Пушкин

– …Сколько было разговоров об этом лицее, какие надежды возлагали! И что же? Прислали к нам в коллегию оттуда молодых людей. Ни прилежания, ни усердия, почерка приличного и того нет. Да и на службе-то их не видно! Встречает тут на днях Иван Тихонович одного из них – Пушкина, кажется, – в кондитерской и говорит ему так с намеком: «Милостивый государь, что-то я редко вижу вас?» А тот бойко так: – «Этого не может быть». – «То есть как это не может?» – «А очень просто, – сам смеется, – вы не могли меня видеть ни редко, ни часто по той простой причине, что я-то вас вижу в первый раз». Каково? А этот Иван Тихонович его непосредственный начальник по канцелярии.

– В России власть имущие состоят из трех разрядов, – сказал Тургенев. – Одни – хотят и не умеют. Другие – умеют, но не хотят. Третьи – не хотят и не умеют. Но вот таких, которые бы хотели и умели, увы, не встречается.

– …А в Париже, вот пишут газеты, сильный ветер. Сдувает черепицы с крыш и кучеров.

– Как тебе не надоест сюда ходить? – пожал плечами Вяземский. – Слушать разговоры этих печенегов?

– Тебе этого не понять. Женатый человек этого понять не может. Повар здесь хороший.

Рокот гитарных струн, дым, чубуки, шампанское – гусары.

– Сижу у Брессона, народу полно. Наших не вижу. Союзнички одни красуются, да всякая парижская шушера. Вдруг входят наши, четверо армейских. Метрдотель подлетает к ним, изгибаясь – что господа изволят. А господа, видите ли, изволят шампанского – одну бутылку и четыре стакана. Тьфу, вашу… Я, конечно, сейчас же подзываю к себе этого метрдотеля и громко так на всю ресторацию заказываю – четыре бутылки шампанского и один стакан. Армейские смешались, заторопились, вытянули поскорее свою бутылку и деру. А я не тороплюсь. Пообедал как следует, выпил все четыре бутылки, а за десертом выпил еще кофе с приличным количеством ликера во славу русского оружия – знай наших! У немчуры глаза на лоб полезли. И, поверите, когда я выходил – твердой походкой, не покачнувшись – вся эта публика мне аплодировала.

– Да они тебя просто не знали. У тебя внутри, Каверин, наверное, какое-то особое устройство. Вот жрут же люди стекло, шпаги глотают…

– Ты материалист…

Каверин в расстегнутом ментике и белоснежной рубашке сидел в креслах. На коленях у него лежала гитара. Перед ним стоял высокий черный гусар, смотрел мрачно на него в упор и вел высоким голосом романс «Звук унылый фортепьяно».

Каверин, смеясь глазами, вдруг сделал «гром и молнию», – перекосил лицо и открыл рот. Это был его любимый фокус.

– Господа, я предлагаю выпить за Сашку Пушкина! Которого мы все любим и без которого мы соскучились!

– Кто соскучился без Сашки, тот пусть пьет до дна.

– Пойдем к нему, разбудим. Вот славно будет!

– Куда пойдем, куда пойдем? Он же болен.

– Мы его живо вылечим…

– Дурак ты, братец, он уже скоро месяц как лежит. Больной и беспомощный. Весь во власти врачей и любвеобильных своих родителей.

– Они же его умучают.

– Я предлагаю послать ему шампанское. Ящик шампанского. По себе знаю, холодное шампанское способно вылечивать пароксизм любой лихорадки.

– Да брось, охота тебе поить гостей Сергея Львовича! Пушкин головы поднять не может. Я сам разговаривал с доктором Лейтоном, который его лечит, он говорит, что не может поручиться за его жизнь.

– Дурак он этот твой доктор!

– Так выпьем за здоровье нашего Саши Пушкина. Пускай он поскорей освободится от своего эскулапа, а уж мы его на ноги поставим…

Он выпил, потом вынул вдруг саблю из ножен и пустил ее в стену. Клинок вонзился в дерево, трепеща. Каверин засмеялся счастливо.

– Да ты не так делаешь! – путаясь в шпорах, коренастый гусар выбрался из-за стола. – Смотри, – он вытащил саблю. – Господа! К оружию. Эй вы, Прошки, Ваньки, как вас там, вынести все свечи!

Сверкнули обнаженные гусарские сабли, скрестились, на них была моментально водружена огромная сахарная голова. Кто-то обильно облил ее из бутылки ромом. И вот она запылала синим светом, причудливо освещая темную комнату.

Полней стаканы, пейте в лад!
Перед вином благоговенье:
Ему торжественный виват,
Ему – коленопреклоненье!

Герой вином разгорячен,
А смерть отважнее стремится,
Певец поет, как Аполлон,
Умея Бахусу молиться.

Любовник, глядя на стакан,
Измену милой забывает.
И счастлив он, покуда пьян,
Затем, что трезвый он страдает.
Полней стаканы…

– Видеть я не могу эту постную аракчеевскую физиономию. Как посмотрю, на душе так скучно становится. За что нам бог такое наказание послал.

– Не понимаю, как государь не видит всю его подлость.

– Одним миром мазаны.

– Ну это ты брось. Здоровье государя-императора! Ура!

– Ура! В Россию скачет
Кочующий деспот…

– Каверин, это твой ноэль[3 - Ноэль – традиционная во Франции форма сатирических рождественских куплетов (от фр. Noёl – Рождество).]?

– Где нам, дуракам, пить чай со сливками…

– Зачем я рубился с Наполеоном, чтобы таскать рапорты принцу Оранскому? Как только получу деньги, расплачусь и уеду отсюда к чертовой матери.

Сижу в компанье
Никого не вижу,
Только деву рыжу,
И ту ненавижу…

Кто там – шампанского, да холодного. Этот ваш фейерверк – пфу – мираж. Мою болезнь лечит только шампанское. Ибо какова болезнь, таково и лекарство.

– Где нам, дуракам, чай пить, да еще со сливками.

За окном светлело утро.

– Банк, господа! Прошу класть деньги на карты.

– Раевский, ты что? Не веришь?

– Время позднее. Прошу класть деньги на карту, боюсь спутаюсь…