Бойся мяу

– Я гулял с сестрами. Лазал по доскам, а они болтали с мальчиками. И потом один из них – друг Ларисы, они всегда гуляют вместе, – подошел. Помоги-ка, говорит, подержи пока одну штучку. И всунул мне ножик, – судорожно, подобно «морзянке», зачастил Сашка, продолжая протягивать Жене «подарок». – И ушел обратно. Я держал-держал, а он не забирал. Просто болтал там. А мне же никак не подойти. Как я подойду с ножиком?! Потом они куда-то собрались. Он отстал. И я побежал отдать. Но он сказал: «Передай своему братцу – пришельцу». И ушел. – Братик поднес руки, сжимающие нож, к руке Жени. – Возьми, а.

Саша отрывисто подрагивал уже весь. Лицо было бледным с ярко-красной на таком фоне сыпью на щеках. У самых волос блестели капельки пота. Смотрел все так же, может, только обиды стало меньше.

Женек раскрыл кисть. Братик выдохнул, медленно разжал пальцы и осторожно положил нож на Женину ладонь. После этого весь осел, обмяк и попятился к дивану.

Ножик был небольшой, в дюжину сантиметров, похож на обычный кухонный ножик, только лезвие чуть изогнуто, и рукоятка черная, обугленная.

– Друг Ларисы… – прошептал Женя, затем спросил у сидевшего без сил братика: – Светловолосый? Дима? – вспомнил блондинистого урода из шайки обидчиков.

Сашка сперва слабо кивнул, потом дернул плечиками.

Зачем он вообще с этим козлом разговаривал? Какое, к черту, «помоги-ка»? Женек разозлился на младшего, но тут же сообразил, что ведь тот не кидался яблоками и не видел тех хулиганов, а сам он ему ничего не рассказывал. Не мог Саша знать, что этот «мальчик» плохой и притом опасный. Как и сестры – им он тоже не рассказывал. Нет, он хотел и даже пробовал, но его как провинившегося особо не слушали. Ну, были какие-то мальчики, ну, повздорили, яблоки-то тут причем?

Женя взглянул на ножик. Только что рукоятка была мокрой от Сашкиных ладоней, теперь же – сухая и шершавая. Казалось, зола с нее осыпается тонким слоем и пристает к пальцам. Повертел в руке, мутное грязно-серое лезвие света не отражало, не блестело. Выглядело каким-то инородным, словно из редкого или несуществующего металла.

Захотелось его пощупать, попробовать на остроту. Это было глупо, но желание не отпускало. Лезвие подлетело к свободной руке, нашло большой палец, прижалось. Глядя, как белеет кожа под металлом, Женек заставил себя вспомнить, от кого этот нож и как напуган был Саша. Заставил разозлиться.

Зачем этот нож?! Это ловушка, приманка? Что он значит: «не подходи к нам» или «мы тебя еще достанем и отомстим»? Чей он и что с ним делали?

Женька поспешно зажмурил глаза, сильно, до боли, потому что живо представил, как этим ножиком кого-то, маленького мальчишку, убивают, вонзая в сердце. Или, боже, перерезают горло… Дернуло отшвырнуть нож, но он словно врос в ладонь.

– Еще он резал яблоко, – буркнул вдруг Саша.

– А? – дрогнул Женя. – Резал? Что-что?

– Пока он не дал мне ножик, резал яблоко, чистил от кожуры. Но не ел, выкидывал. Кажется, яблоко было плохое, с коричневыми пятнами, – вспоминал братик. – Я сперва подумал, что это его он просит подержать… Потом он сказал: «Передай своему братцу – пришельцу…

Женек раздраженно закивал. Но Сашка продолжил:

– Что мы еще угостим его яблочными пирожками».

– Выдумываешь?! – вспыхнул Женя. Стало жарко. Уши горели.

– Нет! – выпрямился братик на диване – кажется, он оклемался, – и добавил виновато: – Я просто это пропустил, потому что забыл… случайно.

– Вот уроды! Гавнюки поганые! – взорвался Женек.

Огрызок мерзкого пирожка, боль в руках и слезы, их глумливый смех – всё тут же вернулось. Он схватил нож и, бешено топая, рванул к выходу.

Только запрыгнул в галоши, только потянулся к двери, как она распахнулась. На пороге от неожиданности замерла мама.

– Куда это ты собрался, хулиган?

Женька опешил. Мозг отключился, рот, хватая воздух, пытался что-то выдать. Спустя пару секунд первым делом кипящая голова сообразила спрятать ножик. Женек не стал заводить руку за спину и держать ее там, будто так и надо. Он сомкнул кулак, укрыв рукоятку, чуть согнул запястье, прижав лезвие плашмя к руке, а руку – к телу. Затем только сморозил:

– Помочь бабушке.

– Долго же ты решался, – укоризненно произнесла мама. – Что, скука пересилила лень?

В обычной ситуации Женя огорчился бы таким упрекам, но сейчас нож в руке обжигал кожу, и голову занимала лишь одна мысль – скорее сбежать. Поэтому просто пожал плечами. Мама посмотрела как-то оценивающе, мол, что это с ним случилось, не притворяется ли. Наконец отступила, пропуская:

– Ладно, иди. Она на огороде. И смотри не халтурь.

Женек часто закивал и вышел в дверь. На крыльце у самых ступенек за спиной раздалось:

– Стой, погоди-ка.

Он медленно обернулся. Готов был уже скинуть ножик между перил. Но мамы на пороге не оказалось. Она появилась спустя три-четыре секунды, подошла и нацепила ему на голову чью-то старую кепку.

– Всё, иди. И давай больше энтузиазма, а то лицо – будто на расстрел ведут.

Женька насильно улыбнулся, но, вспомнив кое-что, заулыбался уже от души:

– Мам, а ты правда бегала по стенам?

Она удивленно уставилась на него. Он рассмеялся и, не дожидаясь ответа, сбежал с крыльца. Внезапно вся злость покинула его. Он пересек двор и нырнул в хлев.

Нож однако по-прежнему жег руку. А Женя уже не мог вспомнить, что намеревался сделать, когда в гневе бросился с ним из дома. Опасливо осмотревшись, он раскрыл кулак. Что-то произошло с лезвием. Оно изогнулось сильнее, стало толще и почернело. Слилось с рукояткой, которая не ощущалась больше деревянной.

Торопливо поднеся руки к свету, Женек нашел в них не ножик, а коготь. Крупный, обугленный и, несомненно, кошачий.

Коготь обжег руки и – диким испугом – глаза и сердце. Он отбросил его. Тот приземлился на край соломенной кучки. Солома тут же вспыхнула. Огонь мгновенно побежал по ней к стенам хлева и к ногам Женька. Он вскрикнул и кинулся втаптывать пламя.

Огня уже не было, но еще несколько секунд он продолжал работать ногами. Убедившись, что пронесло, выдохнул, снова огляделся. Кажется, никто не видел. Подставил руки к свету. Ладони бледные и влажные, никаких ожогов. Но зола, она будто все еще покрывала их. Женя вытер руки о футболку, почувствовал, как под левой колотится сердце.

Только успокоившись, покосился на солому. Подошел ближе, пригнулся. Разметал сено ногой. Всмотрелся вновь. Когтя не было. Лишь мелкие черные угольки… Или просто грязь. Трогать не стал. Попятился и с легкой потерянностью вышел через вторые ворота на огород.

Спустя полчаса вражда с ползучими и колючими сорняками и сухими комьями земли под тихое пение бабушки и далекий мирный шелест осин-великанов развеяла его переживания, тревогу и невеселые мысли.

Прислушиваясь к пению старых исполинов и поглядывая на их ровный строй, Женя вспоминал Русю, ее кудряшки, необычную повязку, и как она напевала. Хотелось, чтобы его скорее выпустили из домашнего плена. Хотелось, даже несмотря на дурацкого Блондина, его дружка Качка, страшного Тоху-на-девятке, несмотря на обозленного Горбуна и играющего в «кошки-мышки» Черного Мяука.

Прислушиваясь к голосу бабушки и ее забавному кряхтению, он гадал, обрадуется ли она Человеку-Пальто, покинувшему ее мужу, или она давно смирилась, и это ее только огорчит. Вдруг она знает о нем? Вдруг это она его заперла, даже подумал Женек. Но тут же прогнал эту мысль. На месте нее осталась тягостная пустота, поэтому он спросил, выдирая с корнем то ли сорняк, то ли петрушку:

– Бабуль, а расскажешь сказку про деда?

Бабушка хмыкнула:

– Думаешь, у меня такая есть?

– Конечно, – протянул он.

– Ты смотри-ка, – рассмеялась она.

Помолчала с полминуты, потом, вздохнув, сказала:

– Вот те раз, а ведь действительно есть.

– Ура! – обрадовался Женька.