Пушкин

* * *

– Пушкину лучше, но он был опасно болен.

* * *

– Пушкин выздоравливает.

* * *

– Пушкина здесь нет, он в деревне на все лето, отдыхает от парнасских подвигов. Поэма у него почти вся в голове. Есть, вероятно, и на бумаге, но вряд ли для чтения.

* * *

– Явился обритый Пушкин из деревни и с шестою песнью.

* * *

– Что из этой головы лезет! Жаль, если он ее не сносит!

* * *

– Здесь возобновил он прежний род жизни. Волос уже нет, и он ходит бледный, но не унылый.

* * *

– Беснующегося Пушкина мельком вижу только в театре.

* * *

– Отлично борется на эспадронах, считается чуть ли не лучшим учеником известного Вальвиля.

* * *

– Явился в собрание и расшатывается. – «Что вы, Александр Сергеевич?» – «Да вот, выпил двенадцать стаканов пунша!» А все вздор, и одного не допил.

* * *

– Пьет он больше из молодечества, как я заметил, более из тщеславия, нежели из любви к вину. Он толку в вине не знает, пьет, чтобы перепить других, и я никак не мог убедить его, что это смешно.

* * *

– Пушкин почти кончил свою поэму. Пора в печать. Я жду от печати и другой пользы, личной для него: увидев себя в числе напечатанных и, следовательно, уважаемых авторов, он и сам станет уважать себя и несколько остепенится.

* * *

– Пушкин не сидит на месте, скачет, чудит, острит, пенится, мелькает, влюбляется, куролесит, того и гляди вспыхнет и загорится. Невольно забирает зависть при взгляде на его радужную физиономию, невольно помыслить: вот оно, каким выглядит счастье!..

* * *

– Пушкин всякий день имеет дуэли, благодаря бога, они не смертельны, бойцы всегда остаются невредимыми.

* * *

– Милый и остроумный мальчик.

* * *

– Не столько по летам, как по образу жизни и поступкам своим – он уже славный муж по зрелости своего таланта.

* * *

– В молодости своей он умеет быть совершенно молод, то есть постоянно весел и беспечен.

* * *

– Уверяют, что видели своими глазами, как Пушкин, сидя в театре в кресле, показывал находившимся подле него лицам портрет убийцы герцога Беррийского, Лувеля, с надписью: «Урок царям».

* * *

– Ходил по рядам кресел, показывал знакомым сей гнусный портрет и позволял себе при этом возмутительные отзывы.

* * *

– Друг мой, ты один? – в комнату заглянул Сергей Львович. – Я специально поднялся к тебе, чтобы справиться самому, как ты себя чувствуешь.

– Превосходно, батюшка, превосходно, – Пушкин, лежа, что-то писал.

– Намедни в английском магазине, – продолжал Сергей Львович, – я встретил Жуковского. Он справлялся о тебе и сказал, что ты сам виноват в своем нездоровье. Ну, оставим это – прошлое принадлежит прошлому – не будем вспоминать. Но Александр, поднимаясь сейчас, я прямо столкнулся с какой-то… дамой… в мужской одежде. Ментик гусарский, шпоры и все такое. Что это? Она шла от тебя. Кто это… был?

– Понравилась? Лизонька Штейнгель.

– Лизонька? Лизонька… да, да. Ты с ума сошел! Кого ты приводишь в семейный дом? Ты, кажется, забываешь, что у тебя взрослая сестра, мать, наконец. – Сергей Львович забегал по комнате, сам себя взвинчивая в благородном своем негодовании. – Пока это мой дом, я не позволю, – он споткнулся о стоявшие почему-то посреди комнаты башмаки: – Вот, полюбуйся, башмаки посреди комнаты валяются! – с досадой отшвырнул их к стенке и… иссяк.

– Где вы увидели башмаки? – невозмутимо сказал Пушкин, продолжая писать.

– Вот, вот!

– Это не башмаки.

– То есть?

– Можете вы, наконец, купить мне башмаки…

– Башмаки? Не понимаю… Чем же эти не хороши?

– Можете вы, наконец, купить мне башмаки с пряжками?

– Бог мой, вот же башмаки. И почти совсем новые.