Падает снег

Господи, внутренне восклицаю я, а вслух говорю дерзко:

– Нет. Любовник.

Глаза мужика на пределе удивления, а у меня внутри что-то происходит, разворачивается, напухает, а затем проясняется и оголяется, будто высоковольтный провод. Я вдруг начинаю понимать, что происходит. Что это было, от кого я уехала и что я чувствую к этому мужчине, квартиру которого от частоты визитов уже знаю наизусть, могу вслепую найти любую вещь и обойти любой угол.

– Неужто?

– Уж-то, – передразниваю самодовольно.

– И не боишься? Взрослый ведь, да еще бугай какой. Ты вроде девочка хрупкая, приличная, и глаза у тебя честные.

– Не в возрасте дело, – пробубнила я, а сама подумала, что этот человек вряд ли что-то знает о том страхе, который я испытывала уже сотню раз под черным пронзающим взглядом или в тисках твердых жилистых рук.

– Любишь или так… крутишь? – осторожно поинтересовался водитель.

Я больше прислушивалась к собственным ощущениям, нежели к его голосу.

– Больше всего на свете, – я стиснула зубы и зажмурила глаза, – я хочу вернуться туда, – прошептала я в ответ, и чуть громче добавила: – разворачивай!

Счастье внезапно ударило мне в голову, как обухом стукнули, осветив все происходящее новым светом. Это словно начать жить по-новому, когда забываешь и прощаешь все дурное, что было – разом, мигом, сам не понимая, как это возможно и почему. Будто тебя взяли и перепрограммировали. Несмотря на то, что ночь, на улице теперь светло; несмотря на мороз – тепло; все оттого, что я думаю об Андрееве, о своем угрюмом и злом дяде, привыкшем притворяться добряком, которого мое сердце приняло спокойно, без страстей и боли; к которому я так привыкла, что… черт, эту мысль и озвучивать-то глупо, непривычно, неловко – слишком от нее попахивает семейным уютом и детским питанием.

– Забыла что-то? – беспокойно спросил таксист, отчаянно выворачивая баранку и чудом не застревая в сугробах.

– Да, – коротко ответила я.

Гадкое свое прошлое, болезненное и неприятное – забыла. Все дурное – забыла. Все обиды – забыла. Наконец-то осознала себя в настоящем времени и стала в нем жить, а не приживаться кое-как. Оказалось, я – часть всего того, что со мной происходит. Я перестала жить в прошлом, я больше не хочу на него оборачиваться. Чем дальше я от Андреева, тем больше отталкиваю будущее. А я вдруг захотела его видеть, это будущее, думать о нем и строить какие-то планы. Прежняя жажда к жизни, которую во мне убили, стремительно возвращалась в эти мгновения, вливалась в меня, обрушивалась огненным водопадом. Воскрешала.

Я как во сне поняла, что мне хочется прижать Андреева к себе и ощутить себя рядом с ним, вспомнить все моменты, пережитые вместе и улыбнуться будущему. В его обществе я всегда чувствовала какое-то приглушенное умиротворение. А теперь с меня будто сорвали глухую завесу, и я увидела, что счастлива с ним! Все стало новым. И я стала новой, и я безумно хочу вернуться к нему сейчас, чтобы рассказать и показать все это и больше не уходить.

Неужели тот Максим Викторович – теперь мой? Да когда? Когда и как это успело произойти? Почему я проморгала, просмотрела этот процесс, забившись в колодец своей черной депрессии? Впервые за долгое время прошлое убиралось прочь из моей памяти, трусливо поджимая хвост, а настоящее вступало в свои владения, полноценно и властно.

Максим! О, как я могла быть таким сухарем рядом с человеком, которому необходима поддержка и тепло? Ведь ни разу не намекнула ему, как мне нравится проводить с ним время, и вела себя словно надменная стерва, воспринимая его отношение ко мне и все то, что происходило, как должное. А теперь вот тороплюсь и боюсь не успеть. Это чувство сложно описать! Это и страх упустить время, которое я могла бы посвятить ему, и непреодолимое желание каждую секунду рядом с ним заново осознавать свои чувства. Все как во сне.

Я сунула бомбиле купюры и рванула в подъезд. Как ни крути, а на лифте будет быстрее. Нажала кнопку вызова, притоптывая на месте от нетерпения. Минуту спустя двери разъехались с шипением, и я остолбенела. С руками в карманах в кабине стоял, насупившись от холода, Андреев. Понимаете, не просто Андреев, а мой Андреев, любящий меня Андреев; обижающийся на то, что я не хочу пока оставаться на ночь, Андреев.

Он даже не удивился, увидев меня. Я кинулась ему на шею, вставая на носки, словно не видела двадцать лет, и крепко обняла любимую стройную талию. Максим нажал кнопку на панели и сказал:

– Не обмануло предчувствие.

– Мой, родной мой, хороший мой, – без конца шептала я, обцеловывая все его неподвижное лицо, а слезы катились настоящим градом, замерзая на щеках.

XV. Ошибка

Вера, Вера, Вера. Как мне бесконечно повезло с нею. Эту девочку мне сам бог послал, не иначе.

Более терпеливого и нежного человека я не встречал за сорок лет жизни. Я раскрылся перед ней, я запугивал ее, я был с ней груб, переходил черту, испытывая ее, я причинял ей физическую боль и оставлял на ее теле синяки, я даже чуть не придушил ее в припадке, но вовремя взял себя в руки, и все обошлось так, будто я контролировал ситуацию.

А она все терпит. Терпит даже то, из-за чего ее предшественницы писали заявление в органы. И по голове меня гладит, и в затылок целует даже еще нежнее, чем прежде. И меня от этого бросает в какую-то безнадежную не то эйфорию, не то растерянность. Она волшебная и удивительная девушка. В ее присутствии я ощущаю себя замученным старым волком, у которого кровь еще на зубах не остыла, а он уже поджимает уши и щурится, тыкаясь мордой в хозяйскую ладонь. Волк, которого превращают в собаку, а он и не сопротивляется.

Вот только хищническую натуру не вытравить, не уничтожить лаской. Это будет сидеть внутри всю жизнь.

Я привык к Вере, как привык носить маску доброжелательности на людях. Вера стала необходимостью, Вера стала… всем. За столько лет неудач я потерял надежду найти женщину, которая меня поймет и примет в истинном виде, но она нашлась, и весьма неожиданно. Там, где я совсем не ожидал ее встретить: на кухне, в квартире студентки, которой я рецензирую дипломную работу.

Случайно, скажет кто-то. Не случайно я тогда приехал раньше, чем Беленко, на квартиру, где Вера была одна. Не может это быть простым стечением обстоятельств. Учитывая то, что сразу завязалось между нами в тот день. Сразу же, как она открыла мне дверь.

А как она готовит! Душу сатане можно продать, честное слово. Больше всего не хочу, чтобы она кого-то еще так же гладила по голове, трепала за волосы и так же вкусно кормила. Это я ее нашел, я, и она только моя. Большой грозный дядя, привыкший к одиночеству, пустоте, притворствам и женщинам на ночь, чувствует себя мальчиком, ни в какую не желающим делиться.

Случившееся в лифте даже мне стыдно вспоминать, уж не знаю, как там Вера. Однако я вел себя как скот, слишком многое позволил себе. Она ведь совсем юная, цветочек нежный… а я так спешу ее запачкать и помять своими грязными руками.

Даже не помню, как проводил ее, посадил в такси и вернулся в лифт. В голове – полное помешательство. Я сорвался, но вроде ничего страшного не сделал, и, кажется, нам обоим понравилась эта поездка с одиннадцатого на первый этаж. Умом я не стремлюсь затащить Веру в постель, потому что тогда это бы ничем не отличалось от предыдущего моего опыта общения с женщинами, а вот телом… Телом иногда не выдерживаю накала. Здоровый ведь буйвол безо всяких проблем ниже пояса.

Я поднимался в лифте назад и то и дело ловил себя на ухмылке, обдумывая все это. Вера, повторял я про себя, Вера. Что сотворила со мной робкая любовь этой молчаливой девочки, которую кто-то однажды очень сильно обидел… Только такие, обиженные и несчастные люди, подумал я, способны любить как никто другой и ценить каждое мгновение. Рано или поздно я узнаю, что там у нее такого случилось до меня, и если виной будет человек, а не обстоятельства, я тогда…

Но тут лифт замер, двери разошлись. Оказывается, я уже был на своем этаже.

Задумчиво вышагивая, возвратился в квартиру. Вальяжно сел на диван, раскинув руки по спинке. Опустело… Когда Веры не рядом, все иначе. Ну, ничего, утешал я себя. Вот завтра… в институте… я точно сделаю с ней нечто нехорошее, почти как сегодня в лифте, а может, и хуже. Да… я снова поймал себя на том, что широко улыбаюсь. Скорей бы завтра. Подхвачу ее и унесу оттуда. Пусть кричит и сопротивляется, главное – она будет у меня на руках. А значит, никуда не денется. Да, именно так все и будет. Я похищу ее прямо с занятий.

Откинув голову на спинку, я прикрыл глаза и заново ощутил то, что ощутил рядом с Верой в лифте несколько минут назад. Желание немедленно сжать ее как можно сильнее и покусать. Съесть ее… От этой мысли пробежали мурашки в пах. Женщины часто говорили мне, что я маньяк. Возможно, в чем-то они были правы. И в том, что я дикий и агрессивный, наверное, тоже. Но наедине с самим собой я своих стремлений не стесняюсь. Точнее, перед самим собой я рискую их обнажать. Максимально честно.

Я откинул голову на спинку и прислушался к себе, широко распахнув глаза. Прищурился, стараясь понять, что меня обеспокоило. Предчувствие какое-то. Никогда у меня с этим не было беды – я всегда был далек от мистики и примет. А сейчас отчетливо понял: что-то изменилось. Я испугался, потому что решил, будто что-то могло случиться с Верой по дороге домой.

Кулаки непроизвольно сжались. Такими кувалдами можно железнодорожные болты гнуть, а я ими тонкие девичьи ручки сжимаю, сади-ист. Ничего сам себе не объясняя, я спохватился, подскочил на ноги и побежал надевать плащ. Вышло слишком поспешно – я скорее почувствовал, чем услышал, что шов между лопатками наконец-то треснул и разошелся, но мне было не до того. Либо Вера зашьет, либо пора уже купить что-то на размер больше. На новом режиме питания в последнее время я поднабрал. Спасибо Вере, конечно.

Забегая в лифт и не забывая пригнуться, я уже находился в необъяснимо тревожном состоянии, чего, впрочем, по моему внешнему виду нельзя было сказать. Кабина тащилась медленно. Специально, решил я. Лучше бы по лестнице побежал, идиот. Почему-то мне казалось, что я должен как можно скорее оказаться внизу. Надо отвлечь себя приятными мыслями, чтобы время пролетело быстрее. И я стал вспоминать, с каким выражением Вера смотрит на меня, когда я хожу дома с голым верхом, как осторожно покусывает краешек нижней губы, стараясь делать это незаметно.

Видела бы она меня в молодости, когда я был тощим, почти дохлым. Не знаю, как меня ветром не уносило. Вот это забавно вспоминать. Годам к тридцати, не меняя образа жизни, я вдруг стал набирать вес – постепенно, равномерно. А потом, когда подошло к тридцати пяти, так же внезапно, но уже в короткий срок, я сделался треугольным, с длинными ногами, узкими бедрами, раздвинутыми гордыми плечами, рослый. В общем, стал замечать на себе все больше женских взглядов: заинтересованных, флиртующих, раздевающих, порой даже откровенно похотливых. Знал я всегда, что делать с этими взглядами, а особенно с их обладательницами. Сколько их было… а психика у всех оказывалась одинаково слабой. Одноразовые. Стало противно. Вот моя Вера…

В этот момент, как я подумал о ней, я увидел ее перед собой. Она шагнула в кабину, глядя на меня с фанатичным обожанием, и кинулась на шею. Мне пришлось нагнуться. Я не понимал, что с ней происходит, потому что она что-то постоянно шептала и, кажется, даже плакала. Я сказал: «Не обмануло предчувствие» и нажал кнопку лифта.

В квартиру я внес ее на руках, теперь уже слыша, как становится шире дыра на спине. Черт с этим плащом! Черт со всем! У меня на руках такое сокровище, и оно безостановочно твердит, что любит меня, и безостановочно целует меня в нос, в небритые щеки и подбородок, в губы, в скулы, в шею.

Лицо у нее мокрое от слез. Я не решаюсь ничего говорить. Знаю: этот всплеск эмоций у женщин словами остановить нельзя, только решительными действиями. Я смотрю ей в глаза и слушаю, а сам напрягаюсь все сильнее с каждым шагом. Нет желания даже разуваться и снимать верхнюю одежду, поэтому проношу ее в спальню прямо так, как есть. Кажется, она этого даже не замечает. Все еще плачет. Я знаю, что люблю ее и что время пришло, но я молчу, потому что привык делать, а не говорить.

Когда мы падаем на кровать, я замечаю, что взгляд у нее становится такой же горящий и затуманенный, как и у меня. Мысли о сопротивлении с ее стороны даже не мелькает в моей голове, потому что голова у меня уже не работает, а на полную мощность включается кое-что другое. Кажется, Вера тоже мозг отключила, судя по тому, как рвет на мне рубашку. И когда я успел скинуть плащ? Неважно. Все несется стремительно и бурно. Я не замечаю течения времени, я вдруг обнаруживаю, что оба мы голые, туго сплетенные руками и ногами к телам друг друга, мокрые и горячие. Все кусками, отрывками, мгновениями. Делал ли я ей больно, не помню. Но ее стоны оглушали меня и распаляли снова и снова. Слова, которые она кричала, я даже не мог разобрать. Мой мозг готов был воспринимать только звуки, но не связную речь. Животное вступило в свои права: необузданное, беспощадное и ненасытное. Вера отчаянно гнулась на мне и подо мной, выгибалась дугой, сжималась, задыхалась. Я с безграничным удовольствием доводил ее до предела и начинал заново. Я был не в силах остановиться, наблюдая, насколько ей это нравится.

Под утро мы, шатаясь, кое-как доплелись до кухни, рухнули у холодильника и долго-долго ели все, что под руку попадалось, и молча улыбались друг другу, вымотанные и жутко уставшие. Как мы вернулись в спальню и как уснули в куче тряпья – не помню. Напрочь. Даже обидно, что львиная доля воспоминаний об этой волшебной ночи так и не записалась моим ничего не соображающим мозгом. Но даже те мгновения, которые я отрывочно помню – потрясающие. Они до сих пор заставляют меня дрожать и облизывать губы.

Я проснулся оттого, что Вера снова плакала. Приподнялся, испуганно глядя на нее. Неужели ночью я ее покалечил, – только и успело подуматься мне. – Я сделал ей больно? Ненавижу себя… Вера вздрагивала и всхлипывала тихонько, видимо, чтобы меня не разбудить; она боролась с вырывающимися рыданиями, обхватив голые колени и положив на них голову.

– Вера, – позвал я дрожащим голосом, медленно поднимаясь.

Она вздрогнула и подскочила на ноги, поспешно вытирая слезы. Ее лицо было так несчастно, что я едва узнал ее. В груди у меня все надломилось, мне стало стыдно и страшно одновременно. Я попытался взять ее за руку, но она отступила на шаг.

– Все ведь было хорошо… – шептал я, чувствуя, как меня начинает трясти.

– Нет, – ответила она обезображенным от боли ртом, и стала собирать по полу свои вещи.

– Вера… куда ты? – я встал и натянул шорты, не решаясь трогать ее.