Путешествие во внутрь страны

– Да, позорно! Понимаете, стыдно, совестно!

– Нет-с, не стыдно и не совестно-с. Даже нисколько-с.

– Нисколько?!

– Нисколько-с. Потому я в этой старухе не виноват-с.

– Все мы виноваты!

– Может, вы-с, а я не виноват-с!

– Говорю вам, все, все виноваты! Понимаете вы – все!

Андрей Иванов улыбается и, поглаживая бородку, возражает:

– Не могу этому верить-с. Вдруг какая-нибудь бродяга-с, и вдруг все виноваты! Не могу верить-с!

– Да поймите же, наконец…

– Сударыня! – вдруг отзывается косматая голова. – Вы рассыпали бисер!

Черноглазая девица обертывается и с удивлением резко спрашивает:

– Какой бисер? Где бисер?

– Вы рассыпали бисер, – повторяет косматая голова, выразительно глядя ей в лицо. – Я сам видел, как покатились бисеринки вот к их ногам.

И косматая голова кивает на Андрея Иванова.

Андрей Иванов нагибается, некоторое время шарит по полу, затем поднимается, встряхивает волосами, с которых брызгает помада, подозрительно взглядывает на косматую голову и усаживается на месте.

Черноглазая девица улыбается и говорит:

– Ах, и в самом деле я просыпала!

Затем погружается в невеселые думы, что можно видеть по ее живому, выразительно говорящему лицу.

Раздается последний звонок. На опустелой платформе видны золотые очки под руку с каким-то гладко выбритым, словно выскобленным, розовым подбородком благородных размеров и пухлости.

Золотые очки перебегают по окнам вагонов, очевидно, отыскивая что-то интересное.

Подбородок говорит:

– Где ж она? Нет? Ну, пойдемте, – может быть, она где-нибудь там в третьем… бог с ней! Вы знаете, у нас Aline с мужем. Как похорошела! Персик! Пойдемте!

– Погодите! Погодите! Я вам говорю, прелесть! Вот она!

И золотые очки указывают на черноглазую девицу.

Подбородок остается доволен.

– Да! – говорит он. – Да! Вы разговорились с ней?

– Некогда было! Ведь это своего рода скала.

– А говорили, что все нигилистки уроды! – замечает подбородок, приподнимаясь на цыпочки для полнейшего обозрения обсуждаемого предмета.

– Нет правила без исключения! – отвечают золотые очки.

– И, кажется, довольно чистенькая, а?

– Ничего. Жаль, что я дал слово Катерине Ивановне. Я бы поехал с ней до Москвы!

– Энтузиаст! – смеется подбородок.

– Вами любуются-с! – уведомляет Андрей Иванов черноглазую девицу.

– Что? – спрашивает она, поднимая голову.

– В восторги от вас приходят-с. Извольте взглянуть-с!

Она взглядывает, потом с омерзением отворачивается.

– Барышни всегда притворщицы-с! – с хихиканьем говорит Андрей Иванов, намекая на выказанное ею презрение к приходящим в восторги.

– Перестаньте говорить глупости! – замечает черноглазая девица.

– Помилуйте-с, какие ж глупости-с…

Третий звонок. Поезд шипит, свистит и двигается.

Скоро исчезает из глаз пассажиров и платформа, и золотые очки под руку с подбородком, и переставные лавочки с прогорклыми, сухими, пыльными снедями, и сама станция с претензией на архитектуру.

Опять поля. Несколько ярче и гуще зелень, но все-таки очень плоха. Мелькают по сторонам более или менее чахлые кусты; то там, то сям поднимаются вдали крупные коршуны и описывают широкие медленные круги в воздухе. Еще дальше на тропинках, ведущих куда-то в деревни, время от времени чернеется, как муравей, какой-нибудь прохожий мужик или прохожая баба.

Жар усиливается, пыль все больше и больше набивается в вагоны. Небо неприятного голубовато-серого цвета, как оно изображается на вышитых гарусом подушках над головой турка в чалме или охотника в узорчатом патронташе.

– Ма-а-туш-шки! Вот жаротва-то приперла! – слышится из вагона.

Андрей Иванов, отирая пот с лоснящегося лба, заводит разговор.

– Тепло-с! – начинает он, обращаясь к черноглазой девице.

Черноглазая девица, невзирая на его умильную улыбку, не дает никакого ответа на его справедливое заявление о теплоте.

– Напрасно вы изволите на меня обижаться-с, – продолжает он. – Мне это прискорбно-с! Я…

– Оставьте меня в покое, – прерывает его черноглазая девица.