Бойся мяу

Однако мама с готовностью отозвалась:

– Да нет. Не нужно.

Оля поперхнулась во второй раз. Таня хмыкнула.

– Нет? Серьезно? – выдохнул Женек, тут же спохватился: – То есть это… а почему?

Катя наконец укусила бутерброд, но жевала как-то уж напряженно. Дядя Юра раскрыл было рот, но мама его опередила:

– Ворошить нечего, сено пропало.

– Как? – вырвалось у Кати и Жени.

Сашка удивленно вскинул голову, и капюшончик полотенца сполз назад. Оля предусмотрительно оставила кружку с чаем еще после Танькиного смешочка.

– Съели, – развела руками мама.

И наступила очередь взрослых довольно переглядываться, сдерживая хихиканье.

– Крупная, видать, была буренка, – выдала бабуля, – молочная.

Когда хохот стих, оказалось, что затих и дождь. Он больше не стучал и не искрился. Последние капли, замирая на мгновения, сбегали по стеклу, оставляя свои ветвистые дорожки. А затем вдруг солнце взорвалось красками.

В скошенном прямоугольнике окна на скатерти стола уместилась палитра. Будто бы в какой-то миг стекло обернулось витражом. Все потянулись к окну, привстали.

Свет, а точнее – цвета лились с неба. Фиолетовый, рыжий, изумрудный, алый, лазурный, золоченый. Краски заполнили двор. Грязь, трава, дорожка, крыльцо, стены – всё выглядело, как в перевернутом мире дальтоника. И только петух, казалось, был в своей тарелке.

– Радуга, – пробежало по устам созерцающих невероятное и невозможное слияние цветов.

Женек побежал во двор. Спрыгнул с крыльца на дорожку и запрокинул голову. В самом деле – она. Радуга повисла прямо над ним, над двором и домом. Ее арки вспыхивали по очереди, плавно перетекали, вибрируя, друг в друга, но не смешивались. Она жила. Точно северное сияние. Только днем, при свете… Женя потерял солнце.

Во двор вышли сестры. Катя подошла к нему, не опуская головы. Мама, Юра и бабушка смотрели с крыльца.

Катя была в голубом. Кожа на его собственных руках – синеватая. Два шага назад Лариса казалась пылающей, теперь – позолоченной. Оля и Таня замерли в ядовито-зеленом свечении, словно стояли перед глыбой криптонита.

– Это просто нереально, – восхищенно протянула Лариса.

– Чу-де-са. – Дядя Юра-Великан вытянул руку над перилами и даже как будто пробовал ухватить рыжие лучи.

– Это что же, мы под радугой? – изумленно спросила мама.

– Или в радуге, – заворожено произнесла Таня, тоже разглядывая свою руку, рассекающую цвет.

– Мы через радугу, – мягко и нежно поправила бабушка.

Она улыбалась.

Когда деревья были гигантами

Они шли на восток. У Митьки нашелся компас. А те, у кого не нашелся – все до единого, – хотели подержать, покрутить его. Покрутиться с ним и, наконец, решительно махнуть рукой, куда идти. Но Митя давал только подержать и ровно столько, чтобы стрелка дернулась раз – и хватит.

– Идем на восток, – сообщал он через каждые сто метров. И уши его, безоговорочно приметные, не старались теперь прятаться, как бывало обычно.

Женя, Сашка и Коля следовали за ним по земляной, местами пыльной, местами обветренной до глянца дороге в две колеи. Солнце перебегало от одного облачного укрытия к другому, давая путникам передышку. Легкий ветерок в такие минуты тоже оживлялся.

– Так ты говоришь, уже был там? – спросил Женек, всматриваясь в четкий строй осин – великанов в отдалении.

– Говорю же – был! – бросил Коля через плечо, он шел чуть впереди, в полушаге от поводыря и поглядывал на его компас. – С братом. Рассказывал же про посиделки у костра.

Двадцать минут назад они свернули в конце своей улицы не в проулок, соединяющий ее с соседней, а на эту дорогу, ведущую из деревни. Солнце в тот миг скрылось за облаком, больше напоминавшим каменную глыбу, и стало темно и холодно. Подлую мыслишку, что холодок этот связан не только с притаившимся светилом, Женек прогнал тут же. Прогнал не смело, скорее – со злостью. Он уже не маленький, направляются они не далеко, и с ним его походный рюкзак. Ничего страшного!

И каждый шаг отдавался за спиной бульканьем воды в бутылке, шелестом пакета с пятью пирожками (яйцо с зеленым луком) и тихим чиканьем спичек в коробке. И только теплая кофта, крепко обнимавшая топорик, молчаливо покачивалась на дне рюкзака.

– И что же, нет там края земли? – шутливо поинтересовался Женя, хотя не знал сам – шутит ли. Ему просто нравилась эта мысль.

– Чи-во? Хах, – хохотнул Митя, – ну ты и дубина. У меня мама из соседней деревни как раз на той стороне. Так там еще и дальше земли до самого эква?дора.

Коля рассмеялся. Сашка, шагавший рядом, посмотрел на брата и хихикнул. Жене пришлось улыбнуться – подумают еще, что обиделся.

– И зачем же вы тогда пошли с нами? – спросил он после паузы.

– Мы с вами? – удивился Митька, защелкнул крышку компаса и спрятал его в карман шорт.

– Ну, да, я давно хотел заглянуть туда, а потом… Сашка проболтался вам.

Улыбка угасла на лице братика, он принялся изучать трещинки и кочки на дороге.

– Просто скучно дома, – пожал плечами Коля и добавил через десяток шагов: – А идем мы вместе, одним отрядом. Лады?

– Лады, раз уж так, – согласился Женька.

Солнце палило в открытую, и шее и голове стало горячо. Кепка – вот что он забыл, пришла запоздалая мысль. Они оказались на вершине невысокого холма. По левую сторону зеленело озерцо. Оно было зажато крутыми берегами, которые местами вдавались в него, образуя камышовые заводи. По правую сторону расположились конюшня и загон. Голый по пояс мужик вел за поводья по виду кобылу – пухлую, с карамельным окрасом и на коротких ножках. Она следовала за ним послушно, опустив голову и деловито помахивая хвостом. Дорога тянулась вниз и уходила за конюшню. А осины, отмерявшие край земли, тянулись ввысь с края оврага, одним из рукавов которого и была ложбина с озером на дне.

– Ну, видишь? – спросил Коля, кивнув на волны земли, уходящие к горизонту от конюшни и осин.

– Вижу, – согласился Женя с некоторой печалью.

И они продолжили путь.

Идея, которая радовала его еще с прошлых приездов в Нюргещи, окончательно зазвучала как фантазия.

Было утро. Несомненно, раннее, потому что помнится прохладный, в мельчайших капельках воздух. И потому что Женек, помнится, спешил вернуться в постель после туалета. Но в какой-то момент спешка пропала. Дотянувшись до ручки дверей хлева, он замер и так и не толкнул их. Сперва подумалось, что это тишина – застывшая и голая – остановила его. Странная и нереальная: ни птиц, ни голосов, ни кипучей деревенской работы. И все же тихо не было, один единственный звук наполнял утро, заставляя каждую подвисшую капельку петь. Именно он оборвал нити, подтягивающие Женька обратно в сон в теплую постель. Далекий, высокий, удивительно незнакомый шелест.

Женя обернулся.

Наверное, тогда он и заметил впервые эти исполинские деревья. Их разделяло пугающее своей протяженностью картофельное поле. Крохотному в те времена и одинокому в тот момент Женьку оно казалось ужасно большим. Он еще не был тогда на том конце, не доходил до края и верил – шагать до него несколько часов. А в то утро и края-то не было, он исчезал в легкой дымке, из которой тянулись такие же дымчатые стволы деревьев. Стройные и голые, как колонны. И только у самого неба, высоко-высоко, переливались они зеленью и серебром крон. И еще немного мягкой позолоты давало встающее за их спинами солнце. И сотни легких листочков дрожали мозаикой на ветру и осыпались с небес на всю притихшую округу этим шелестом. Необъяснимо далеким, словно с берегов неизвестных океанов.

Женек стоял, ежась от прохлады в одной майке, всматривался в туманную даль, в пограничные столбы деревьев – великанов и солнце, выныривающее из-за них, и зачарованный слушал долетающий сквозь время гулкий шелест. Тогда-то ему и подумалось, что он остался один, никого больше нет, и это всё лишь потому, что он оказался вдруг у самого края земли. Там, дальше за осинами, их мира быть не может, там живет солнце.