зайду-ка в этот магазинчик «На Ялтинской» да куплю ему что-то вкусное. Что любят мальчуганы его возраста? У вас мороженое какое есть?

– Вот выбирайте любое, какое нравится, – ответила продавщица, снимая с морозильного контейнерка плотную тряпку, которая, видимо, служила дополнительной защитой от жарких лучиков крымского солнца.

– Так… пломбир, плодово-ягодное, фруктовый лед, – бормотал дед Миша, – нет, знаете, это всё не то.

– Почему же? – мило удивилась женщина.

– Да не донесу я его – растает! Дайте-ка лучше вот ту большую, красочную коробку с леденцами!

– Пожалуйста, берите, – услужливо защебетала продавщица, доставая коробку с полки.

– А это вам… без сдачи.

– Вот и спасибо, приходите почаще!

– Да вот если внук примет виноватого деда, простит его – тогда буду часто приходить, – ответил старик, выходя и закрывая за собой дверь. – Однако вес прибавился. Ну, ничего, дойду как-нибудь.

И, усмехнувшись, зашагал вниз по спуску.

Один поворот, другой, крутой спуск… Настолько, что едва не полетел, как снежный ком с горы; вот, наконец, открылся перед ним Воронцовский парк, маня и раскрывая объятья своими каштановыми и дубовыми аллеями, раскидистыми платанами, блестящим лавром, в тени которых ждало спасение от зноя. Входя сюда, сразу окунаешься в первозданный лес. Разве что скамейки, урны и таблички напоминают тебе, что всё это – творение рук человеческих. Да охранник может подойти и также напомнить раздетому туристу: «Оденьтесь, вы находитесь в музее!» Да, пожалуй, весь парк, с его крупными магнолиями, итальянскими соснами, пальмами, кипарисами, живописными тропинками меж крупных камней, где журчат искусственные водопады с кристально-чистой ледяной водой, бегущей с гор, с террасами и скульптурами застывших львов, целым каскадом из трёх озер – Форельного, Лебединого и Зеркального, где величественно плавают полуручные лебеди, наконец, с Воронцовским дворцом – этим шедевром замкового строительного искусства, – представлял собой настоящий музей, входя в который обретаешь спокойствие, которое так трудно найти в повседневной городской суете. Невольно погружаешься в мысли о прекрасном.

В таком созерцательном настроении и бродил по парку деда Миша. Жизнь, казалось, целиком состояла из тонких, парящих ниточек красоты, которые, сплетаясь воедино, являли чудный узор, радовали душу.

Задержался у Лебединого озера – залюбовался милой картиной: девушка, порезав на мелкие кусочки огурец, скармливала его белому лебедю. Тот от удовольствия приподнял крылья кончиками вверх и с жадностью набрасывался на огурец.

– Гоша, тише, тише! – уговаривала его девушка. – Успеешь: у меня с собой ещё один есть. Вот прожорка!

«А мне пора идти дальше, – спохватился старик, – а то тут можно просидеть целую вечность, потеряв счёт минутам и часам. А дом-то близко. А как внук обрадуется! Только сперва извинюсь. Буду просить прощения хоть на коленях! Не встану, пока не простит! Удивительно: кажется, что лишь теперь по-настоящему живу на этом свете. А что же было до этого? Какая жизнь-то была? Разве я понимал, что – живой?» – рассуждая так, деда Миша и не заметил, как прошёл тропинками парка, спустился на асфальтовую дорогу, миновал Воронцовский дворец с его зубчатыми шпилями с готическими и мавританскими башнями, и вышел в город, где шумные лотки, проезжающие машины, магазинчики и сувенирные лавки быстро растворили очарование, навеянное парком и его своеобразным мирком, точно отгорожённым невидимой стеной от окружающего, большого мира. Так путник, побывавший в оазисе, вспоминает часы и дни наслаждения и отдыха, когда, решившись продолжить путь, вступает в необъятные просторы пустыни.

Лямки рюкзака больно врезались в натруженную спину. Старик закряхтел, зашевелил спиной и плечами, стараясь размять затёкшие мышцы.

– Ничего! Уже скоро. Кажется, я уже вижу крышу его дома! Да-да, так и есть: то она – бледно-зелёная, утопающая в листьях инжира и персика. Осталось идти немного. Вот сейчас соберу все силы в кулак и как рвану, хе-хе, буду там через полчаса! Ещё целых полчаса. Что же я скажу Димке? Сразу бухнуться ему в ноги или попробовать начать с извинений и раскаяния? – деда Миша почесал затылок, невольно прибавляя ходу, отчего слова зазвучали с одышкой. – Ох, я виноват! Как же я виноват! Разрушил счастье всей его жизни, поступил подло и низко. А ещё считал себя любящим дедом, уверял себя же самого в правоте: что, дескать, всё ради его же блага, чтобы не погубил себя… И как всё обернулось трагически? Кто же знал, что так случится? Вот ведь правда: слово может как спасти, так и погубить!

Последние шаги дались легко, ноги сами несли к заветной цели, да и брусчатка оказалась хорошей – твердой и шероховатой, так что старые кроссовки, заношенные до дыр, побежали, как в юности.

Вот, наконец, знакомая улица, вот бледно-зелёные ворота, за которыми дремала их легковушка, вот белый, точеный забор, и почтовый ящик, и калитка со звонком. По руке пробежала лёгкая дрожь, дыхание перехватило, как у прыгуна с вышки перед погружением в воду.

– Надо решиться. Он меня простит, простит, – уговорил себя деда Миша, нажав несколько раз кнопку звонка, мягко, плавно, без резких движений. И звонок, словно в благодарность, нежно пропел свою песню, сделав игривый перелив ровно посредине песни.

За дверью послышался лёгкий топот ног, как перебежка, а через пару секунд – твёрдый шаг вдали, метрах в десяти от дверей. Что-что, а слух к своим годам дед сохранил изумительный!

– Слышу-слышу! Иду. Кто там к нам пришёл? – раздался зычный женский голос.

Скрипнула задвижка, защёлкал язычок замка, дверь протяжно вздохнула и отворилась. На пороге стояла женщина средних лет, далеко не девочка, но и не в тех годах, когда остывают страсти и приоткрывается вторая молодость. Телом она обладала не крупным, но на боках лежали следы мучных блюд, так что лёгонький цветастый халат в тех местах натягивался до предела. По лицу читались признаки татарского происхождения – и в уголках глаз, и в лукавом изгибе губ. Смотрела она прямо, без испуга или волнения в глазах, которые вспыхивают от неожиданности у впечатлительных особ.

– И? – спросила дама. – Добрый день. Вы к кому? По какому делу?

– Не узнала, Айнур [лунный свет (с татарск.)]? – всплеснул руками гость. – Да и немудрено: виделись мы всего несколько раз, да и то очень давно, почти десять лет назад. Я тогда был совсем другой. Моложе. Хотя и глупее. Ты меня смешно звала, помнишь, – «дядя Миша»… «Ох, не зря же вы Остренский! – Язык у вас – как игла», – говорила ты. Ну, вспомнила, дочка? Пускай же дедушку в дом. Шёл большую часть дня пешком, спина гудит так, что врагу не пожелаешь.

– Проходите, проходите, – отстранённо произнесла Айнур, отступая в сторону и жестами приглашая войти.

– Пришёл к внуку. Буду просить прощения. Сильно виноват перед ним. Дома-то Димка хоть?

– А бог его знает! Он передо мной не отчитывается. Кажется, мелькал где-то за день, надо пойти посмотреть. Идёмте. Удачно зашли. Зашли бы вчера – то стучались бы в дверь понапрасну. Меня не было дома. А Дмитрий никому никогда не открывает. Ну, проходите в дом, отдохнете с дороги. И пойдём искать Дмитрия.

– Да? А как ваш Артёмка? Слышал топот его маленьких ног. Спрятался за погреб, что ли?

– Похоже на то.

В будке залаяла небольшая собачка, высунула лохматую головку и тут же обратно спрятала, будто стесняясь гостя. Артёмка, шкодливый мальчуган с зелёными коленками и взлохмаченными волосами, выбежал из-за погреба с деревянным ружьём. Увидев незнакомого взрослого, он стал как вкопанный и смотрел, не мигая, пока мама объясняла, что это пришёл его прадед. Лучше слов подействовало угощение: он быстро схватил коробку, расплылся в улыбке до ушей и стремглав побежал в сад, боясь, как бы мама не забрала трофей со словами: «Не всё сразу, конфеты будешь есть после еды!»

Айнур повела старика в комнату для отдыха. Они вошли в большой дом и из просторной гостиной, поднявшись по лестнице, попали на второй этаж. В длинном коридоре мелькали ручки дверей – так много здесь оказалось комнат! Навстречу им из одной такой комнаты вышла девочка, судя по виду, одежде и небольшому поклону – служанка.

– А где Дмитрий сейчас? – спросила Айнур.