Воспоминания инженера-2. Уроки жизни

С этим мы покинули учреждение, которое должно было нас защитить. Последняя надежда улетучилась. Выйдя из отделения милиции, мы с Сэмом начали обсуждать, что нам делать дальше. Ни о каком примирении с родителями не могло быть речи. В конце концов, было принято решение бежать из дома. Обсуждение конкретных деталей этого стратегического плана мы решили отложить назавтра, ибо подходило время возвра-щения домой. На следующий день после уроков мы с Сэмом направились в городской парк, расположенный напротив нашего дома. Углубившись в парк мы сели на траву и начали разрабатывать план побега. У нас не было чёткого понимания того, куда мы намерены направиться. Но твёрдо решили использовать для побега товарный состав, поскольку в пассажирский, во-первых, нас не пустят, во-вторых, может раскрыться тайна побега. Одновременно мы решили вопрос с провиантом и водой, без которых продержаться долго было невозможно. На этот раз судьба нам благоприятствовала. Оглядевшись вокруг, мы обнаружили вырытую кем-то небольшую яму с подкопом на дне. Сама удача шла нам в руки. Мы поняли, что найденное сооружение может стать тайником для сокрытия провианта, который предстояло собрать как можно незаметнее. Любая неосторожность может вызвать подозрение и сорвать план побега. Мы тут же определили состав продуктов: сухари из хлебобулочных изделий, конфеты с напол-нителем в виде фруктового джема в обёртках, монпасье, кусочки халвы. Скудно, но зато питательно. Начался незаметный сбор продовольствия, которое мы прятали в школьных портфелях, а после занятий несли небольшими порциями, завёрнутыми в старую газету, и помещали в тайник. Содержимое тайника мы прикрывали ветками. Самое интересное, что ни разу никто не покусился на содержимое тайника, хотя в парке было много бродяг и бесхозных собак.

Итак, час побега приближался. Мы выбрали день побега. Это был день, когда не было занятий в школе. Ещё раз обратите внимание на то, что маршрут побега даже не обсуждался. Каган станция узловая, и поезда проходят по четырём направлениям: на восток – Ташкент, на юго-запад – Ашхабад, на юго-восток – Сталинабад (Душанбе) и на север – Бухара. Мы тогда не имели понятия о сторонах света, поскольку географию в начальных класса не проходят. Кроме того, сама идея побега стала идеей фикс и вытеснила из наших голов чувство опасности, ожидавшей нас впереди. В обозначенный день, взяв с собою моего братика Моню и прихватив бутылку воды, мы направились в парк. Все пищевые запасы, которых хватило бы максимум на два дня оказались на месте, нетронутыми. Началась процедура прощания. Мы оба обняли Моню и одновременно зарыдали. Мы его очень любили за то, что он всегда был готов идти с нами куда угодно. Но на этот раз мы его не посвятили в наш план. Видя, что мы рыдаем, он тоже заплакал. Мы попросили его никому не говорить о нашем странном поведении (он раньше никогда нас не предавал – человек слова). Прощаясь с ним, мы прощались с родителями, нашим укладом жизни, школьными друзьями, уличными пацанами. Но впереди нас ждала свобода, отсутствие родительского гнёта. Проводив братика до выхода из парка, и убедившись, что он вошёл в наш дом, расположенный напротив, я и Сэм направились на станцию. Преодолев небольшое заграждение, мы оказались на путях. На первой же линии стоял длиннющий товарный состав с открытыми платформами, гру-жёнными щебнем. К нашей радости, один из вагонов имел кондукторскую будку со скамейкой внутри и солнцезащитным навесом. Это была наша мечта: идеальные условия для поездки. Мы расположились на скамейке и стали ждать, когда заговорит гудок паровоза. После нескольких часов молчаливого ожидания момента, когда тронется поезд, в наших головах начали бродить мысли такого рода: правильно ли мы делаем, направляясь в никуда. Мы как будто сразу повзрослели, и на нас почти одновременно накатился усили-вающийся страх. Мы быстро соскочили с подножек вагона на землю и почувствовали облегчение. Теперь, возвращаясь домой, мы начали искать объяснения, почему мы заде-ржались и где мы были. В конце концов, мы нашли приемлемый вариант: мы сначала были в парке, что может подтвердить Моня, а потом пошли в шахматный уголок, где играли в шахматы и потеряли контроль за временем. В шахматы мы с Сэмом играли отменно с переменным успехом, чуть слабея Хосе Рауля Капабланки, но в отличие от него в нашем шахматном арсенале ничьих не бывало. Мы рубились до конца, пока король не получал мат. Партия были короткими и по своему содержанию могли войти в шахматные учебники в виде классических этюдов. Мы не испытывали цейтнотов и за десять минут могли сыграть не менее трёх великолепных партий. Извините, что увлёкся приятными воспоминаниями. Мама и тётя Фаня, занятые домашними делами, не заметили наше отсутствие. Тогда пронесло и никаких последствий не было. Больше никогда ни я (для меня это была вторая попытка побега), ни Сэм не пытались пускаться в бега. Таким образом, два наиболее опасных способа насолить нашим родителям: голодовка и побеги были исключены из перечня возможных. Оставались другие, которые также постепенно исчезали из списка. В конечном счёте план мести перестал существовать. Я благодарю судьбу за то, что она подарила мне замечательное детство, насыщенное интересными и опасными приключениями. Детство стало первой школой жизни, и я вспоминаю его с особым чувством. Приобретённые в детстве наука и опыт плюс родительское воспитание помогли мне в будущей долгой жизни.

Возвращаюсь к периоду, когда мне было 6–10 лет от роду. Без лишней скромности сообщаю, что в эти годы мною было совершено несколько «героических поступков» на ниве спасения человеческих жизней. Ограничусь двумя примерами. Первое произошло ещё до переезда семьи тёти Фани из Бухары в Каган. Тётя Фаня, человек демокра-тичный, предоставила Сэму и мне полную свободу действий, Мы ею воспользовались и пошли гулять без определённой цели по улицам. Неожиданно Сэм увидел почти полусухой арык, спустился в него и начал шагать уже по дну арыка. Я же шагал рядом по берегу арыка. Так мы продолжали движение пока не остановились перед довольно глубокой ямой, вырытой на дне арыка. Она была заполнена водой лишь частично. Остановившись перед этим неожиданным препятствием, мы стали обсуждать план его преодоления. В этот момент кто-то сзади открыл створку, перекрывающую доступ воды в арык. Вода с большой скоростью стала заполнять русло арыка. Высокая волна воды, достигнув Сэма, опрокинула его в яму. Яма почти мгновенно заполнилась водой. Сэм не умел плавать и не имел опыта борьбы с водной стихией. Он захлёбывался и форменным образом тонул. Когда очередной раз он появился на поверхности воды и вскинул руку, я крепко схватил её и вытянул Сэма на берег. Таким образом, он был спасён. Недавно мы с Сэмом, ныне живущим в Германии, беседовали по телефону. Касаясь этого эпизода, он мне сказал, что если бы не я, в тот критический момент подавший ему руку, сегодняшняя беседа не состоялась.

Поскольку у меня было два «героических» поступка по спасению людей (о втором расскажу позже), то судьбе было угодно восстановить справедливость: Сэм тонул тоже два раза. Но второй раз его спас молодой армянин, да будет благословенно его имя. После очередной поездки нашей семьи в гости к тёте родители решили оставить меня на её попечении, что вызвало неописуемую радость Сэма. Я тоже не скрывал своей радости. На следующий день мы обсудили план предстоящих действий. Однако дальше составления расписания текущего дня мы не продвинулись. Дело в том, что в эти дни стояла неописуемая жара – больше 42 градусов по Цельсию в тени. Но это нас бы не остановило. Второй причиной явилась скудность выбора развлечений. Поэтому на следующие дни мы как бы не очень уверенно забронировали два варианта: роман-тический и развлекательный. Романтический предполагал кражу персиков из сада богатого узбека – буржуя, расположенного за крепостной стеной, опоясывающей Бухару. А развлекательный – поливание водой прохожих, проходящих по очень узкой улочке с крыши дома, где проживала семья тёти Фани. Мы с Сэмом осознавали, что оба варианта весьма опасны и требуют тщательной проработки, учитывающей печальный опыт предыдущего набега (с нами был старший брат Сэма Яша). Мы тогда еле унесли ноги без добычи. Нас спасло то, что владелец сада, обнаружив воров в своём саду, припустился за нами, но догнать нас он физически не мог: он был стар, хром, немощен и ходил с клюкой. По какой-то причине он на нас не спустил свирепых среднеазиатских овчарок, которые разорвали бы нас в клочья. В первый день Сэм предложил пойти порыбачить. Я принял его предложение с восторгом. В центре Бухары расположен пруд Ляби хауз.

Г. Бухара, Ляби хауз.

В описываемые времена площадь поверхности воды была, наверно, в два раза меньше той, которая изображена на фото. Соответственно число ступенек до воды было существенно больше. Яша как-то смастерил две удочки с длинными удилищами, леской, грузилами и крючками. Другими словами, они были готовы для немедленного использо-вания. Взяв эти удочки, а также кусочки хлеба, на который клюёт рыба, мы пошли к пруду, находящемуся в нескольких минутах ходьбы. Придя к Ляби хаузу, мы, медленно опускаясь спиной вперёд, с трудом преодолевая каждую ступеньку, наконец, достигли той, которая располагалась чуть выше поверхности воды. Существовала легенда, что в толщах воды хауза водятся огромные рыбы. Надеясь поймать такую рыбу, мы закинули удочки и с волнением стали ждать. Не прошло нескольких минут, как поплавок Сэма задергался. Он дёрнул удочку вверх, и мы увидели барахтающуюся на крючке большую рыбу. Но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что её длина составляет всего около десяти сантиметров. И здесь мы обнаружили, что не захватили с собой посуду, чтобы наполнить её водой и поместить туда наш улов. Мы хотели принести домой живых рыб. И тут Сэм предложил очередной «гениальный план»: поскольку мы не сможем доставить сюда большую посудину для очень большой рыбы, а мы не сомневались, что она в конце концов попадётся на крючок, следует организовать челночную операцию по доставке пойманной рыбы домой и поместить её в большой таз с водой. Выполнение этой операции пришлось мне взять на себя по причине того, что у Сэма рыба клевала, а у меня ни разу. Преодолев с большим трудом все ступени пруда, я пустился бежать ещё с живой рыбой, зажатой в кулак, в направлении дома. Прибежав домой, я попросил тётю Фаню наполнить водой большой таз. Однако она дала мне небольшой тазик и вылила туда один неполный ковш воды. Здесь я должен читателя ознакомить с одним важным обстоятельством. Дело в том, что как в Кагане, так и в Бухаре питьевая вода была большим дефицитом. Поэтому ограничительные действия тёти Фани, связанные с экономией воды, сегодня спустя почти 90 лет следует признать оправданными. Я быстро бросил рыбу в воду, но она повернулась брюхом вверх, демонстрируя мне своё презрение. Когда я спустя некоторое время прибежал со следующей порцией рыбы, та, что была в тазу, благополучно резвилась в воде.

После нескольких челночных операций, возвращаясь к пруду я увидел, что навстречу мне быстро шел молодой человек и нес Сэма, находящегося в полусо-знательном состоянии. Увидев эту сцену, я быстро побежал за тётей Фаней. Услышав от меня короткий сбивчивый рассказ, она всё бросила и выбежала на улицу, где встретила спасителя Сэма. Передав его тёте Фане, он сказал, что вытащил из воды Ляби хауса тонущего Сэма, но как он упал в воду, он не видел, но это уже не важно. Важно, что он спасён. Тётя Фаня со слезами поблагодарила спасителя Сэма и сказала, что будет молиться за него и его родителей, за то, что они воспитали такого замечательного сына. Сэм потом рассказал, что во время рыбной ловли он перемещался по ступеньке. В каком-то месте ступенька оказалась скользкой. Сэм посколь-знулся и упал в пруд. Плавать он не умел. Дважды спасённый Сэм поверил, что судьба бережёт его и дарит ему долголетие. Дома мы даже не посмотрели на наш улов, который с большим аппетитом съела кошка. Мы ещё долго приходили в себя после случившегося и никогда больше рыбалкой не занимались. Перебрав отрицательных эмоций, мы с Сэмом решили отменить условно намеченный на следующий день набег на персиковый сад. Впереди хозяина сада ожидало раскулачивание и передача огромного сада в собственность колхоза. Сегодня я ему очень сочувствую.

В 1934 г. меня торжественно приняли в пионеры. Это дало возможность родителям отправить меня в пионерский лагерь, чтобы немного отдохнуть от возмутителя спокой-ствия. Туда меня отправляли дважды. Пионерский лагерь был расположен в нескольких километрах от кишлака, а с 1973 г. города Ургут, находящегося в 50 км от Самарканда. Вдали виднелись заснеженные горы. Сам лагерь располагался на берегу канала, в котором сравнительно быстро текла мутная, песочного цвета вода, но с приятной для купания температурой. Поперёк канала были протянуты на определённом расстоянии друг от друга верёвки с флажками. Они определяли границы, в пределах которых мы могли купаться. Во время купания вдоль этого участка выстраивались вожатые, которые внимательно следили за купающимися. Перехожу ко второму эпизоду, связанному со спасением человека. Как обычно, в мёртвый час я бодрствовал и на это получил специальное разрешение старшего вожатого, но с условием не выходить за пределы лагеря и читать книжку. В этот день я сидел в тени большого дерева на берегу канала. Вдруг я услышал крик тонущего ребёнка, появившегося из-за поворота. Быстрая вода влекла его в мою сторону. Когда он поравнялся со мной, я увидел узбекского мальчика лет трёх-четырёх. Я мгновенно сбросил сандали и бросился в воду. Плавал я уже хорошо и быстро догнал мальчика. Я схватил его левой рукой, он же обвил своими ручонками мою шею. Продолжая плыть и действуя одной правой, я вскоре достиг берега, не пересекая разрешённой границы купания. Мы выползли на берег, оба измождённые. Мальчик был полуживой, и из его рта вытекала вода. Так я спас ребёнка, который неминуемо бы утонул. Вдруг появившаяся откуда-то старшая вожатая, увидев меня мокрым, стала отчаянно меня ругать и угрожать отправить меня домой. Но меня спас другой вожатый, который оказался свидетелем этой драмы. Вечером на общей линейке старшая вожатая вывела меня в центр и объявила меня героем, который спас человека. Но я не очень оценил это мероприятие, поскольку я ещё не мог полностью прийти в себя.

Сегодня я вам рассказываю совершенно спокойно об этой истории. Ранее я загадочно говорил о встрече с гюрзой. Она произошла во время моего пребывания в этом лагере. На выходе из лагеря через дорогу протекал небольшой ручей. Вода текла между булыжниками, усеивающими дно ручья. Ручей вытекал из грота, куда я любил заглядывать, чтобы понять, что является его источником. Но главное, что привлекало меня к ручью – это радуга, образующаяся в облаке водяной пыли, висящей над гротом. На ближнем берегу ручья росло одинокое толстое дерево со скудной кроной. Однажды я пошёл к гроту, чтобы продолжить мои исследования под названием «Поиск истоков воды» и полюбоваться на радугу. Солнце было в зените и хорошо прогревало местность. Не доходя до дерева метра три, я на фоне еле слышного журчания воды услышал посторонний звук шевеления. Я остановился и застыл. Начал всматриваться и к своему ужасу увидел огромную гюрзу, которая лежала на земле, обвив дважды ствол дерева и греясь в лучах солнца. Видимо, услышав посторонние звуки шагов, змея зашевелилась, что заставило меня остановиться и замереть. В Узбекистане с малолетства большинство людей знали, как вести себя при встрече с опасной змеёй. Она слегка приподняла голову и стала смотреть в мою сторону. Такое состояние продолжалось несколько секунд. Затем я стал медленно пятиться назад, смотря ей в глаза. В момент, когда я достиг дороги, я резко повернулся и дал тягу. В лагере я подбежал к первому взрослому человеку и, показывая в сторону ручья, закричал: «Там, гюрза!»

Взрослые всполошились и, схватив кто лопату, кто палку, побежали в сторону ручья. Услышав топот людей, змея немедленно уползла. Команда взрослых, прочесав всё вокруг дерева и грота, вернулась ни с чем. Когда они вернулись, они сказали мне, что я паникёр и что всё это мне приснилось. Я хотел было обидеться, но передумал: ведь гюрза на меня не напала и оставила меня, будущего летописца, в живых. Я до сих пор не могу найти объяснений столь миролюбивого поведения этой смертельно опасной агрессивной змеи. Возможно, она находилась под воздействием солнечных лучей в полудремотном состоянии. Но это лишь предположение. После возвращения домой с последнего пребывания в пионерском лагере, я обнаружил дома много подарков, которые привёз папа из Ташкента, куда он был командирован. Это были большие шахматы со складывающейся шахматной доской, внутри которой хранились фигуры, большой сборный «Конструктор» и несколько книг в жёстких переплётах. Прежде всего меня заинтересовали книги. У нас в доме было мало книг, в основном детские. Папа же привёз несколько книг Льва Толстого: «Война и Мир», «Анна Каренина», «Повести и рассказы» и несколько книг других авторов, например, перевод труда Карла Филиппа Готлиб фон Клаузевица (!) «О войне». В русском переводе она называлась «Стратегия и тактика ведения войны». Она должна была стать моей настольной книгой, поскольку я уже много лет веду войну. На следующий день после завтрака (я учился во второй смене) я приступил к углубленному изучению Клаузевица. После прочтения предисловия и нескольких страниц я, перелистав книгу от первой страницы до последней, пришёл к выводу, что для меня она не представляет никакого интереса, поскольку разработанные мною стратегия и тактика не хуже той, что приведены в книге. Я положил великолепно оформленную книгу на видное место в комнате. Когда приходили гости и спрашивали, кто читает эту книгу, папа указывал на меня. Мне было тогда 10–11 лет.

Решение моего любимого папы приобщить меня к современной цивилизации завершилось успешно: я стал много читать, серьёзно изучать шахматы по книге Панова. Используя детали «Конструктора», стал конструировать и собирать фантастические устройства и одновременно прилежно учился. В эти годы я прочитал книги Льва Толстого, дважды «Войну и мир». Любимым героем для меня стал Андрей Волконский. Я хотел подражать ему во всём. Думаю, что папа и мама помогли мне перевоспитать себя и изжить из себя пацанские наклонности. Я потерял интерес к улице, стал иначе воспринимать происходящие события. К двенадцати годам я больше не давал поводов, которые могли бы принести огорчения моим родителям. Период с девяти до четырнадцати лет был заполнен событиями, потрясшими наш привычный уклад жизни. Голод, голодомор, сталинская инквизиция оставили в моей памяти тяжёлые воспоминания, которые достаточно подробно описаны в следующих главах. Что касается Сэма, то он последовал моему примеру. Он перестал огорчать своих родителей. Всё осталось в прошлом.

В заключение этой главы я хочу посвятить несколько строк моему брату Моне и самому старшему из нас – двоюродному брату Якову. Моня был младше меня на два с половиной года. В описываемом в этой главе времени, он не участвовал в наших проделках, хотя в ряде случаев он был готов идти с нами на любые риски. Мы с Сэмом его очень любили. Это, во-первых, а во-вторых нам хватило разума понимать, что мы не можем включать его в команду, идущую совершать подвиги, в силу того, что он ещё не созрел для этого и у него нет необходимого опыта. В детстве он был тихим и исключительно дисциплинированным мальчиком. Я не помню, чтобы наши родители когда-нибудь его наказывали. В дальнейшем, пройдя через многие испытания, он стал одним из крупных деятелей атомной промышленности. Но, пожалуй, здесь я обязан сказать, что Моня проявил к нашим родителям беспрецедентную заботу. Он их любил, а они готовы были идти с ним на край света ради его успеха. Так и случилось: куда-бы его не посылали работать, они были с ним и его семьёй. Забота о его здоровье – это главный их приоритет. Папе было 73 года, когда он ушёл из жизни, а маме 94. Они похоронены в г. Навои, Узбекистан. Моня поставил им бронзовый памятник. На одной из плит выбита эпитафия, содержащая благодарность им, за то, что они дали нам жизнь и всю свою отдали нам до конца. Моня был необычайно умён и опытен. Он был награждён орденами и медалями. Последний раз мы виделись с ним в 1997г., когда он был в командировке в США. Уйдя на пенсию, он переехал в Подмосковье. Он ушёл из жизни в 2009г. Похоронен на кладбище в Москве.

Самуил Львовский

Яков Тродлер

Яков был старше нас с Сэмом почти на пять лет. Наши интересы, понятно, не совпадали. Когда мы с Сэмом пошли в пятый класс, Яков учился в десятом, а после окончания школы поступил в московский медицинский институт. В связи с началом войны ему, студенту 5-го курса, присвоили звание военврач 3-го ранга. Он прошёл всю войну от первого до последнего дня. Закончил он войну начальником полевого госпиталя в звании подполковника. Имеет награды: четыре ордена и боевые медали. В конце 80-годов репатриировался с семьёй в Израиль. Несколько лет тому назад он ушёл из жизни. Похоронен в г. Хайфе.

Глава вторая

Голод. Голодомор

В этой главе, в отличие от предыдущей, я вовсе не герой описываемых в ней исторических фактов. Я скорее являюсь свидетелем отдельных событий, которые происходили в нашем небольшом провинциальном городе, где большинство жителей знали друг друга. Наш город-это микроскопическая часть СССР, и то, что имело место у нас в городе, в тридцатых годах являлось отражением процесса, который происходил в стране. Но в отличие от крупных городов, в таком маленьком городе, как Каган, любое событие становилось известным, особенно, если оно было печальным. Вообще в городе царили мир и толерантность. За все годы нашего проживания в городе произошло одно убийство на почве ревности и другое-во время ночного ограбления банка заезжими грабителями, когда были убиты два милиционера. Перед тем, как я перейду к описанию различных событий, происшедших в нашем городе, я намерен познакомить читателей более подробно с семьёй Рафаила и Эстер Догадкиных, моих дедушки и бабушки. У них было пятеро детей: Мехл, Фаня, Роза, Дора и Малка. Дедушка в 1918 г. был убит деникинцами на глазах детей при возвращении с ярмарки в своё местечко Покотилово, где они жили. Они напоролись на засаду. Бабушка была тяжело ранена ударом сабли в голову и никогда после этого не смогла оправиться от последствий ранения. Дедушка был учителем, и при его жизни у семьи не было особого достатка, а после его гибели и недееспособности бабушки семья начала испытывать серьёзные трудности и нуждалась в помощи. Однако большинство братьев и сестёр дедушки и бабушки: Догадкины, Корсунские и Шерманы ещё до первой мировой войны, опасаясь еврейских погромов, покинули Украину и уехали в Палестину, Америку и Аргентину. Мама мне рассказывала, что после революции они ещё несколько лет оказывали помощь бабушке. Впоследствии бабушка Эстер до самой кончины в 1936 г. жила в нашей семье. Мой папа относился к ней с большим уважением и обеспечивал её кошерными продуктами, поскольку она была глубоко религиозным человеком. Он следил, чтобы никто не прикасался к её посуде. Теперь возникает естественный вопрос: каким образом наша семья оказалась в городе Кагане. Ответ связан с историей семьи дяди Мойсея Тродлера. После трагических событий, в результате которых погиб мой дедушка и тяжело ранена бабушка и истечения траура, тётя Фаня вышла замуж за дядю Мойсея и уехала с ним на его родину в г. Тальное, Украина. Город известен тем, что в нём родился Миша Эльман, великий российский и американский скрипач (1891г.–1967г.). Там дядя Мойсей обучился профессии шорника. Гражданская война, разруха, конкуренция и другие объективные причины заставили молодую семью, живущую на грани крайней бедности и где родился первенец Яков, задуматься о будущем. На первый план вышла Средняя Азия, куда устремились в своё время евреи от страшных еврейских погромов, происходивших на Украине. В числе них были родные сёстры дяди Мойсея: Ида Финаревская и Рыся Сасевич, проживавшими со своими семьями в городе Кагане. Они и их дети проживали в этом городе в достатке, имели работу и пользовались уважением горожан. После длительной переписки, выяснилось, что специальность шорника исключительно дефицитна и востребована, особенно в городе Бухаре. После недолгих сборов семья дяди отправилась в дальние края за счастьем, убегая от бедности и отсутствия каких-либо перспектив на будущее. В Бухаре дядя с помощью свох сестёр покупает помещение, которое было раположено в нескольких шагах от центральной станции извозчиков. Он закупает необходимое оборудование и инструменты и создаёт мастерскую по изготовлению и ремонту конских сбруй и других аксессуаров для управления конями. Пошли заказы и вскоре дядя вернул долги. На многие годы он был обеспечен работой, которая дала его семье достаток и благополучие до момента, пока не началась автомобилизация всей страны. О последствиях этого я упомянул в Главе Первой. Закрепление семьи Тродлер на «новой земле» фактически создало плацдарм для переселения части семьи Догадкиных, которые крайне нуждались в перемене мест. Следующей после тёти Фани уехала из Покотилово тётя Роза, вышедшая замуж за Володю (Велвл) Загребельского. Они уехали в г. Бухару и стали заниматься мелкой торговлей, которая приносила им доход, достаточный для нормальной жизни. Был НЭП и никаких препятствий для среднего и мелкого бизнеса не было. Наконец, очередь дошла до моей семьи. Мои папа и мама жили с родителями папы. В семье сложились тяжёлые отношения между мамой и свекровью, по вине которой погиб первенец Рафаил-она его случайно выронила. Мама снова была в положении и стремилась уйти от опеки и зависимости от родителей папы. Но папа не имел никакой специальности, кроме хлебопашества. Найти самую простую работу в местечке Тишковка практически было невозможно. Они отчаянно искали выход. И в этот момент пришло письмо от тёти Фани, в котором она приглашала приехать нашей семье к ним и готова выслать деньги для приобретения билетов на поезд. Родители поняли, что упускать такой шанс они не имеют право. Но беременность мамы не позволяло ей пуститься в опасное и крайне рискованное путешествие. Сама мысль потерять второго ребёнка была для неё невыносимой. Поэтому было принято решение, что папа поедет один, и, если ему удастся устроиться на работу, то он после моего рождения заберёт нас с мамой к себе. Вскоре он уехал. Перед отъездом, он обратился к родителям с просьбой не обижать маму. После отъезда папы мама научилась пользоваться швейной машиной «Зингер» и делать выкройки. Неожиданно, она стала белошвейкой. Теперь она могла обшивать всю семью, а она была большая: у папы были три брата и сестра. По приезде в Каган, папа записался в очередь на трудоустройство в «Доме Труда». Каждый день он приходил в это заведение, но ему ничего не предлагали. Безработица была страшная. Наконец, ему предложили работу в качестве уборщика на скотобойне. Никто не хотел соглашаться на подобную работу. Папа, не колеблясь, согласился – он не брезговал работать на любой работе, хоть ассенизатором. На следующий день папа прибыл на скотобойню, которая находилась примерно в километре от окраины города. Там ему объяснили, в чём состоят его обязанности, дали ему какие-то предметы для уборки и показали, где подключён шланг для полива цементного пола. Папа приступил к работе. Через какое-то время, руководство, заметив его исключительно добросовестную работу, решило поставить его учеником к раздельщику туш. И не ошиблись: впоследствии он стал одним из лучших среди раздельщиков и рубщиков туш в городе. Постепенно возникли условия для нашего с мамой переезда в Каган. Ближе к осени 1925 г. мы приехали в город Каган. Папа встретил нас на вокзале и отвёз в квартиру, состоящую из двух небольших комнат и кухни. Это был предел их мечтаний. Наш дом был расположен напротив городского парка. Летом 1926 г. родился мой брат Самуил (Моня). Таким образом, письмо тёти Фани с приглашением переехать к ним, т.е. в Среднюю Азию, спасло жизнь нашей семье. Дядя Мехл и тётя Дора не воспользовались её приглашением, и это для них и их семей закончилось катастрофой. Это произошло почти двадцать лет спустя. Но кто мог подумать, кто мог знать? Замечу, что тётя Дора, вышедшая замуж за Иосифа Дульмана, сельского кузнеца, по-видимому, была уверена, что работа мужа станет гарантом благополучия семьи сейчас и в будущем. Это была трагическая ошибка. Теперь, когда читатель получил ответ на вопрос, каким образом наша семья оказалась в г. Кагане, я перейду к темам, перечисленным в заголовке настящей Главы. Голод подкрадывался очень медленно. Ещё долго в Бухаре по традиции с двенадцати до трёх часов дня, когда стояло пекло и почти не было покупателей, продавцы, покидая на это время магазины, двери не запирали, а просто опускали прозрачную занавеску или полог. Никому из жителей в голову не приходила мысль заглянуть в магазин, тем более, что-то похитить. Вспоминаю Бухару тех времён: в центре, недалеко от Ляби хауза, на пересечении главной улицы с поперечной и одинаковых построек на каждом углу, воздвигнут большой красивый полусферический купол, на вершине которого установлено небольшое цилиндрическое сооружение в узбекском стиле. В постройках располагались четыре разных магазина по продаже: колониальных товаров (с/х инструменты, скобяные товары, дёготь и т. д.), ковры, текстильные товары и одежда. Двери именно этих четырёх магазинов днём в указанный выше период не закрывались. Однако, всё это изменилось после начала тотального голода в СССР (1932 г. – 1933 г.), и первую очередь, на Украине и в Поволжье, откуда люди бежали в надежде найти спасение от голода и смерти. Вместе с ними бежали социально опасные преступники, которые рассчитывали хорошо поживиться на несчастье голодных и оборванных. Надо отдать должное узбекскому народу, проявившего исключительнное гостеприимство и доброту в отношении подавляющего числа беженцев, нуждающихся в еде и работе. Однако, прибывшие вместе с ними воры, грабители, убийцы решили воспользоваться этим и начали заниматься чёрным делом. Именно, в этот момент на дверях магазинов появились большие замки, которыми они запирались продавцами, перед их уходом на дневной перерыв. Тем самым, была нарушена местная многовековая традиция, основанная на доверии к человеку. Были случаи убийства и линчевания преступников, пойманных на месте преступления. В нашем городе, подобные преступления совершались крайне редко. Тревожное же ощущение наступления голода уже чувствовалось.

Г. Бухара. Под куполом видны магазины. Слева чайхана, в которой мы Иосифом Догадкиным в 1936 г. пили зелёный чай.

Постепенно из магазинов стали исчезать обычные продукты: соль, сахар, макароны, разные крупы, а также различные консервы. На базаре резко повысились цены на овощи, фрукты, молоко, масло. Практически и они стали не доступны. Самое печальное было то, что полностью исчезло хлопковое масло, которое производилось в самом городе. Когда стало нечего есть, самым вкусным блюдом стало масло, заправленное солью, в которое макали кусочки хлеба. В этот трудный период папа уже работал в ОРСе (Отдел Рабочего Снабежния) на хлопкоочистительном заводе в качестве снабженца и получал наравне со всеми скудный паёк. Попытка хищения продуктов пресекалась немедленно и жёстко. Папа изо всех сил старался поддерживать рабочих и ездил по бухарскому району в поисках продуктов. Благодаря старинной дружбе с местными продавцами скота, папе иногда удавалось купить за небольшую цену одну или две яловые коровы. Благодаря этому, рабочие завода периодически, примерно раз в месяц, получали порцию мяса. Другим источником получения мяса была охота на маленьких степных оленей-джейранов. Для этого требовалось получить строго ограниченную лицензию на их отстрел. Папа, вооруженный маузером, был организатором и участником охоты на этих маленьких оленей. На заводе отбирали несколько опытных охотников и на грузовой полуторке вместе с представителями власти-одним или двумя милиционерами, и папой отправлялись на ночную охоту в степях Кызыл кум. Машина носилась по степи с зажжёнными фарами и, если джейран попадал в освещённую полосу, то его судьба была решена: охотники стреляли без промаха. Когда количество отстреленных оленей достигала разрешённой, охота заканчивалась, охотники, а также сопровождающие их милиционеры возвращались в город. Сразу хочу отметить, что и тогда узбекские власти берегли фауну и не допускали никакого браконьерства. На всех дорогах, ведущих в места обитания этих быстро бегающих оленей – красавцев, были установлены вооружённые посты. Можно было не завидовать браконьерам-любителям оленины. Разрешение на охоту предприятиям выдавались крайне редко. Поэтому, получить такой деликатес как кусок оленнего мяса, расценивался как праздник. В то же время, положение с провиантом лишь ухудшалось. Практически есть было нечего. В это время, какому-то сердобольному деятелю пришла в голову «блестящая мысль»: кормить народ продуктами отхода производства хлопкового масла. При отжиме паровым прессом в повышенной температуре семян хлопка, содержащих масло, остаются спрессованные жмыховые пластины, которые быстро твердеют. Именно эти пластины стали выдавать по талонам в качестве питательного продукта. Сам по себе он был не привлекателен. Какое количество калорий, насколько он был полезен и какие возможные последствия от его употребления в действительности, никому не было известно. Но доминанта-спасение от голода, затмевала все возникшие вопросы. Эти пластины имели большую твёрдость и кушать их – это сломать зубы. Поэтому, их обычно разбивали кувалдой или большим молотком и шпарили горячей водой. Кувалды и молотки немедленно были сметены с прилавок хозяйственных магазинов. Не хочу драматизировать далее ситуацию. Голод наступил у нас, когда я учился в начальной школе. Никто не жаловались на голод, но внешний вид учеников выдавал признаки серьёзного недоедания. Но в нашей школе никто не погиб от голода. По-видимому, в каждой семье были какие-то резервы или дополнительные возможности, наконец, деньги, которые помогли выжить в это суровое время. Помню один случай, который остался в моей памяти. Я всегда очень любил селёдку и дрожал от нетерпения, когда её разрезали. Селёдка во время голода абсолютно исчезла с нашего стола. Однажды, я вернулся из школы, помыл руки и сел за стол, где уже сидели пять человек. Трое из них-Тётя Дора и двое её детей-беженцы из Украины. Мама подала мне тыквенный суп, в котором было несколько кусочков тыквы и несколько лапшинок, и маленький кусочек хлеба. Только я начал кушать суп, как мой братик Моня поделился со мной, что на закуску они съели по кусочку селёдки. Маленькую селёдку подарила соседка. Я обомлел, затем заглянул маме в глаза и увидел, что она смущена: она забыла обо мне, деля селёдку. Я встал из-за стола, зашёл в спальню и дал волю слезам. Через некоторое время мама зашла в спальню и первый раз в моей жизни извинилась и сказала, что она сохранила остатки селёдки и просит меня пройти к столу. Действительно, на розеточке лежала маленькая жабра со створкой. Мама склонилась надо мной и тихо сказала: возьми в рот и пососи. Селёдочный запах и вкус сделали своё дело. Я получил истинное наслаждение и забыл обиду. Как мало нужно было для этого. Прошло ещё какое-то время и положение стало исправляться: в наших краях голод постепенно стал уходить. Но он оставил в сознании людей неуверенность в завтрашнем дне, которая привела к массовому психозу-семьи начали заводить крупнорогатый скот, козлов, свиней, кроликов, птиц. Наш город не препятствовал этому, т. к. любой дом имел собственный двор и каждый жилец имел во дворе свой небольшой сарай. Тётя Фаня купила корову, полагая, что она даст много молока, как заверял её владелец. В действительности, она давала от силы, если у неё было хорошее настроение, четыре литра, а обычно менее трёх. Тем не менее, эта корова жила у тёти Фани много лет. Наша семья также поддалась общему настроению и завела кроликов. Я с ними дружил и когда папа выбирал кролика на обед, я уходил. До сих пор я обхожу стороной прилавки с тушками кроликов и не могу их есть. Со временем, когда на прилавках магазинов почти восстановился прежний ассортимент продуктов, люди успокоились и психоз сам по себе прошёл. Если объективно признаться, то голод в наших краях был несравненно слабее, чем на Украине и Поволжье, но огромный поток беженцев их вид и их рассказы сильно напугали жителей, особенно городов. Поэтому паническое настроение и ожидание худшего усугубляло психологическое состояние многих людей. В дальнейшем, часть беженцев вернулась, другая адаптировалась к местным условиям жизни и осталась жить в наших краях навсегда. Среди них были специалисты в различных отраслях, в том числе в просвещении, промышленности и т. д. Несомненно, они и их потомки способствовали развитию Средней Азии. Переходя к Голодомору, который лишь опосредовано коснулся нашей семьи, то о нём написано так много, что я ничего нового о нём добавить не могу. Читая материалы исследования, посвящённые Голодомору, я пришёл к выводу, что это было спланированное и осознанное убийство миллионов невинных людей: украинцев, русских, евреев и других. Практически мало кто, а точнее, никто не понёс наказание за эту человеческую трагедию. Во время Голодомора на Украине оставались две семьи Догадкиных: дяди Мехла и тёти Доры. Прежде, чем продолжить эту тему, я намерен познакомить читателей с двумя событиями, зафиксированными в моей детской памяти. Известно, что советская власть объявило войну всем религиозным конфессиям под лозунгом «религия это мракобесие и яд для народа». Борьба с мракобесием стремительно развивалась в течении всех двадцатых годов и затронула тридцатые годы двадцатого столетия. В г. Кагане были одна православная церковь и одна синагога. Что касается мечетей и других святынь, то я о них в то время ничего не знал. Деревянная церковь со звонницей находилась на окраине города, рядом с Главным почтамтом и Домом Труда. Церковь венчалась высокой конической конструкцией, на вершине которой был установлен большой крест. Церковь выглядела величественно. Я никогда не входил в церковь и не имею представление о её внутреннем убранстве. Когда я случайно находился вблизи, я видел входящих или выходящих людей, в основном преклонного возраста. Неожиданно по городу прошёл слух о том, что на следующий день намечен снос церкви. Наш дом был расположен на той же улице, что и главный почтамт и сравнительно недалеко от него. Когда я увидел большое число людей направляющихся в сторону церкви, я решил присоединиться к ним. Таким образом, я стал невольным свидетелем варварского разрушения церкви. Образовалась огромная толпа верующих, сочувствующих и просто любопытных, в числе которых был и я, маленький мальчик, не понимающий, что происходит. Толпа, где женщины были одеты во всём чёрном, а мужчины стояли на солнцепёке с непокрытой головой молча ждали, что произойдёт какое-то чудо. Но оно не произошло. Скоро, вдали стали слышны звуки стремительно приближающихся к церкви нескольких пожарных команд. Звук пожарных колоколов был слышен всё более явственнее. Среди прибывших трёх конных пожарных команд, была какая-то большая повозка, запряженная цугом тремя парами коней-битюгов. Все пожарные, несмотря на жару, были одеты в брезентовые робы, а на головах, начищенные до блеска, медные каски. До них к церкви прибыл наряд милиции на случай возникновения беспорядков. На повозке лежала бухта толстой пеньковой верёвки. Пожарные с помощью пожарной лестницы добрались до основания конуса и закрепили на нём верёвку. Второй конец верёвки прикрепили к повозке и она медленно начала двигаться. В какой-то момент лошади рванулись, и конус вместе с крестом рухнул на землю. Раздался страшный стон толпы, многие упали на колени, неистово молясь. Увидев всё это, я бросился бежать домой и быстро, сбивчиво рассказал маме о виденном. Я не видел, как разрушали саму церковь и звонницу. Однажды я был на месте, где располагалась церковь. Я увидел ровно расчищенную и утрамбованную площадку. Не осталось никаких признаков того, что на этом месте когда-то стояла большая красивая деревянная церковь. Что касается синагоги, то с ней поступили исключительно цивилизованно: синагогу просто отобрали у верующих и передали ОСОВИАХИМ’у. Полное название этой организации – Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству. Она была создана в 1927 г. по предложению Климента Ворошилова, наркома по военным и морским делам. Синагога располагалась на улице им. Ленина, сравнительно недалеко от нашего дома. Здание синагоги было одним из красивейших в городе. Мои родители были прихожанами этой синагоги. В отдельные праздничные дни они брали меня и Моню с собой в синагогу. После того, как у евреев отобрали их храм, евреи Кагана не отказались от исполнения религиозных обрядов и молитв. Для этого в городе возникли «тайные молельные дома», при этом местные власти делали вид, что им об этом ничего не известно. Такова судьба двух прекрасных религиозных храмов города, таков результат «борьбы с религиозным засильем и мракобесием». Сегодня, описанные события можно расценить как дикость. Но всё это в прошлом. Это пример борьбы советской власти с народом. Теперь хочу привести пример борьбы представителей узбекского народа с советской властью. Всем известно о существовании басмаческого движения, которое боролось с советской властью, особенно в годы всеобщей коллективизации, которая принуждала бедных крестьян-дехканов объединяться в колхозы. Басмачи жестоко расправлялись с активистами нового движения и представителями советской власти. Басмачи действовали по всей территории Узбекистана, в том числе в Бухарской области, главным образом в сельской местности. Но причём здесь Каган? По каким-то соображениям именно Каган был выбран местом проведения съезда дехканов. Скорее всего, организаторы съезда считали, что Каган-это как раз наиболее безопасное место. Это была трагическая ошибка. Охрана съезда состоялось всего из нескольких милиционеров. В день открытия съезда мы с братом играли рядом с домом. Мама сидела у входа в дом. Вдруг, услышав какой-то отдалённый шум, она мгновенно схватила нас в охапку и занесла в квартиру. Затем быстро выбежала наружу и закрыла ставни на окнах. Я же прилип к окну и через приличную щель в ставне стал наблюдать за дорогой, которая была в некотором отдалении от дома. Щель в ставне позволяла видеть сравнительно большой участок дороги. На этой дороге в нескольких сотнях метров находился Дом Труда, где проходил съезд. Через короткое время я увидел орущих, скачущих всадников с шашками наперерез. Они были одеты в узбекские халаты, а на головах высокие шапки, надвинутые на глаза. Сколько их было, я не знаю, но много. Мама, увидев меня у окна, потребовала уйти в глубину комнаты. Так мы просидели в полутьме какое-то время, боясь выйти из дома, чтобы узнать, что произошло, и попутно открыть ставни. И вдруг мы услышали топот лошадей и гиканье всадников, которые скакали в обратном направлении. Прошло ещё какое-то мгновение и шум стих. Только на следующий день мы узнали подробности кровавой драмы. Это была банда басмачей. Каков был её численный состав неизвестно. Но некоторые свидетели, видевших их в разных частях города посчитали, что их было от 20 до 25 всадников. Они сняли охрану, ворвались в большой зал, где проходил съезд, зарубили весь президиум до одного человека. Никого из перепуганных дехкан басмачи не тронули. В народе говорили, что они зарубили более 20 человек (не считая милиционеров, стоявших в охране), представителей власти. Их провожали с почётом. В траурной процессии принимало участие большое число горожан, а также представители областной, районной и городской власти. Такова была цена принудительной коллекти-визации. Судьба басмаческого движения известна: Красная армия его разгромила, а остатки банд ушли навсегда в Афганистан.

Глава третья

Террор

Период с 1936 г. по 1938 г.-время перехода от детства к юности, был для меня крайне тяжёлым. Тогда я находился под гнётом неопределённости, а иногда безысходности. Осознание этого состояния души возрастало по мере взросления. Причина-возможный арест папы. Я паниковал, когда у дома появлялся милиционер. По наивности я думал, что именно они могут прийти и арестовать папу. В действительности, это делали другие дяди, одетые в штатском, и приезжали они на воронке, как правило, ночью. Тогда существовало ряд ритуалов ареста «политических противников» вождя, но я с ними не знаком. Аресты и незаметное исчезновение людей в нашем городе начались в 1936 г. Возможно, это происходило и в предыдущие годы, но мне лично об этом неизвестно. Когда раньше мы жили напротив городского парка, рядом с нами жила польская семья: отец, мать и два сына, один моего возраста, другой, намного старше. Вплотную с их домом располагалась большая мастерская по ремонту бытовой техники, которая принадлежала полякам. Мне кажется, что она была единственной в городе. Мастерская имела свою кузницу, пару небольших токарных станков и верстаки. На стенках располагались различные инструменты. Вечером, когда мастерская закрывалась, старший сын приглашал всех малышей из соседних домов в мастерскую и в полутьме рассказывал страшилки. Некоторые от испуга начинали плакать, а он получал от этого некое удовольствие. Именно с них начался террор. В одночасье, все они просто исчезли. Их добротный дом и мастерскую реквизировали. Весь город оцепенел. Ведь эта семья была известна всему городу, её услугами пользовались многие горожане. Да, они были угрюмыми, малоразговорчивыми, но это не причина для их ареста. Все ждали дальнейших событий. Начались аресты. Следующими подверглись аресту директор нашей школы и члены его семьи. Кажется, его фамилия Рокач. Он был венгром или венгерским евреем. Под его руководством школа стала лучшей в регионе. Сам он, как и его жена преподавали в старших классах. В школе в старших классах учились их дети. Директор был строгий, но справедливый. Об этом свидетельствует одно событие. Я взял в школьной библиотеке рекомендованное для чтения пособие по литературе, в котором содержалось помимо биографии русских поэтов также их отдельные поэмы и стихи. Это была достаточно толстая книга в красивом жёстком переплёте. Выдавали её на ограниченное время. Ученик нашего класса некий Карамышев попросил одолжить ему книгу на пару дней. Действительно, через два дня он вернул книгу. Перед тем как сдать её в библиотеку, я решил её перелистать, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке. Каков был мой ужас, когда я увидел, что все портреты изуродованы: на изображении портретов, включая великих вождей, грубо чернилами нарисованы усы и бороды или они испачканы чернилами. Имеет место надругательства над вождями мирового пролетариата и великими русскими поэтами, т. е. имеет место факт вредительства. Понятно, что вся тяжесть ответственности ляжет на моих папу и маму. Я решил показать книгу маме. Она выслушала мой рассказ о том, каким образом книга оказалась у Карамышева, и спокойным голосом сказала: «Одевайся, пойдём в школу.» Я учился тогда в шестом классе, в первую смену. Примерно в четыре часа мы прошли в кабинет директора. К счастью, он в это время не имел урока. Мама спокойным голосом рассказала о цели нашего прихода. Она при этом добавила, что если она не будет удовлетворена решением, которое гарантирует снятие ответственности с ее сына за совершённое безобразие, то она будет вынуждена обратиться к прокурору. Понятно, что директору меньше всего хотелось встречаться с прокурором. Поэтому он уверен, что я никакого отношения к случившемуся не имею. Он заверил маму, что он тщательно разберётся со всей этой историей, пожелал нам всяческого добра и проводил нас до самых дверей школы. Через день на большой перемене меня пригласили к директору школы. Я поздоровался с директором, который предложил мне сесть на стул, стоящим перед его столом. Он попросил передать моей маме следующее: «Ваш сын в случившимся не виноват. Книгу разрисовал и, таким образом, её испортил, младший брат Карамышева. Родители последнего алкоголики и воспитанием детей не занимаются. Что касается самого Карамышева, то он переведён в другую школу». Этот крайне опасный инцидент завершился благополучно для нашей семьи. Мои родители были очень взволнованы, узнав об аресте директора школы. В 1935г., после продажи СССР Маньчжурии Китайской Восточной Железной дороги (КВЖД), сотрудники этой дороги стали возвращаться на родину. Это были высококвалифицированные специалисты по обслуживанию железных дорог и подвижного состава. Часть этих специалистов была направлена в г. Каган. Среди приезжих была семья по фамилии Осипенко, состоящая из четырёх человек: отца, матери и двух сыновей – школьников. Последних приняли в нашу школу. Они были очень высокими, на голову выше любого ученика. Старший посещал девятый класс, а младший седьмой класс. У того и другого имелись американские гоночные велосипеды. Они часто разъезжали по городу, вызывая восхищение и одновременно зависть. Семья жила замкнуто, дети не завели друзей в школе. Однажды, вся семья исчезла. Злые языки утверждали, что они были японскими шпионами. То же самое произошло с корейскими переселенцами с Дальнего Востока, которых считали пятой колонной. Сначала их было много, но затем все, за исключения единиц, были арестованы и увезены в неизвестном направлении. Надо сказать, что как семья Осипенко, так и корейцы быстро адаптировались к местным условиям и проявили себя хорошими и честными работниками. Здесь я хочу отметить одно важное обстоятельство. Город Каган находился далеко от центра с населением, в котором преобладали русские, с принятой в СССР структурой управления: Горком партии, Горисполком, городское управление НКВД, милиция, Центральный банк и т. д. По-видимому, по этой причине г. Каган стал местом ссылки или пересыльным пунктом для членов семей «врагов народа». Разумеется, не рядовых, а участников знаменитых процессов. Участники-это бывшие соратники вождя народов. Кроме того, в Каган отправляли в ссылку бывших крупных руководителей правительства Узбекской ССР. Я не знаю, по какой причине на Каган возложили эти функции, но предполагаю, что малочисленность населения, некая изолированность позволяли вести постоянную слежку за членами семей репрессированных «врагов народа». На нашей улице и на нашей стороне, между небольшим пустырём и огороженным «Пустым двором», куда свозили битую стеклянную тару и осколки оконного стекла, поодаль от тротуара стоял просторный кирпичный одноэтажный дом. Какое-то время он пустовал. Но однажды в нём появились обитатели. Они вели себя крайне замкнуто, и лишь в редких случаях на крыльце дома появлялся высокий мужчина средних лет. Он был одет опрятно и производил впечатление интеллигентного человека. Я обратил внимание на его несколько удлинённое лицо. В некоторых случаях, когда я проходил мимо, а дверь на короткое время оставалась открытой, то в глубине коридора можно было видеть женские фигуры. Как мне объяснили взрослые, эти ссыльные – близкие родственники Генриха Ягоды, бывшего наркома внутренних дел СССР, дело которого рассматривалось на Третьем Московском процессе (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A2%D1%80%D0%B5%D1%82%D0%B8%D0%B9_%D0%9C%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%BF%D1%80%D0%BE%D1%86%D0%B5%D1%81%D1%81), и согласно приговору он был расстрелян в марте 1938 года. Сколько времени родственники Ягоды находились в Кагане, я не помню, куда их перевели – не знаю. Дом, в котором они провели какое-то время, снова стоял безмолвным. Возвращаюсь к папе. Папа был молчаливым и немногословным человеком. Таким он был на работе и в обществе. Дома он иногда нарушал непреложный закон поведения и тогда долго беседовал с мамой, но только на идиш. Папа, в целом, вёл себя разумно и осторожно. Всё это помогло ему пережить трагические тридцатые годы. Даже недруги, которых у него почти не было, не могли настрочить на него донос, потому что он не давал для этого повода. Папа был заметной фигурой в небольшом городе, в котором мы жили, и страх быть репрессированным не проходил все эти годы. Он постоянно ждал ареста. И, если это не произошло, то такова была добрая воля Судьбы. В действительности, папа был последовательным и принципиальным антисталинистом. В нашем доме не было культа Сталина, потому-что о нём папа вслух никогда не говорил. А, если упоминал, то с презрением и ненавистью, чему я был свидетелем при разговоре папы с очень уважаемым мною человеком в 1950г. Тогда выражать подобные мысли было очень опасно. Папа пользовался доверием людей. В 1937г. директор завода, на котором работал папа, – А. Беляев, часто бывал в нашем доме (его семья жила в Ташкенте). До этого он был Начальником Госплана Узбекской ССР. Подозревая его в чём-то, столичные власти сняли его с работы и отправили в отстойник-город Каган, назначив директором хлопкоочистительного завода. А. Беляев был милым, интеллигентным человеком, крупным специалистом в области планирования. Однажды он пришёл к нам, чтобы попрощаться. Он ждал ареста. Они проговорили с папой всю ночь, лишь под утро он покинул наш дом. О чём они говорили, я не знаю. Вероятно, о чём-то важном, может-быть, об истоках террора, царившего в стране. Уходя, он оставил папе папку с документами, письмами, записями, фотографиями и попросил, в случае его ареста, передать всё это его семье. Через некоторое время он был арестован. О его судьбе ничего неизвестно. После его ареста папа сделал тайник в сарае, во дворе, и спрятал там папку. Затем, папа позвал меня в сарай, рассказал о папке и показал место, где она спрятана (спрятана она была надёжно). Он попросил меня сохранить всё, что я узнал, в глубокой тайне. Тогда папа не был уверен в своей безопасности. Спустя какое-то время папа, будучи в Ташкенте, пытался найти семью своего друга, чтобы выполнить его волю. Но сделать этого он не смог: семья была арестована и выслана в одно и то же время, что и глава семьи. О судьбе его семьи ничего не известно, но уверен, что они разделили печальную участь жертв сталинского террора. Хочу ещё раз повторить, что пишу только о фактах, свидетелем которых я был. Теперь о другом факте. Память мне подсказывает, что в 1936г. в Каган приехала семья, состоящая из четырёх человек: отец – Антонишкис, мать – Луговая и двои их детей – девочек. Антонишкис прибыл в Каган в качестве комиссара полка связи, расквартированного в нашем городе, а Луговая вскоре стала первым секретарём Горкома партии. Они были необычайно красивыми: он – высокий, стройный, с правильными чертами лица и большими рыжими усами; она – высокая, стройная, с красивым выражением лица. Так мне показалось, когда я их увидел в нашей школе. Они привели своих детей. Старшую определили в наш класс, а младшую в младший класс. Старшая, красивая девочка с копной огненно рыжих волос, вся в папу. Она была очень заводная, в её компании не было скучно. Однажды с ней произошла беда, она случайно упала в яму с горящим углём и очень сильно обожгла ноги, руки и частично лицо. Она долго лежала в больнице. После заживления обгоревших частей тела, она вернулась в школу. Она изменилась неузнаваемо. Мы всем классом ей помогали наверстать упущенное. Но к сожалению, через какое-то время её родители были арестованы, а дети куда-то пропали. Об их судьбе, я ничего не знаю. В пятом или шестом классе я познакомился и подружился с мальчиком из соседнего класса Оскаром Стружановым. Судя по некоторым признакам, он был из интеллигентной семьи и прекрасно воспитан. Мне общение с ним было не только интересным, он ввёл меня в мир, ранее неведомый для меня. Однажды, он пригласил меня в свой дом. Его семья жила в просторной квартире, расположенной недалеко от Главпочтамта, его отец был начальником этого учреждения. Лишь позже, я узнал, что старший Стружанов, высланный вместе с семьёй в Каган, ранее занимал высокий пост, скорее всего, в Москве. При посещении квартиры Стружановых, Оскар познакомил меня со своими родителями. Отец Оскара был намного старше его матери, небольшого роста, с приятным лицом. В его глазах светилась доброта. Он знакомился со мной как со взрослым и задал мне вопросы относительно меня лично и моей семьи. Судя по заданным вопросам, родители Оскара берегли его от влияния «пацанского общества» и им было не безразлично с кем он дружит. Наверное, выбор сына они одобрили. Квартира Оскара была богато обставлена. Но не это меня поразило. Мой новый друг достал большой чемодан с великолепной обшивкой-это был патефон. Когда он его открыл, меня ослепило внутренними блестящими деталями. На внутренней крышке патефона была прикреплена фирменная пластинка. Оскар прочитал мне вслух на английском языке, которым он владел свободно, то, что написано на пластинке и затем перевёл на русский. Я понял, что патефон имеет зарубежное происхождение. Я первый раз в жизни познакомился с подобной продукцией. Потом он завёл патефон, поставил пластинку и полились звуки танго. Тогда музыка поразила меня своими нежными звуками: ничего подобного я до этого не слышал. Я не помню название этого танго, но и сейчас слышу эту мелодию. Потом мы слушали и другую музыку. Оскар невольно приобщил меня к музыке. К громадному сожалению наша дружба внезапно оборвалась. Видимо, НКВД не забыл о «враге народа». Он был арестован и вся эта замечательная семья ушла в вечность. Я, прожив долгую жизнь, до сих пор помню Оскара и его родителей. Не понимаю, что должна была сделать эта семья, чтобы так зверски с ней поступить. Закончить эту скорбную главу я хочу напоминанием о близких дяди Мойсея Тродлера – его племянников Израйле Финаревском и Мироне Сасевиче. Израйль один из самых одарённых детей тёти Иды. Он был любимцем всей каганской семьи. Он любил бывать в нашем доме. В свой последний приезд он посетил наш дом, когда справлялся какой-то праздник. Тогда он был в ударе, пел под гитару, рассказывал анекдоты. Остроумный, компанейский, образованный, умница. Он учился в институте. Я запомнил его на всю жизнь. В конце тридцатых годов он по навету был арестован и осуждён. По моим сведениям, во время войны он попал в штрафной батальон и погиб в сражении. Светлая и добрая ему память. Мирон Сасевич был директором средней школы в городе Чарджоу. В тридцатых годах он был арестован как «враг народа» и сгинул в сталинских лагерях смерти. Все перечисленные имена в этой главе принадлежат реальным людям, которых я видел и с которыми общался. В моей детской памяти они остались навсегда. Сейчас, по прошествии почти восьмидесяти лет, я хочу задать вопрос истории: «В чём виноваты они и почему они уничтожены?». По моему мнению, причина в том, что в верхушке сталинского режима преобладали люди, обладающие двумя человеческими пороками: трусостью и звериной жестокостью. Не имея аргументов и не умея дискутировать со своим оппонентами, которые были на порядок умнее и опытнее их, они выбрали самый простой способ решения принципиального спора – убивать последних. Когда уходили навсегда те, с кем непосредственно общался и которые мне много дали, я поклялся никогда их не забывать. Вечная им память.

Глава четвёртая

Холокост

Эта глава посвящатся жизни и трагической судьбе наших близких. Речь пойдёт о четырёх семьях: дяди Мехла Догадкина (1887 г. р.), его дочери Мани, тёти Доры (Двоси) Догадкиной-Дульман (1897 г. р.) и тёти Фриды Львовской, родной сестры моего папы. Дядя Мехл был дважды женат. С первоё женой, рано умершей от рака, они имели троих детей: Соломон (1913 г. р.) , Иосиф (1916 г. р.) и Маня (1919 г. р.). Вторично он женился на вдове, которая имела сына Арона (1924 г. р.) от первого брака. У них также была совместная дочь, кажется её звали Полиной (1927 г. р.). Примерно, в середине тридцатых годов по каким-то причинам: экономическим, семейным, или из-за отсутствия перспектив найти работу, Соломон, а затем Иосиф покинули отчий дом и приехали в г. Каган, где их приютили мои родители. Оба они окончили бухгалтерские курсы, и мой отец устроил их на работу. Мои родители не имели с ними никаких проблем: Соломон и Иосиф понимали, чем они обязаны моим родителям. Незадолго до войны Соломон познакомился с молодой женщиной из Ташкента и она стала его невестой. В конце лета должна была состояться свадьба. Он переехал в г. Ташкент, где нашёл работу по специальности. Но свадьба не состоялась из-за начала войны. В 1941 г. Соломон был призван в армию. На войну его провожали мама и тётя Роза. Вскоре он попал на западный фронт, будучи кавалеристом. Погиб он под Смоленском в 1942 г. Затем в армию был призван и Иосиф. Он прошёл почти всю войну, был тяжело ранен, лежал в госпитале. После госпиталя он некоторое время служил в армии, а затем демобилизовался в звании сержанта. Имел боевые награды. После войны он вернулся в Ташкент, устроился на работу. Впоследствии он стал главным бухгалтером крупной строительной организации и пользовался большим уважением. Он часто посещал моих родителей, которые жили в г. Навои, Узбекистан. Иосиф относился к ним с большой нежностью и теплотой – он никогда не забывал о той роли, которую они сыграли в его жизни и судьбе. Они отвечали ему взаимностью. Что касается Мани, то она окончила педагогический институт незадолго до начала войны, вышла замуж и родила ребёнка, звали его Фима. Она и её семья погибли во время Холокоста. Но об этом позже. Теперь я должен осветить одно важное событие с трагическими последствиями для всей нашей семьи. В годы Голодомора, к нам, гонимые голодом, приехали тётя Дора со своими детьми Ароном и Полиной. Хотя в то время голод добрался и до Кагана, тем не менее, они знали, что уже не погибнут от страшного голода, свирепствующего на Украине. Я не помню, сколько времени они прожили у нас, но полагаю, что не меньше года. Арон и Полина посещали школу и прилежно занимались, хотя испытывали трудности из-за слабого знания русского языка. Дома они учились в еврейской школе, но свободно говорили по-украински. Арон и Поля были прекрасно воспитанными детьми, весёлыми и очень дружелюбными. Были они очень скромными и никогда не жаловались на обстоятельства. С ними было интересно и легко. Через полтора–два года после отъезда тёти Доры с детьми, мы в составе всей нашей семьи приехали в Покотилово в гости к нашим родным. Нас встретили очень тепло и с большим радушием. Мы остановились у дяди Мехла. Дядя Мехл владел большим добротным домом, коровой или двумя и другой живностью, то есть в доме царил достаток. Я не знаю, кем работал дядя Мехл, но судя по всему он занимал какой-то заметный пост в Управлении села. Каждое утро нам подавали свеже – выпеченный хлеб, сметану, творог, молоко. Днём мы ходили с детьми купаться в местный водоём. Что касается семьи тёти Доры, то они, в отличие от дяди Мехла, жили в приземистой избе, обставленной очень скудно. Бросались в глаза бедность и скромность их бытия. Но порядок и чистота в избе были идеальными. Люди они были гордыми: не было уныния, и они не жаловались на свою судьбу. При знакомстве с дядей Иосифом Дульманом, я обратил внимание на то, что он был красив, очень высокого роста с мощной мускулатурой, он же был кузнецом. Он слегка хромал. Приветливый и очень добрый. Однажды при очередном посещении семьи тёти Доры, дядя Иосиф предложил мне показать его кузницу. Я очень обрадовался этому предложению, и мы с ним и Ароном направились к месту расположения кузницы. В кузнице дядя разжёг огонь, покачал меха и положил в огонь какую-то металлическую заготовку. Затем он подозвал меня и сказал: «Ты становись у мехов и качай их, а я буду ковать. То, что получится–это результат нашей совместной работы». Он выковал маленький ажурный предмет. Я же был горд своим участием в создании этого произведения искусства. Потом он мне показал выкованные им различные изделия, в том числе прекрасные ажурные решётки. Дядя, действительно, был профессионалом высокого класса. Тогда я ещё подумал, что когда вырасту, то может быть стану кузнецом, но посмотрев на свои хилые бицепсы, и понял, что это не моё. Я до сих пор помню дядю Иосифа – этого замечательного, тёплого человека. Крайне довольные гостеприимством, мы попрощались с нашими родственниками и оставив Покотилово, направились в г. Умань, где жила сестра папы – тётя Фрида со своей семьёй. Они встретили нас тепло и доброжелательно. Мы пробыли там недолго, познакомились с достопримечательностями города и отправились домой через Москву. Ранее родители планировали посетить местечко Тишковка, где жили родители и братья моего папы, но встретиться с ними в эту поездку не удалось, поскольку незадолго до нашего путешествия на Украину они покинули местечко, переехали на Донбасс и обосновались в городе Никитовка, где дедушка Фавел нашёл работу в качестве маляра–художника, а братья папы Матвей и Ефим стали шахтёрами. Третий брат папы Израиль ещё раннее оставил Тишковку и посвятил себя организацинно-хозяйственной деятельности, в которой он достиг больших успехов. С крестьянством было покончено навсегда. В конце марта или в начале апреля дядя Мехл неожиданно, без предварительного извещения приехал в Каган, чтобы встретиться с моими родителями и получить совет, как ему поступить в связи с угрозой войны. Её запах уже чувствовался, особенно в их краях. Появились слухи о преследовании немцами евреев на захваченных территориях. Он понимал, что, если он примет решение покинуть Покотилово, то мои родители несомненно помогут его семье и семье тёти Доры обустроиться в Кагане. Драматичность положения заключалась в том, что моих родителей в Кагане не было: в конце 1940 года они уехали в Ташкент, где обосновались. Я, как сейчас, помню тихие разговоры на идиш дяди Мойсея и тёти Фани с дядей Мехл. Мы все жили в одной большой комнате. Я делал вид, что читаю учебник, в действительности же внимательно слушал о чём они говорят и понимал смысл беседы. Дядя убеждал себя и своих собеседников в том, что немцы не могут плохо поступить с евреями. Тому свидетельство, утверждал дядя Мехл, поведение немцев в 1918 году, когда они окуппировали Украину, повсеместно прекратились еврейские погромы. Это обстоятельство крепко засело в его сознании. Он не мог или не хотел поверить в то, что немцы через 20 лет стали абсолютно другими. Это были безжалостные убийцы, современные гунны. Кроме того, он не застал моих родителей, такими, какими он себе их представлял: они были унижены, раздавлены, опустошены и выжаты из Кагана. И только за то, что папе приписали нарушение нового сталинского указа о прогулах: один из его многочиcленных подчинённых, хронический алкоголик, по пути на работу выпил и свалился в канаву, где и заснул. Кто-то из «доброжелателей» немедленно настукал. Папу сняли с работы, исключили из партии и устроили над ним показательный суд. До этого случая у папы никогда не было каких-либо дисцип-линарных взысканий. Он был безупречен и честен. Правда, суд ограничился условным наказанием, видя абсурдность ситуации. Защитником папы на суде был адвокат из Ташкента Николай Васильевич Телушкин – один из лучших адвокатов Узбекистана. Его блестящая речь, подобно речи Ф. Н. Плевако, произвела огромное впечатление и смутила судью. Он был вынужден дать папе самое минимальное наказание. Я не знаю, что творилось в душе дяди Мехла, когда он не застал моих родителей в Кагане. Дядя Мойсей и тётя Фаня не могли дать ему совета и оказать ему помощь в обустройстве его семьи в Кагане, поскольку они сами сидели на чемоданах и ждали, когда мы с Сэмом закончим 10-й класс. Мы все покидали Каган навсегда. Но, что мне врезалась в память, это настоятельные советы дяде Мехлу на обратном пути остановиться в Ташкенте и встретиться с моими родителями. Кто знает, что произошло бы после этой встречи. История не знает сослагательного наклонения. Дядя Мехл не воспользовался нашим советом и уехал на Украину, минуя Ташкент. Он ехал на встречу гибели своей, своей семьи и семьи родной сетры Доры.

Весной 1942 г. в огне Холокоста погибли:

Семья Мехла Догадкина, состоящая из четырёх человек,

Семья Иосифа Дульмана, состоящая из четырёх человек,

Семья Фриды Львовской, состоящая из пяти человек.

Семья Мани Догадкиной, состоящая из трёх человек.

Все 16 погибших находятся в списках жертв Холокоста в Музее Яд Вашем, Иерусалим.

Среди жертв Холокоста их потомков могли быть талантливые и гениальные люди. И вполне возможно, что среди них могли быть мои двоюродные братья и сёстры и их дети и внуки. Они могли бы сделать наш мир лучше.

В феврале 1942 года почти все оставшееся в оккупации еврейское население села Покотилово (около 300 человек) было расстреляны войсками вермахта (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%92%D0%B5%D1%80%D0%BC%D0%B0%D1%85%D1%82).

Соломон Догадкин, солдат – погиб в 1942г. во Второй Мировой Войне.

Иосиф Догадкин, сержант – тяжело ранен во Второй Мировой Войне

Ефим Львовский, солдат – тяжело ранен во второй Мировой Войне.

Ниже приведен скорбный список только одной семьи Дульман-Догадкиных, погибшей в ХОЛОКОСТЕ. Он заимствован из многомиллионного списка его жертв, который хранится в Музее YAD VASHEM, Иерусалим Израиль.

Глава пятая

Школа. Спорт. Начало войны

Учёба в школе – это один самых главных этапов в жизни любого человека. То же пережил и я. Об учёбе в начальной школе с первого до четвёртого классов описано в Первой главе. Следующие шесть лет учёбы, вплоть до её окончания я провёл в школе номер два города Кагана. Ранее, в тридцатых годах, она относилась к Комиссариату путей сообщения. В течение всех шести лет учения я старался быть прилежным, дисциплинированным учеником, ведущим себя относительно активно на уроках, часто поднимая руку. Способности средние, умеренно честолюбив. Никогда не приходил в школу, не выполнив домашние задания. Сам никогда не списывал с чужих тетрадей, однако списывать давал при условии, когда преподаватель не видит и не слышит подсказку ученику, находящемуся в затруднительном положении. В редких случаях попадался на подсказке, и тогда изгонялся из класса до окончания урока. Других мер наказания в отношении меня не применялись. Никаких серьёзных подвигов, учась в этой школе, не совершал, за исключением спортивных. То, что происходило в школе в период сталинского террора, описано в Главе третьей. В целом, школа выполняла свои функции превосходно, учебный процесс и дисциплина были на достаточно высоком уровне. Поэтому, многие горожане стремились посылать учиться своих детей в нашу школу. Высокий авторитет нашей школы – это заслуга как руководства, так и преподава-тельского состава. Можно с уверенностью сказать, что в нашей школе работали лучшие преподаватели города. Справедливым было бы вспомнить тех, кто прочно вошёл в мою память. Их много, но я ограничусь тремя, которые во многом определили моё будущее. После ареста директора школы Рокача, новым директором был назначен Павел Андреевич Андрианов. Он окончил Ленинградский Педагогический Институт и, по-видимому, по распределению был направлен в г. Каган. В школе он преподавал физику и географию. Внешне он был высоким и могучим мужчиной с умными, искрящими глазами. Однако, он обладал одним физическим недостатком: у него не изгибалась одна нога. Но это обстоятельство не мешало ему работать и заниматься силовыми упражнениями, благодаря которым он поддерживал хорошую форму. Высшее образование, полученное в одном из самых престижных институтов СССР, а также многолетнее проживание в Ленинграде, бывшей столице страны, с её многочисленными музеями, театрами, филармонией, многими историческими местами и поразительной архитектурой, позволили ему обогатить учебный процесс наглядными примерами. Его рассказы на уроках географии могли бы и сегодня слушаться с исключительно интересом. Часто он позволял себе сказать уместную шутку, которая вызывала общий смех, снимая скуку, навеянной невыносимой жарой. Приведу два примера. Однажды он рассказал нам о том, что существуют замки, которые можно открыть и закрыть без ключа. Такой замок снабжён специальным устройством, позволяющим набрать определённый набор цифр или букв. При совпадении их с заранее установленным кодом замок открывается. «Кстати, у меня есть такой висячий замок, который я приобрёл ещё в Ленинграде, и открывается он при наборе слова НЕВА», сказал Павел Андреевич. И здесь, как всегда, я заметил, что открыв тайну, он рискует быть ограбленным. Он быстро ответил: «Замок висит на уборной во дворе». Объясняя суть слова «аналогия», Павел Андреевич предложил ученикам дать примеры. Не успел он закончить фразу, как я поднял руку. «Мотя, ну!» Я понёс какую-то чепуху. Он внимательно выслушал и оценил мой пример следующим образом: «Жили два брата, один был известным скрипачом, а второй тоже умер».

26 Ноября 1938г. Восьмой класс.

Первый ряд: Фонарёва Ш., Эпштейн Н., Второй ряд: Марченко Ш., Немова Т., Тумасова Р.,

Гительмахер И., Хачикьянц В., Третий ряд: Самойлов В., Налётов К., Львовский М. ,Тродлер С., Лизунова Е. С., (куратор класса), Туниев С., Костин П.,

Четвёртый ряд: Сенькин В., Прояев П., Бегишев Р., Чудасов Г., Ермишин Н.

Последниё раз я видел его в 1964г., когда я и мой сын Миша приехали в город Навои, где жили мои родители и брат со своей семьёй. Моня тогда был главным инженером крупного завода, входящего в состав атомного комбината. В один из дней мы решили поехать в Каган, чтобы посетить живущих там родственников дяди Мойсея и познакомить наших детей со школой, в которой мы учились. Сели в монину просторную «Волгу» и отправились в Каган. По приезде в Каган, прежде всего, мы отправились в школу. Там мы встретились с директором школы, которая начала работать в ней за год или два до окончания мною десятого класса. Разумеется, мы с Моней её помнили.Мы знали, что она является женой Павла Андреевича, который на момент нашего посещения школы был уже на пенсии. Она вспомнила нас, и проявила нескрываемое радушие. Мы с Моней были удивлены и тронуты её осведомлённостью о нас. Практи-чески, она знала всё о нашей жизни и работе. Затем она привела нас сначала в класс, где я учился, и показала парту, за которой сидел. Когда мы вошли в класс, все встали. Директор объяснила цель прихода и представила нас. Говорила красивые и приятные слова в наш адрес. Раздались аплодисменты. Мы попрощались и пошли в класс, где учился Моня. Там нас также встретили тепло. Мы, растроганные таким приёмом, поблагодарили директора и спросили, не могли бы мы увидеть Павла Андреевича. Она, вытирая слёзы, а мы также не стеснялись своих слёз, сказала: «Он вас ждёт». Мы поехали на встречу с ним. Когда мы вошли во двор и направились к дому, проходя мимо отдельной постройки, мы услышали оттуда голос учителя: «Мотя и Моня заходите, я вас жду». Войдя в помещение и привыкнув к темноте, мы увидели Павла Андреевича. Он, патриарх, сидел в глубоком кресле. Его глаза по-прежнему излучали ум. Мы поочерёдно расцеловались с ним.

21 Июня 1941г. После окончания десятого класса.

Первый ряд: Савельев Н. И., Андриянов П. А., Львовский М., Шлюнд В. П.,? Ермишин Н.

Второй ряд: Немова Т., Прояев П., Ларина Ю., Тродлер С., Гительмахер И., Самойлов В., Эпштейн Н., Блантер Е. А.

Это была исключительно трогательная встреча, подробности которой я опускаю. К концу встречи возникло горькое чувство, что она последняя. Мы нежно попрощались и мысленно в этот момент подумали, что мы должны благодарить судьбу за то, что она подарила нам возможность общаться с этим необыкновенным, светлым человеком. Он был нашим мудрым учителем, и мы были ему во многом обязаны. В седьмом и восьмом классах урок литературы вела учительница по фамилии Бурлюк. В Каган она приехала не по доброй воле, а её доставили принудительно. Каган стал местом её временной или постоянной ссылки. Бурлюк была полной женщиной, но её бюст (имеется ввиду верхняя часть туловища и голова) был классическим. Думаю, что художник-портретист с большим удовольствием создал бы её портрет с названием «Дама из высшего света», 19–й век. Бурлюк-фамилия редкая, но имела ли преподавательница какие-либо родственные или опосредованные отношения к Давиду Бурлюку, известному художнику и поэту, не знаю. Но то, что она была из интеллигентной среды, ни у кого не вызывало сомнений. Что касается преподавания, то такого высокого уровня я практически не встречал. Она была исключительно вежлива, никогда не повышала голоса. Когда начинался урок литературы, класс замолкал. Был слышен полёт мухи или комара. При знакомстве с очередным поэтом она наизусть декламировала его стихи или большие отрывки из его поэм. Она учила нас правильно читать стихи и понимать иногда скрытый смысл отдельных строк. Потом мы все вместе обсуждали какое-либо стихотворение. Она задавала вопрос и внимательно следила за тем, кто первый поднял руку и именно ему предоставляла слово. Однажды, при разборе одного из стихотворений, преподавательница задала какой-то вопрос. Я, чтобы отличиться, первым поднял руку. Она заметила и сказала: «Львовский, отвечайте!». Я ответил, но она с улыбкой, с некоторой задержкой, произнесла: «Львовский, ты попал пальцем в … (естественное продолжение – НЕБО)», но я не дал ей закончить фразу и произнёс: «ЖОПУ». Произнёс это слово машинально и сам испугался. Класс замер и спустя некоторое время все повернули головы в мою сторону: В эту минуту преподавательница попросила всех повернуться лицом к ней и сказала следующее: «Согласно учению Ивана Петровича Павлова, великого русского учёного, нобелевского лауреата, Львовский рефлекторно повторил слово, которое обычно употребляют взрослые. Само это слово в его лексиконе отсутствует. Кто-нибудь, когда-нибудь слышал от него это слово в школе?» Все в классе хором закричали: «Нет!» «Считаю инцидент исчерпанным, и продолжим урок. Так, на чём мы закончили? У кого есть ответ?» Сегодня, когда это слово стало легальным, не является ругательным и может употребляться, возникает вопрос: «Может быть, не нужно было меня спасать, а наоборот воспользоваться моим случаем, и объявить это слово легальным?» Спустя некоторое время гениальная Фаина Георгиевна Раневская возмущалась: «Жопа есть, а слова нет!» Но тогда, во второй половине тридцатых годов, было не до шуток. Если бы этот случай дошёл до общест-венности, то неизвестно, чем бы это всё закочилось. Моя любимая преподавательница оригинально затуманила мозги учеников и увела их и меня тоже от этого события. Она заставила их громко сказать слово «НЕТ» и добилась своей цели. К большому сожаления, она не завершила свой курс. В один из дней она не явилась на урок. Говорили потом, что её перевили в другое место ссылки. СССР – громаден и мест ссылок, колоний и тюрем в нём не счесть. Я всю жизнь помнил и помню сейчас эту чудесную, милую, интеллигентную женщину-мою спасительницу и её потрясающие уроки.