Бойся мяу

– Где они ходят теперь? – заворчала Олька. – Я настраивалась справиться до вечера, сейчас уже час. И вообще не охота теперь куда-то выходить.

Лариса с Таней понимающе закивали. И Женя понял про вечер – снова думают с пацанами прогуляться. Он и сам не знал, чему радоваться, а чему печалиться. Не пойдут сегодня ворошить – хорошо. Казалось бы. Но сегодня как раз нет новых матчей, он бы ничего не пропустил. А завтра – четвертьфиналы. Не может же пронести и сегодня, и завтра, и послезавтра. Сено-то, в самом деле, никуда не денется.

– Прямо какое-то воскресенье сегодня, действительно, – согласилась Таня. – Чем дальше, настроение выходное.

Она зевнула. На счет пять зевнула и Оля. У Ларисы рухнул карточный домик.

– Чего зеваем, тетеньки? – прогремела Катя. – Ну-ка, марш на водные процедуры!

– Отстаньте, Катерина, со своими глупостями, чес-слово, – отмахнулась Оля. – Мы в печали.

Воцарилось молчание.

И в какой-то момент в этом безмолвии тихо зашептала земля, и бетонная дорожка, и крыша бани. А затем раздался Сашин возглас:

– Смотрите! – удивленный и испуганный.

Женя подпрыгнул в кресле и обернулся к окну. Подбежала Катя. Лариса подняла голову от карт.

– Дождь? – не мог разобрать Женька.

– Это дождь! Ха-ха! Дождь! – заголосила Катя. И вытянула руку во двор.

Сзади подошла Лариса:

– Серьезно? – она глядела в небо.

На сером бетоне дорожки под окном высыпали одна за одной то тут, то там темные точки. Та же напасть случилась и с красновато-оранжевой жестяной крышей бани. Только точечки там шипели, как на сковородке, и вмиг бледнели, затем исчезали. Но испарялась одна – рождалась новая.

А вот найти капли в воздухе, в полете, Женя не мог. Смотрел вверх и гадал – откуда они берутся, да и есть ли вообще. Тут в Катину ладошку ударила капля. Потом другая, третья.

– Вот, гляди, видишь? – Она показала расцелованную дождем руку Жене. Показала Ларисе. – Вот так вот! Дождь пришел, Ларис!

Помахала кистью перед лицом Тани, брызнула с пальцев в Олю. Их взгляды тоже были прикованы к окну.

Темные точки, вспыхивая уже по несколько за раз, объединялись и побеждали иссохшую серость. Даже раскаленная крыша не успела расправиться с каждой. Ведра и чан у колодца жадно и шумно глотали и напивались. И это была целая музыка. А солнце сияло, бессильное или подслеповатое.

И когда у окон столпилась вся компания, когда и Оля, и Таня выглянули в невозможный, казалось, двор, все вдруг закончилось. Смолкло, пропало.

Они замерли, выжидая. Вскинув головы к небу.

Целую минуту ничего не происходило. Женя проверил дорожку. И на мгновение решил, что время пошло вспять: точка – клякса на глазах исчезла. Бесследно. Моргнул – не досчитался еще одной. На ее месте – бледно-серая шершавость. Словно вернулась назад капля, в небо. Оно забирало их, будто передумало. Точно не хватило ему лишь Катиной веры и задора Ларисы.

– Почему бы и нет, – это Оля восстановила ход времени.

Все обернулись к ней.

– Если работает, – добавила она, а затем Кате: – Показывай.

Та расплылась в улыбке:

– Бежим к колодцу. И кто кого забрызгает!

Схватила сестру за руку и потянула.

– Ну смотри! – Оля потрепала ее по макушке.

– Оля? – позвала Таня с некоторым замешательством.

Она обернулась, заулыбалась, загораясь затеей. И, пожав плечами, шагнула в кухню за Катькой.

– Ну пошли, Танечка, давай. – А это уже Лариса утянула за собой сестру. – Не будь тетенькой.

– Господи, Ларкина, я тебе голову-то намочалю! – проворчала Таня. Лариса хохотнула.

Но раньше, чем они пересекли порог кухни, в нее проскочили Женек с Сашкой. Их-то уговаривать не требовалось. Еще бы – они бегут вызывать дождь!

Перепрыгнули кухню, распахнули толстушку дверь, пролетели сени – и на крыльцо. Странно радоваться дождю в разгар лета, но сейчас Женя дико желал, чтобы он хлынул. И не потому даже, что тогда не быть этой скуке в поле да под солнцем. Просто невероятно классно, если дождь – твой.

Наперегонки под первые Олины визги они натянули кроссовки. Под неудержимый Катин смех – рванули с крыльца. Саша с одной, Женек с другой стороны. Ступил на бетонную дорожку. И застыл.

Смех прошел мимо. А затем и вовсе отлетел – далекий и неожиданно горький. Конечно, они могут смеяться! Его же улыбка тихо обвисла, утянулась. Ноги сами вернулись на ступеньки крыльца. Ладони взмокли.

– Ты чего? – глухо прозвучал Саша. Словно эхом и отовсюду сразу. Но тут же вернулись дикий смех, крики и сестринские взаимные обещания мести.

– Я? – произнес Женька, не отрывая взгляда от дорожки, и быстро придумал: – Сбегаю… за кружкой. Или ковшиком. Забрызгать всех… – печально глянул на водометную перестрелку, – хорошенько.

Старательно улыбнулся и скрылся за дверью. Стянул кроссовки, покосился на чулан. Может, Человек-Пальто смеется над ним? Издевается?

И зачем надо было лезть в темноту?! Разве во тьме может быть что-то хорошее?

Он пересек сени, толкнул, прямо-таки ударил дверь кухни и с обидой захлопнул за собой. В зале забрался на подоконник и выглянул. Проверил.

Они были там. Ему не показалось.

Следы Черного Мяука. На дорожке.

Она подсохла. Темные кляксы испарились. Но не все. Те, что остались, и показали ему черные следы кошачьих лап. Лап – размером больше его кроссовок. Следы – ведущие к дому.

Они и сейчас вели к крыльцу. Вот ведь, под самым окном. Женя сглотнул: «Это что же, выходит, он меня нашел? Вынюхал?»

Футболка! Сжечь! Быстро сжечь. Пока один.

Обернулся в сторону комнаты, где спрятал ее. Следы все еще стояли перед глазами.

Так поздно же? Выходит, так. Не успел. Или все-таки…

Когти – острые, ледяные – вонзились в спину. Холод прострелил по всему телу. Женька закричал. Слетел с подоконника на пол.