Пучина Сирены

– Я обещаю: не пройдет и месяца, как ты вернешься сюда и снова станешь первым консортом.

Стоило ей сказать это, как Луна охватило страшное предчувствие того, что этому не бывать. Даже если Нефрита говорила искренне, он знал: ее обещания не сбудутся. Он спросил:

– Когда Буря хочет вылететь?

Шипы Нефриты опустились. Она хмуро посмотрела на него.

– Завтра утром, если дождь прекратится.

– Хорошо, – ответил Лун, прошел мимо нее и покинул комнату.

Той ночью он спал в пустой опочивальне Утеса. Одеяла на кровати все еще чуточку пахли праотцом, отчего Лун вспомнил их первое совместное путешествие, как они летели через горы и равнины к старой колонии Тумана Индиго и как его будущее было полно надежд.

* * *

Когда Лун проснулся, он сначала подумал, что начался самый обычный день. Он и Нефрита подумывали взять Звона, Елею и других воинов в висячий лес и денек поразминать там крылья, пока садовые платформы просыхают, – если, конечно, не начнется сильный дождь. «Дождь», – подумал Лун и все вспомнил.

Он лежал не шевелясь и прислушивался, но не к едва слышным шорохам и голосам, которые доносились из недр древа, и не к журчанию ближайших фонтанов. Он пытался расслышать стук капель, бьющих по стволу или по веткам, но не мог. Если дождь и шел, то совсем слабый. Значит, сегодня они улетят.

«Хорошо», – сказал Лун сам себе, по опыту зная, что затягивать с уходом не стоит, а то будет лишь тяжелее.

Однако сначала ему нужно было кое-что сделать. Он заставил себя вылезти из кровати Утеса и спрыгнул на пол. Его голова болела, мышцы ныли. Он чувствовал себя таким уставшим, словно и не ложился спать. Прежде Лун видел, как поутру страдали земные обитатели, перебравшие перед этим выпивки или дури, но не думал, что от сильных переживаний может стать так же плохо.

Пошатываясь, он покинул опочивальню Утеса, прошел по коридору в гостиную и лишь там заметил, что он не один. У очага сидели Елея и Звон. Судя по одеялам, скомканным на полу, они спали здесь. Елея с рассеянным, несчастным видом, смотрела на горячие камни и тянула себя за локон волос. Звон, съеженный, сидел рядом с ней и сонно хлопал глазами; он, судя по виду, тоже почти не спал.

Когда Лун остановился в дверях, они подняли головы. Елея открыла было рот, но не успела она сказать и слова, как Звон вскочил на ноги и выпалил:

– Я не знал. Мы не знали.

Лун кивнул. Теперь это было уже неважно.

– Где новый консорт?

Звон заколебался, но Елея указала на один из проходов.

– Там, в третьей опочивальне прямо по коридору.

Лун прошел мимо них и направился в ту сторону.

Ему казалось, что раньше в этих пустых комнатах было темнее – видимо, кто-то из наставников обновил чары на светящихся ракушках в этой части этажа. Он дошел до третьей опочивальни и остановился в дверях. Молодой консорт уже проснулся и сидел на коврике у чаши с горячими камнями. Он был одет в тот же темный балахон, что и вчера, но на этот раз капюшон был откинут. Консорт сутулился и обнимал себя руками, хотя в комнате было довольно тепло. Ему выделили хорошую, просторную, но почти пустую опочивальню; из вещей в ней были лишь одеяла, стопкой сложенные под висячей кроватью, и небольшая груда тюков и сумок, кинутых у стены. Судя по всему, комнату убирали в спешке, оставив на полу несколько сухих листков и влажных пятен. Едва Лун переступил порог, консорт поднял голову и выпучил глаза. Затем встал на ноги.

Звон не соврал: их новый член двора был еще совсем молодым, по-детски тощим, но при этом широкоплечим. Лун подумал, что он уже, наверное, вышел из подросткового возраста, хотя и совсем недавно. Его бронзовая кожа была чуть светлее, чем у большинства окрыленных Изумрудных Сумерек, волосы – золотисто-русые. Рядом с ним Лун чувствовал себя громадным и неуклюжим, словно в нем вдруг оказалось слишком много костей и торчали они не оттуда, откуда надо.

Лун спросил:

– Кто ты? – Молодой консорт лишь непонимающе уставился на него, и Лун пояснил: – Как тебя зовут?

– Э-э-э… – Юноша прокашлялся и выпалил: – Я – Уголек из Изумрудных Сумерек, из рода Бури и Пепла.

Лун спрашивал его имя, а не родословную, но консортов обычно представляли именно так. Наверное, Буря хотела польстить им, предложив консорта из собственного выводка, но до сих пор отношения с ее отпрысками у Луна как-то не задавались.

– Ты брат Золы?

– Нет, мы не… Ну, только наполовину… – Уголек резко вдохнул, будто собираясь с духом. – Пепел родился с больным сердцем, и наставники не могли его исцелить. Они сказали, что его детям болезнь не передастся, поэтому, когда он вырос, Буря сделала его своим вторым консортом, чтобы он мог продолжить род. Однако они успели родить лишь один выводок, а потом Пепла не стало. – Страшно смутившись, Уголек опустил глаза. – В выводке был только я и четверо воинов. Но мы все здоровые.

Лун потер глаза и негромко выругался. «Взрослый, здоровый, и детей уже делать может, но в душе еще птенец птенцом». Птенец, которого любили и баловали – ровно до тех пор, пока не оторвали от родных братьев и не отправили в чужой двор с ужасной репутацией. Лун, будучи в его возрасте, учился подолгу притворяться земным обитателем и постоянно рисковал жизнью. Или узнавал, что можно на время расположить к себе других, переспав с ними. А еще пытался смириться с тем, что нигде не будет в безопасности и кто угодно может ударить ему в спину.

Лун почувствовал себя невыносимо уставшим и сказал:

– Если не хочешь торчать здесь один, спустись по западной винтовой лестнице в самый низ, к приемному залу. Прямо под ним находится чертог учителей. У них там всегда есть еда, и они о тебе позаботятся. – Лун не сомневался, что учителя лишь раз посмотрят на Уголька, и тут же возьмут его под свое крыло. Ведь они позаботились даже о Луне, о диком, никому не нужном одиночке. Ему вдруг показалось, что с тех пор прошла целая вечность, а не чуть больше половины цикла.

Уголек поднял глаза, настороженно, но с надеждой. Лун отвернулся, больше не в силах этого вынести.

Он уже почти ушел, когда Уголек произнес:

– Вечер сказал мне, чтобы я тебя не боялся.

Лун замер. Он вдруг горько позавидовал Вечеру – ведь его положению при дворе ничто не угрожало, и он был окружен столькими выводками, что, наверное, не помнил, какие породил он, а какие нет. Лун сказал:

– Вечер меня не знает.

Чтобы не возвращаться в гостиную, он ушел из опочивален задними коридорами. Оказавшись в открытой галерее, что нависала над этажом королев и центральным колодцем, Лун переменился и спрыгнул вниз. Он расправил крылья, замедляя падение, и приземлился на пол приемного зала.

У фонтана, вокруг чаши-очага, сидели воины Бури и Зефиры. Они с настороженным любопытством смотрели на Луна. Тот, не обращая на них внимания, спустился по лестнице в чертог учителей. Там у очага сидели несколько арборов, но Лун, чтобы никто не успел с ним заговорить, быстро проскочил мимо них и спешно зашагал по коридору к яслям.

У входа, украшенного резными изображениями играющих малышей, он остановился и принял земной облик. Заставить себя переступить порог и войти оказалось очень трудно.

За дверью открывался низкий, но просторный и хорошо освещенный зал, к которому примыкал целый лабиринт комнатушек поменьше. То тут, то там били маленькие фонтаны, в которых можно было умываться и резвиться, но нельзя утонуть. Почти все птенцы и маленькие арборы еще спали, свернувшись в гнездышках из шкур и одеял на полу.

Кора, все еще растрепанная ото сна, шла по залу, неся в руках корзину. Заметив Луна, она замерла и уставилась на него.

– Ой, Лун. Я…

– Мне нужно увидеть королевских птенцов.

Она помедлила, но не стала спрашивать зачем. Видимо, за ночь все уже все узнали.

– Они спят, но… – Кора прикусила губу. – Да. Пойдем.

Она провела его в одну из маленьких комнат, примыкавших к главному залу. Трое птенцов спали на груде одеял, окруженные корзинами, тряпичными куклами и фигурками травоедов, выточенными из дерева. Кора присела рядом с гнездом и легонько потрясла детей, чтобы те проснулись. Взяв на руки двоих птенцов-воинов и одного крошку-арбора, она унесла их, не обращая внимания на сонные возражения.

Оставшиеся Стужа, Шип и Горький сели и заморгали, зевая. Маленькие консорты, оба в земном облике, были одеты в старые, поношенные рубахи, а Стужа была в облике арборы, отчего ее шипы и гребешки казались необычно короткими. Несмотря на ранний час, они не удивились приходу Луна, и Горький сразу же попытался забраться к нему на колени и снова лечь спать. Однако Лун усадил его обратно между Стужей и Шипом.

– Я пришел сказать вам, что мне нужно на время улететь.

Стужа, все еще разморенная сном, тут же проснулась и начала возмущаться.

– Ты не можешь улететь. Кто тогда научит Горького летать?