Падает снег

Я спросила: «А что с теми людьми?» Комова ответила, что только двое из них написали заявления, так как все пятеро были изначально подкуплены молчать, а когда все раскрылось, писать ничего не стали, побоявшись, что выплаченные за молчание деньги потребуют обратно.

Есть вероятность, что так и останется до самого суда, и можно рассчитывать на то, что истцов будет двое, либо присутствовать будет кто-то один от лица всех. В любом случае, сказала Комова, договариваться с этими двумя решить дело без суда уже поздно, и надо готовить деньги на компенсации. А также приготовиться к сильному давлению со стороны родственников пострадавших.

Что касается судьбы самого Андреева, то, скорее всего, ему назначат курс лечения, который придется пройти, лежа в клинике Пишты, и даст бог, все ограничится штрафами и условным сроком. Вот это меня действительно порадовало несказанно. Лишь бы Максима выпустили, а там – лечение, штрафы, давления… какие, в сущности, мелочи! Все переживем, все заплатим, от всего полечимся.

***

Свидание по установленным правилам могло длиться полчаса – максимум.

За дверью стоял конвоир, между мной и обвиняемым – стол и перегородка из прозрачной пластмассы. Помещение было небольшим, под потолком светилась грязная длинная лампа, засиженная мухами. Через хаотичные интервалы времени она мигала, озаряя тусклым светом серо-голубые стены.

Андреев сидел угрюмый, невеселый, в темно-синей простой форме без застежек и карманов, слегка небритый, с гладкими расчесанными волосами. Ладони он сплел в замок и положил на краешек стола, взгляд не отрывал от стертых наручниками запястий. Я села на стул, но он словно бы не заметил моего появления.

– Я поесть тебе принесла, Мак, – нарочито веселым тоном сказала я.

– Когда уже суд? – сердито спросил Андреев, поднимая глаза.

– Как только станет известно, Комова сообщит. Я понимаю, что ты хочешь поскорее отсюда выйти. Я ведь тоже этого хочу.

– Почему ты пришла?

– Максим, что с тобой? – опешила я. – Во-первых, я хотела тебя видеть, а во-вторых, ты сам меня позвал.

– Н-ничего, извини, – он потер переносицу, прикрыв глаза. – Просто все это надоело.

– У меня ощущение, что ты совсем не рад меня видеть, – сообщила я печально и сделала движение, чтобы подняться.

Максим вскинул голову.

– Стой!

Выдержав паузу, я надменно села, внутренне торжествуя.

– Не надо уходить. Я очень рад тебе. Просто я хочу домой, и чтобы это поскорее кончилось… И еще мне все время кажется, что ты… делаешь все это не из-за того… в общем, что ты вовсе не хочешь вернуться ко мне, просто тебе совестно. Что я тебе на самом деле не нужен. И что как только меня выпустят, ты снова от меня уйдешь. Я пережил это один раз, не хочу пережить снова.

– Не дождешься, – фыркнула я.

Он промолчал, буравя взглядом исподлобья.

– А помнишь тот морозный декабрьский день, когда ты впервые пришел к нам на квартиру? – спросила я.

На лице Андреева мелькнуло нечто вроде усмешки, но он не ответил.

– Как я открыла тебе дверь, в фартуке… А ведь я была дома одна, абсолютно одна, Андреев, – с намеком сказала я, выпрямляя спину.

– Я не маньяк, – ухмыльнулся Максим. – К сожалению. Иначе не стал бы так долго мяться в дверях.

– А потом я тебе приказала остаться и накормила. Картошечкой. С мясом.

Наконец-то Андреев улыбнулся. Пусть по-своему, и пусть это больше походило на оскал, но у меня получилось немного повысить его упадническое настроение.

– А потом явилась Беленко, – сказал он, облизываясь. – И всю романтику нам испортила.

Мне безумно захотелось взять его за руки, погладить по голове. Стало неприятно, что я не могу к нему прикоснуться из-за перегородки, и я поморщилась.

– Да уж, эта перегородка сильно мешает.

– А я уж было подумала, ты и правда мне не рад.

– Как же я могу, Вера? Ну, рассказывай, как там – на свободе? – уже с открытой улыбкой спросил он, видимо, веселясь оттого, что никогда бы в жизни не подумал, что когда-то ему придется задавать такой вопрос.

Мы проговорили все полчаса. Из-за двери выглянули, строго сказали, что время вышло.

– Не забудь про картошку, Мак, – сказала я, поднимаясь. – А то с них станется – еще и сами съедят.

– Не съедят, но передачку обязательно проверят. Когда ты придешь в следующий раз? – с собачьей преданностью в черных глазах спросил он, вытягивая шею.

– Завтра или послезавтра, мой хороший. Помни: ты мне нужен, и скоро все будет как раньше.

В комнату снова заглянул строгий молодой мужчина в форме и попросил меня покинуть помещение. Стоило огромных усилий промолчать. Интересно, он, наверное, и не знает, за что Максим тут находится. Максим-Максим, дорогой ты мой. Что же ты так сердишься, что даже мне не рад? Какой же ты тяжелый человек, и как с тобою трудно, и как тебя сложно хоть капельку воодушевить. Скорее сам заразишься твоим пессимизмом и отрицательным настроем. С неприятной тоской на душе я отправилась домой.

***

– Его переводят под домашний арест! – первое, что выкрикнул Сергей прямо в трубку.

Я на всякий случай присела, продолжая молчать.

– Вера, слышишь?

– С-слышу. А в честь чего это?

– Не знаю! – воскликнул он весело. – Комова сказала, что ветер резко переменился в нашу сторону, возможно, даже суда не будет!

Я часто-часто заморгала.

– Что это значит? Это шутка какая-то? Прости, но я не верю.

– Позвони ей сама! – Сергей радовался так, как следовало бы радоваться мне, если бы я, конечно, не была так недоверчива. Я ведь с небезызвестных пор в чудеса и прочее такое не верю.

Комова все подтвердила. Оказывается, те двое почему-то забрали свои заявления, а эксперты вынесли постановление о том, что Андреев был невменяем во время совершения преступления, и не осознавал, что делал. У него обнаружили психическое расстройство, возникшее вследствие сильного стресса, ему пропишут курс таблеток и, скорее всего, отпустят домой, но он должен будет посещать психиатра каждые несколько месяцев, так как встанет на учет. Это было похоже на сказку, но я уже схватилась за дубликат ключей от его квартиры.

– Когда его отпускают?

– Сегодня, ближе к вечеру.

– Не говорите ему, что я в курсе! – взмолилась я.

Комова сказала, что не скажет, и я еще минут пять выражала ей свою благодарность за то, что все складывается так благополучно. Она посоветовала мне не расслабляться раньше времени и положила трубку. Холодная женщина. Но, черт побери, как же я ей должна! По гроб жизни должна!