Воспоминания инженера-2. Уроки жизни

Теперь я перейду к третьему учителю по математике, Ефиму Абрамовичу Блантеру. Мне кажется, что он учил нас алгебре, геометрии и тригонометрии, то ли начиная с восьмого класса, то ли с девятого. Он окончил Московский областной педагогический институт имени Крупской (ныне Московский государственный областной университет). По распределению его направили в г. Каган, конкретно в нашу школу. Несмотря на молодость и, казалось, отсутствие опыта общения с учениками, особенно, старших классов, он проявил себя вполне зрелым преподавателем. Он не допускал панибратства, равно относился ко всем ученикам класса, т. е., не имел любимчиков. Кроме этого, помимо преподавания дисциплин в соответствии с действующей программой, он проводил для желающих дополнительные занятия по углублённому изучению основ математики. Ефим Абрамович пользовался большим уважением всех учеников за его бескомпромиссность при оценке знаний. Приведу пример. Периодически в школе проводились контрольные работы по математике, содержание которых утверждалось управлением просвещения и доставлялось в закрытом пакете. Как правило, мне лично удавалось успешно справляться с контрольной работой. Но однажды я неверно решил одну из задач. Разумеется, это снижало общую оценку за полугодие. Учитель, бегло просмотрел ответы, и обнаружил ошибку в ответе. Он указал на неё, но я даже не пытался, зная его принципиальность, просить его внести исправления. Хотя такая возможность была. Я часто встречался с ним вне школы, он был одинок в городе и нуждался в общении. Это был другой человек: дружелюбный, с самыми разнообразными знаниями в различных областях науки, техники, искусства. Я впитывал как губка эти новые для меня знания. Полагаю, что эти вечерние беседы в городском парке окончательно закрепили моё увлечение техникой и предоопрелили выбор профессии. Вскоре, после начала войны тётя Фаня, дядя Мойсей, Сэм и я покинули Каган и переехали в Ташкент. Я соединился со своей семьёй, начались хлопоты, связанные с поступлением в институт. К сожалению, с отъездом была потерена связь с Ефимом Абрамовичем, и о его судьбе мне ничего не известно.

Теперь об увлечении спортом. В Кагане, в отличие от больших городов, было крайне ограниченные возможности для внешкольного культурного развития и развлечения, кроме спорта. Это стало возможным благодаря энтузиазму единственного дипломи-рованного спортивного специалиста в городе – Михаила Эммануиловича Эзрохина Он был многогранен, он мог учить мастерству во многих видах спорта: лёгкой атлетике, гимнастике, волейболу, футболу и даже боксу. А вот, например, в плавании он себя как тренер реализовать не мог, так как в городе не было как плавательного бассейна, так и приличной лужи, в которой можно было просто искупаться и научиться плавать саженками. Правда, недалеко от маслозавода был небольшой бассейн, в который сливалась тёплая вода, использованная для охлаждения какой-то заводской аппаратуры. Сам пруд имел форму круга диаметром максимум пятнадцать метров, а глубина меньше метра. Там городская малышня и отводила душу. Никого не смущало, что вода не чистая и к тому же тёплая. Тем не менее, именно там я научился плавать. Нам с Моней родители категорически запрещали даже приближаться к этому «бассейну». Но соблазн был столь велик, что никакие угрозы нас не останавливали, благо, что «бассейн» находился сравнительно недалеко от нашего дома. Несмотря на все ухищрения, маме всегда удавалось установить факт посещения «бассейна». Дело в том, что вода в нём содержала какие-то соли, полагаю не вредные. Стоило маме ногтём провести по коже, как на ней оставался специфический след. Это служило веским доказательством нарушения её табу. За этим следовало наказание.

К некоторым видам спорта я быстро потерял интерес, например, боксу и волейболу. В боксе моим кумиром был Джо Луис. Где-то я увидел его портрет в полной боксёрской форме. Он стоял в боевой стойке. Я понял, что это и есть главное в устрашении противника. Вечером, после занятий, в коридоре мы сооружали ринг: ставили четыре стойки и по периметру обвязывали их верёвкой. Ринг готов. Одев перчатки, разумеется взрослые, прошёл на ринг. Занял стойку Джо Луиса и решил, что к бою готов. Самое интересное, что моим противником был Сэм, который стоял на противоположной стороне ринга, выставив руки чуть выше пупка. Раздался гонг. Я, сохраняя боевую стойку, быстро пошёл на Сэма. Не знаю, что произошло, но я стал падать вперёд, головой ударился о неподвижную перчатку Сэма и упал как подкошенный. Всё поплыло. По-видимому, я был в нокауте. Я долго лежал, постепенно стал приходить в себя. Когда я открыл глаза, я увидел склонившегося надо мной Сэма, который плакал и повторял: «Не умирай, я не виноват». Сэм помог мне встать. Ещё некоторое время у меня кружилась голова. Когда я окончательно пришёл в себя, мы с Сэмом пошли домой. Это был первый и последний боксёрский бой. Боевая стойка Джо Луиса не помогла. Что касается волейбола, то из-за плохого зрения я часто пропускал мячи, и меня перестали приглашать на игру. Остались три вида спорта, где я мог себя проявить.

Когда мне было десять или одиннадцать лет, я где-то прочитал, что в Англии в футболе изобрели систему «Даблью». Затем мне удалось узнать в чём заключается суть этой новинки. Она заключается в особом расположении игроков на футбольном поле. Так, например, игроки нападения распологаются по схеме, напоминающей букву W, т. е. в центре центральный нападающий, левый и правый крайние нападающие на одной линии с центральным нападающим, а сзади два нападающих, распологаемых на одной линии ближе к центру. Защита также распологается по определённой схеме. Я с большим волнением всё это рассказал Михаилу Эммануиловичу и он одобрил мой план сыграть следующий матч с командой школы имени Чернышевского по системе «Даблью». На следующий день была собрана команда и я пояснил кто где стоит, а на себя взял функции центрального нападающего. Через пару дней на центральной площади города состоялся «матч века». Не буду утомлять читателя: матч закончился нашим полным разгромом. Мы проиграли со счётом 0:9. В данном случае теория была раздавлена практикой, в основе которой лежал принцип «куча мала». Меня из футбола изгнали и присвоили унизительную кличку «теоретик». На этом моя новаторская деятельность на ниве спорта была завершена. Но остались два вида спорта, где я продолжал тренироваться: лёгкая атлетика и гимнастика. В гимнастике я достиг средних результатов, и определённо накачал мускулы. Однако в последние два года учёбы я её забросил и больше к ней никогда не возвращался. Что касается лёгкой атлетики, то увлечение ею связано с очень далёкой историей.

В раннем детстве, шастая по улицам, и страдая от скуки, я постоянно искал новых приключений. Однажды, около нашего дома остановился маленький грузовичок с

Каган, 1938г. В первом ряду М. Э. Эзрохин, во втором ряду Сэм и я.

низкими бортами кузова. Меня разобрало любопытство, и я решил заглянуть в кузов, чтобы узнать, что же в нём находится. Как только я схватил руками край борта, автомобиль тронулся с места. Руки рефлекторно уцепились за край борта. Ноги еле касались земли. Чтобы меня не волочило по мостовой из булыжника, я был вынужден делать гигантские шаги, отталкиваясь носками ног. Проехав довольно приличное расстояние, наверно, несколько сот метров, автомобиль остановился. Шофер вышел из машины и направился в магазин. Я был свободен. Обескураженный, ничего не соображая, я вышел на тротуар и пошёл в обратную сторону. По пути я стал вспоминать детали произошедшего. Я не кричал, а сосредоточился лишь над одной доминирующей мыслью: не отпустить борт. Я интуитивно чувствовал, что если я отпущу борт, то неизбежно разобьюсь насмерть о мостовую. Подсознательно я на практике испытал закон инерции Ньютона. По мере приближения к дому шок и сопровождающая его внутренняя дрожь прошли, и я смог трезво ещё раз прокрутить в своем мозгу все детали этого события. Как ни странно, позабыв о страхе, который претерпел, я начал искать область рационального использования некоторых явлений, которые проявились в этом событии. Например, применение гигантских шагов при беге. Эту мысль я зафиксировал в своей памяти, но её внедрение я отложил на будущее, имея лично печальный опыт использования в спорте результатов своих научных исследований. В это время, мама вышла на крыльцо и позвала меня в дом. Я был свеж как огурчик, волнения прошли и она ничего не заметила. Я никогда не рассказывал никому об этой истории, боясь услышать от них крайние оценки этого события: от глупости до героизма. Лёгкой атлетикой я увлекался до девятого класса, сдав экзамен по программе «Готов к труду и обороне» второй ступени и получив красивый значок.

Начались учебные будни. Однако были проблемы другого рода. Я и Сэм постоянно хотели кушать. После переезда моих родителей в Ташкент в конце 1940г., мы с Сэмом остались на попечении тёти Фани. Однако, из-за коровы, подготовки к переезду в Ташкент и других крупных, средних и мелких текущих забот, тётя Фаня иногда забывала о нас с Сэмом. Однажды, когда уж очень хотелось кушать, я решил сварить себе манную кашу. После длительных поисков я нашёл кулёк с манной крупой, засыпал её в кастрюлю, залил молоком и начал варить кашу на керосинке. Честно говоря, у меня не было никакого кулинарного опыта. Не помню, как долго я её варил, но мне показалось, что она готова. Посыпав её сахаром, я приступил к еде. Был поздний вечер. Сэма дома не было, а я, покушав, вскоре лёг спать. Глубокой ночью я проснулся от сильных болей в животе. Появились позывы к рвоте. Я быстро выбежал во двор и уже остался там до самого утра. Всю ночь боль и рвота не отпускали меня. Лишь утром боль несколько утихла и я смог вернуться в дом. Измученный дикими болями, я в школу не пошёл, и целый день пролежал в кровати. Я мог это себе позволить, поскольку в этот день никаких контрольных работ не было. Мой первый кулинарный опыт, как видите, привёл к драматическому финалу. Я дал себе слово, что скорее умру от голода, чем повторю что-то подобное. Я до сих пор не понимаю, что стало причиной отравления. Вполне возможно, что вина за это лежит на манной крупе, изготовленной, по-видимому, в начале тридцатых годов, до начала всеобщего голода На самом деле я тётю Фаню очень любил. У меня нет никаких причин её в чём-то упрекнуть. В том, что случилось, виноват я сам. Насколько мне известно, она никогда физически в детстве не наказывала своих детей. Ко мне и Моне она относилась с теплотой и нежностью. Я никогда не слышал от неё грубого слова в свой адрес. Могу сказать, что только благодаря её настойчивости я продолжил учёбу в институте, в момент, когда я готов был идти в армию, фактичекски имея официальное освобождение от службы. Но это случилось в конце 1942 г.

Начались непрерывные контрольные работы. Мы готовились к выпускным экзаменам. Несмотря на занятость учебным процессом, 1941 год был для меня чрез-вычайно продуктивным в новаторских поисках. Первое «открытие», которое я сделал-это принцип радиолокации. Я был уверен, что если послать короткий радиосигнал, то он отразится от самолёта и вернётся. Таким образом, мы его запеленгуем и уничтожим. Мне, провинциальному «учёному-теоретику» не было известно, что это открытие почти 50 лет тому назад сделал Генрих Герц. Но моя наивность не знала предела. Для того, чтобы принцип радиолокации объектов был осуществлён потребовалось десятилетия научных поисков с участием величайших учёных и крупнейших специалистов в различных областях науки и техники. Откуда мне было знать это. Я до сих пор горжусь открытием, которое мне не принадлежит. Там же находится другое «открытие»-подземная газификация угля. Я не знаю, откуда у меня возникла эта идея. На первый взгляд кажется, что всё очень просто: превратить под землёй уголь в газ, который затем использовать в быту и промышленности. Эта утопическая идея не нашла реального применения. Но она мне запомнилась хотя бы потому, что о ней я рассказывал любому встречному. Большинство из них за спиной крутили пальцем у виска. Тем не менее, приятно вспомнить. Приближались выпускные экзамены, соответственно возрастало волнение. Начались экзамены. По всем предметам, кроме диктанта, я получил высокие оценки. Что касается диктанта, то при написании слов в них при проверке были обнаружены ошибки. Так, вместо правильного написания слова «видимость» я написал «видемость», в связи с чем мне за диктант была снижена оценка. Таким образом, я лишился золотого аттестата и золотой медали. Осталось ждать выпускного вечера. Он состоялся 21 Июня 1941г. В торжественной обстановке нам, окончившим среднюю школу, вручили аттестаты. Мне вручили серебренный аттестат, но без медали. Затем мы фотографировались. После всех официальных процедур нас пригласили в отдельный класс, где были накрыты столы с вином и закуской. Были произнесены прощальные речи, как со стороны преподавателей, так и выпускников. Прощальный вечер продол-жался до ночи, после чего мы покинули школу, в которой проучились много лет.

На следующий день я проснулся около двенадцати часов, испытывая жажду. Обычно, в доме хранилась бутылка минеральной или сельтерской воды. Но ни той, ни другой не нашёл. Пришлось одеться и направиться в ближайший магазин за водой. Магазин, был расположен за городским радиоузлом. По пути я подумал, что сначала зайду в магазин, а на обратном пути посещу моего приятеля, работающего оператором на узле. Так я и поступил. Когда вошёл в радиоузел, я увидел Павла, который стоял у стойки с радиоаппаратурой. Он, как обычно, настраивал радиоприёмник, с целью улучшить слышимость. В то время на всей территории СССР работала одна длинно-волновая станция имени Коминтерна. В Кагане слышимость была очень плохой из-за сильных помех. Увидев меня, он, сильно побледневший, сказал: «Матвей, война!» Я сначала не мог понять, о чём он говорит. Но он повторил: «Германия напала на нашу страну, теперь понял? Сейчас будут передавать обращение В. М. Молотова к народу. Подожди». Действительно, скоро через жуткие помехи мы услышали обращение В. М. Молотова к народу в связи с вероломным нападением Германии. Выслушав его речь, я почувствовал, что в голове крутится рой разных мыслей. Главная мысль-это та, что Германия будет разбита в считанные дни и это успокаивало. Другая-сможем ли мы выехать из Кагана, не закроют ли железные дороги. Попрощавшись с Павлом, я быстро отправился к дому. Дома я застал сонных от жары тётю Фаню, дядю Мойсея и спящего Сэма. Они не ведали, что происходит. Я им коротко растолковал о том, что произошло, и предложил ускорить сборы в связи с отъездом. Вечером, я решил пойти в парк в надежде встретить кого-нибудь из старших, чтобы побеседовать и понять, что же происходит на самом деле. На мою удачу я встретил в парке Е. А. Блантера, моего преподавателя. Здесь я вынужден отвлечься, чтобы вспомнить одно важное событие, которое имело место в марте или апреле 1941 года. Тогда в один из дней ко мне обратился Ефим Абрамович с таким неожиданным предложением: «Завтра в Доме железнодорожников состоится закрытая лекция представителя ЦК партии по вопросу текущих событий. У меня есть лишний билет. Составьте мне компанию. Думаю, вам будет тоже интересно его послушать.» Я без колебаний согласился. На следующий день, вечером мы встретились и вместе направились слушать лектора. Своё сообщение лектор начал с того, что всё услышанное здесь и сейчас, во избежание кривотолков, не подлежит распространению и обсуждению. Затем он перешёл к политическому обзору обстановки в мире и в стране. Но когда он перешёл к западным границам СССР, он неожиданно сообщил о возможности нападения Германии на нашу страну. «Имеются неопровержимые данные на этот счёт. Разумеется, наше правительство проявляет максимальную осторожность и по-прежнему выполняет свои обязательства, вытекающие из договора между двумя странами», заявил он. То есть, уже тогда, весной правительство знала о планах вероломного нападения и ничего не делало. Ефиму Абрамовичу и мне было трудно поверить, что Германия нападёт на нашу страну, где на всех её просторах звучит песня «Если завтра война…» На следующий день начались интенсивные сборы, упаковка вещей, мебели, посуды. Тётя Фаня продала корову. Постепенно мы отвозили на товарную станцию большие ящики и готовились к отъезду. Почти каждый день мы вечером встречались в парке в условленном месте с Ефимом Абрамовичем. Появились первые сообщения об отступлении наших войск. Мы расценили это как сознательное заманивание немцев в глубину, подобно тому, как поступил М. И. Кутузов. Как мы заблуждались! Вскоре после отправки багажа мы уехали. Никаких проблем с приобретением билетов на поезд мы не имели. Накануне отъезда я тепло попрощался с Ефимом Абрамовичем.

Глава шестая

Учёба в институтах и сопутствующие эпизоды

По приезде в Ташкент выяснилось, что у нашей семьи есть домашний очаг-это полуподвальная квартира из двух крошечных комнат, причём одна из них проходная. В квартире отсутствовали кухня, туалет, газ и водопровод. Воду приходилось приносить самим: благо колонка с водой находилась на углу нашего трёхэтажного дома. Газ заменила керосинка. Туалет находился во дворе. Эту, так называемую, квартиру папе выделила швейная фабрика, куда он, после долгих поисков работы смог устроиться. Произошло это благодаря случайной встречи папы с директором швейной фабрики П. В. Епифановым, старым знакомым по Кагану. Они хорошо знали друг друга. Епифанов узнал о папиных трудностях и предложил ему работу в отделе снабжения фабрики. Папа с радостью принял предложение в вскоре приступил к работе. До этого мои родители были буквально на грани нищенствования: ни денег, ни продуктовых запасов. Теперь родители были счастливы, папа имел работу, а все мы кров. Моня окончил девять классов средней школы и готовился продолжить учёбу. Но война внесла серьёзные коррективы в наши жизненные планы, но об этом позже. На семейном совете было принято решение, согласно которому я обязан поступить в институт. Поскольку я мечтал стать инженером, то другого выбора, кроме как поступить в Среднеазиатский индустриальный институт, у меня не было. При поступлении в институт у меня также не было выбора инженерной специальности, поскольку меня принудительно направили учиться на вновь организованный факультет под названием «Автомобили и автомоби-льное хозяйство». Деканом этого факультета стал профессор, доктор технических наук из Одессы. Я не запомнил его фамилию, так как моё пребывание в этом институте было очень коротким.

В сентябре начались занятия, но спустя три или четыре недели занятия прервались в связи с тем, что всех студентов направили на сбор хлопка. После коротких сборов нас посадили в поезд и привезли на станцию Голодная степь (г. Мирзачуль). Станция находится приблизительно на полпути между Ташкентом и Самаркандом. В 1941г. это была небольшая станция с вокзалом, в котором были зал ожидания и буфет. На привокзальной площади, которая практически была пуста, нас ждали грузовые машины с тентами. По просёлочной дороге нас доставили в отдалённый колхоз, точнее на колхозный стан, где нас разместили в огромном деревянном строении. Нас, юношей, расположили слева от входа, а девушек-справа. Спали мы на матрасах, которые лежали на полу, причём между матрасом и полом были проложены циновки. Одеяло и подушку мы привезли с собой. Рано утром нас разбудили, дали нам скромный завтрак с чаем. После этого, нас собрали на стане и сообщили следующее: норма сбора хлопка тридцать килограмм в день; вокруг стана расположены большие поля с хлопком, поэтому каждый выбирает участок для сбора самостоятельно; собранный хлопок следует приносить на стан, где его взвесят и вес запишут в вашу графу в тетради; мешок для доставки хлопка на стан и специальный мешок, закрепляемый на талии, получите у бригадира. Наконец, тот, кто соберёт более тридцати килограмм, получит премию в виде одной конфеты за каждый дополнительный килограмм. Первый секретарь обкома партии установил норму сбора хлопка для студентов – одна тонна и тот, кто её соберёт может ехать домой. Последняя информация меня очень заинтересовала. В это же утро мы пошли на поля собирать хлопок и я собрал за весь день шестнадцать килограммов хлопка. Собирал я хлопок на первом, ближайшем от стана участке. Здесь нужно заметить, что нам, студе-нтам, пришлось собирать хлопок после минимум четвёртого сбора. Поэтому на полях преобладали полураскрытые или вообще нераскрытые коробочки. Кроме того, стало холодать, был конец сентября. Извлекать хлопок из полураскрытых, довольно твёрдых, коробочек-процедура трудоёмкая и болезненная, поскольку края коробочек твёрдые и острые.

Я понял, что выполнить норму сбора крайне сложно. Я также понял, что на ближайших участках невозможно добиться высокой производительности сбора. Поэтому, я решил обследовать отдалённые участки. Правда, если я найду такие участки, то неизбежно столкнусь с другой проблемой: как доставить на стан тяжёлые мешки с собранным хлопком, поскольку расстояние между выбранным участком и станом может составить более километра. Но я был молод, спортивен и вынослив. В этот же вечер до захода солнца, я пошёл на поиски нужного участка, и представьте себе, и нашёл. Запомнил его, ориентируясь по направлению внешним объектам. Это был участок, где было сравнительно много полураскрытых и полностью раскрытых коробочек. На следующее утро, до завтрака я успел на этом участке собрать приличное количество хлопка. После завтрака я вернулся на участок и до обеда, и после обеда до ужина суммарно собрал около тридцати килограмм хлопка. Выяснилось, что на второй день я установил рекорд сбора. Была заведена новая традиция: рекордсмену по сбору предоставляется право пальнуть в воздух из берданки. Эту традицию я монополи-зировал до самого отъезда. Хороший участок позволяет получить солидную прибавку к результатам сбора. Но если пользоваться двумя руками для изъятия хлопка из одной коробочки, то прирост составляет меньше желаемого. Поэтому, я решил научиться собирать хлопок, вытягивая его двумя руками, из двух коробочек одновременно. Потребовался длительный тренинг, пока я в совершенстве не освоил этот метод. Он известен местным сборщикам хлопка, но не все его осваивают. Мне в этом отношении повезло. С этого момента, начал резко возрастать вес собранного хлопка. В один из дней мне удалось собрать за день восемьдесят пять килограммов хлопка. Это был рекорд. Через двадцать пять дней меня отвезли на станцию Голодная степь. Со мной вместе отбыл мой приятель Исаак Криц. Каким образом он добился такого же результата, я не знаю, но я был рад за него. Теперь, мы вместе возвращались домой.

Это был конец октября 1941г. То, что мы с ним увидели на станции, нас потрясло: весь вокзал, привокзальная площадь и всё пространство вокруг неё были заполнены людьми, сидящими на тюках и чемоданах. Было уже прохладно, поэтому они плотно прижимались друг к другу. Некоторые накидывали на себя пледы и одеяла. Нас с Исааком поразила тишина, которая стояла вокруг. Вскоре мы узнали, что большинство из них были эвакуированы из городов Украины. Живя на стане, мы не имели никакого представления о том, что происходит со страной. Мы были уверены, что война закончена. Однако, эвакуированные вернули нас к реальности. Они были измучены, испуганы и не понимали, что их ждёт в будущем. Мы прошли внутрь вокзала, закомпостировали билеты и стали ждать поезд на Ташкент. В середине ночи на станцию прибыл наш поезд. Мы оказались в плацкартном вагоне, где были свободные полки. Легли и вскоре мы заснули и проснулись, когда уже поезд прибыл в Ташкент. После почти месячного отсутствия я вернулся домой. Папы дома не было. Он был мобилизован в армию и отправлен на какой-то военный объект в районе г. Чирчика. Чем он занимался, я так и не узнал. Перед отъездом, папа приобрёл для нас (мама утверждала, что папа оставил мне подарок) тридцать чарджоуских дынь. Они лежали в спальне на полу и были накрыты ковром. Надо сказать, что в этот момент мама, я и Моня уже испытывали трудности с продуктами питания. Так что дыни были не лишними. До возобновления учёбы я часто гулял по городу и однажды встретил своего товарища по институту, который по какой-то причине получил освобождение от поездки на хлопковые плантации. Из беседы с ним я узнал, что в Ташкент эвакуирован Воронежский авиационный институт (ВАИ), который объявил набор новых студентов на два факультета: «Cамолётостроение» и «Моторостроение». Он добавил, что он сам забрал документы из Среднеазиатского индустриального института и подал их в ВАИ. Он посоветовал мне не мешкать и сделать то же самое. Меня привлекала авиационная специальность, но я был в нерешительности. Я стал ждать начала занятий в институте, Когда они начались, я был потрясён: из большого состава нашей группы на занятия пришли буквально несколько студентов. Я понял, что совершил ошибку, не послушав совета моего приятеля.

Сразу после окончания занятий я забрал аттестат и направился в ВАИ. Там я заполнил анкету и передал её вместе с аттестатом в приёмную комиссию. Через несколько дней меня пригласили в институт на собеседование. Меня экзаменовали два профессора, доктора наук: Николай Владимирович Ефимов, будущий академик АН СССР и Борис Абрамович Фукс. Они мне задали несколько вопросов по алгебре, геометрии и тригонометрии. Я очень волновался, тем не менее ответил на все вопросы правильно. И здесь Николай Владимирович сказал мне следующее: «Молодой человек, вы должны знать, что приём в наш институт завершён. Но, просматривая анкеты, мы решили отобрать несколько кандидатов, в том числе и вас, для собеседования. Просматривая вашу анкету, мы обнаружили грамматическую ошибку в вашем ответе на конкретный вопрос. Вполне возможно, что вы ранее это слово не применяли. Полагаю, что впредь вы учтёте этот факт. Ваши ответы по математике нас удовлетворили. Вы приняты в наш институт». «Спасибо, я постараюсь оправдать ваше доверие», сказал я. В этот момент я подумал, что судьба относится ко мне по доброму: она позволила мне вскочить на ступеньку последнего вагона уходящего поезда. Меньше, чем через год, я почувствовал последствия этого судьбоносного решения, но об этом позже. Я был зачислен на первый курс факультета «Моторостроение». Учитывая потери времени из-за эвакуации, дирекция института приняло решение уложить первый курс в один продлённый семестр. Время ежедневных занятий, соответственно, было продлено. Теперь, несколько слов о преподавательском составе. Помимо воронежских препода-вателей, в институте лекции и практические занятия вели преподаватели (профессора и доценты) из крупнейших институтов страны: МАИ, МАТИ, Ленинградского политехнического института и ряда других. Все, кто учился в нашем институте, при желании, а таких было достаточно, могли получить блестящее образование. Учёба началась и шла своим чередом. Поскольку дома у меня не было условий для выполнения заданий по начертательной геометрии и черчению, я обычно допоздна оставался в институте. Как-то в институте было вывешено объявление о том, что желающие участвовать в сооружении аэродинамической трубы должны записаться у товарища Швеца. Разумеется, я не пропустил такую возможность. По крайнем мере, я получил представление о назначении аэродинамической трубы и принципах её действия.

Вскоре в институте у меня появились друзья, наиболее близкими из них стали Моня (Михель) Розенгауз и Зусь Ройтенберг. Мы имели одинаковое понимание советских реалий, поэтому наши дружеские беседы продолжались часами и очень нас обогащали. В начале марта 1942г. некоторых студентов, подлежащих призыву осенью, пригласили в городской военкомат и предложили поступить в авиационное училище, располо-женное в г. Коканде. Учёба в авиационном училище и дальнейшая служба в авиационных частях была привлекательной. Поэтому желающих поступить в это училище оказалось достаточно много. В числе их оказались я и Сэм. Во время прохождения медицинской комиссии я начал проверку у офтальмолога. Пожилая женщина с очень умными и добрыми глазами, попросила, чтобы я показал ей свои очки. Я очень удивился её просьбе. Меня выдало сильное прищуривание. Я вынул из кармана очки и вручил ей. Она подошла к прибору для проверки стёкол и заявила: «У вас, молодой человек, минус пять диоптрий на обоих глазах. Я вас пропустить не могу. Вы свободны». Я попытался её уговорить. Но она была непреклонна и добавила: «Осенью вас пригласят на комиссию. К этому времени вы окончите первый курс. И вам, как образованному человеку, предложат что-то другое, а может вообще вас снимут с учёта. Прощайте. Идите учиться.»

Здесь я намерен рассказать о дальнейшей судьбе моего двоюродного брата Сэма. Он успешно прошёл комиссию, был признан годным для службы в авиационных частях и направлен для обучения в Харьковское авиационное училище связи, эвакуированное в г. Коканд, Узбекистан. Затем он был переведен в Чирчикское военное авиационное училище, которое готовило стрелков-бомбардиров. Начальником училища был Герой Советского Союза, генерал-майор Душкин Иван Иванович, участник многих военных сражений. Знаменит был тем, что во время испанской гражданской войны, он, будучи штурманом бомбардировщика, потопил немецкий крейсер, направив бомбу в его трубу. Далее, Сэма перевели для продолжения учёбы в Оренбургское авиационное училище, которое он окончил в конце лета 1945г. в звании лейтенанта. Тогда же он был демоби-лизован и вернулся в г. Ташкент. Он является участником войны, поскольку участвовал многократно в перегоне боевых самолётов непосредственно на фронтовые аэродромы. По прибытии в г. Ташкент он подал документы для продолжения учёбы в Средне-азиатский индустриальный институт. Поскольку до ухода в училище он на первом курсе ВАИ успел прослушать основные теоретические курсы, а по некоторым сдать экзамены, приёмная комиссия сочла возможным принять его сразу на второй курс. После окончания института, он работал по специальности, но затем перешёл на преподава-тельскую деятельность.

Одновременно я хочу осветить жизнь моего родного брата Самуила (Моню). Хотя в 1942г. ему исполнилось 16 лет, видя, что семья испытывает большие трудности, он решил отложить учёбу в школе и пойти работать. В это время, мама работала надомницей от швейной фабрики и шила рукавицы для фронта. Поэтому было решено, что Моня пойдёт работать на фабрику сначала учеником, что давало возможность получить продовольственную карточку, а потом мастером по ремонту швейных машин. Через сравнительно короткое время он прекрасно освоил эту специальность. В какой-то момент времени я серьёзно стал думать о его будущем. В конце 1943г. я узнал, что в нашем институте открываются курсы для подготовки будущих абитуриентов. Я немедленно обратился к начальнику курсов, я был знаком с ним, и попросил зачислить Моню на эти курсы. Я сознался в том, что он окончил лишь 9 классов. Он меня успокоил и сказал: «Ты себе представить не можешь, какие претенденты приходят к нам. Половина из них имеют поддельные аттестаты, купленные на Алаевском базаре. Значительная часть другой половины забыли, что такое алгебра. Поэтому я не уверен, что мы справимся с набором. По этой причине, я зачислю на курсы твоего брата». Мы вместе подошли к секретарю и он при мне дал ей соответствующие указания. Так Моня попал на эти курсы. Продолжительность курсов несколько месяцев, причём занятия проходили поздно вечером. После окончания курсов и упрощённых экзаменов он был принят на первый курс, тогда уже Ташкентского авиационного института. Он окончил первый курс, когда институт был расформирован. Как и большинство студентов, он мог продолжить учиться в других авиационных институтах страны, но он предпочёл остаться с родителями в Ташкенте. Продолжил он учёбу в Среднеазиатском индуст-риальном институте вместе со своим двоюродным братом Сэмом. После окончания института Моня был направлен на работу на Урал на предприятие атомной промышленности. Туда он поехал вместе с родителями. С этого момента, началась его блистательная карьера. Осенью я снова проходил комиссию. На этот раз я оказался годным, чтобы стать курсантом Высшего артиллерийского училища дальней артилле-рии, которое находилось в городе Алма Ата. Мне предложили идти домой и ждать повестку, ориентировочно в октябре. Я пришёл домой и всё рассказал маме. Мама открыла сундук и вынула оттуда небольшой мешок и сказала: «Я знала, что ты и папа рано или поздно уйдёте в армию. Поэтому, приготовила для вас два одинаковых мешка со стягивающими верёвочками и одинаковым содержанием. Теперь я вручаю тебе твой мешок». Я поцеловал маму и с её разрешения заглянул в мешок. В мешке находились: тёплые носки, варежки, носовые платки, алюминиевая посуда: кружка, тарелка, вилка и ложка и отдельно небольшой складной ножик. Кроме перечисленного, в мешке лежали: полотенце, коробочка с зубным порошком, зубная щётка, кусок мыла и маленький флакон тройного одеколона. Там же лежала коробочка с иголкой и катушки с нитками. Я был потрясён, увидев всё это. Я не мог понять, как и когда, при наших скудных возможностях, мама могла сделать солдатские мешки и наполнить их содержимым.

Далее произошли события, которые полностью изменили наши планы. После окончания первого курса, точнее удлинённого семестра, наш курс был направлен в недалеко расположенный от Ташкента совхоз для сбора овощей, главным образом, помидор, а также грецких орехов. В совхозе была большая плантация огромных ореховых деревьев. Мужчины, те, кто сбивал орехи с деревьев, а это опасное занятие, ушли на войну. Поэтому, руководство совхоза рассчитывало на помощь студентов. Из нашей группы вызвались заниматься этим опасным делом четыре или пять человек, включая меня. Тогдашняя технология добычи орехов была очень проста: держа в руках длинный шест размером не менее четырёх метров, залезаешь на дерево и забираешься почти до его вершины; там находишь два крепких сука, на которые ставишь ноги, и одновременно упираешься в ствол дерева. Далее, ударами шестом по нижераспо-ложенным веткам дерева сбиваются спелые орехи. Таким же образом обрабатываются кусты, расположенные ниже. Падая на землю, орехи освобождаются от зелёной оболочки, оставаясь целыми в жёсткой скорлупе. У меня с детства был большой опыт лазания по высоким деревьям, поэтому я не испытывал страха перед высотой. Что же касается работы с шестом, то здесь нужны расчёт, сноровка и осторожность. За всё время сбора орехов у меня не было ни одного опасного случая. Судьба меня берегла. Мои коллеги по сбору орехов не смогли освоить описанную технологию и отказались от участия в сборе урожая орехов практически на следующий день. В результате, осталось два сборщика: шестнадцатилетний сын бригадира и я. Вместе мы обработали почти все ореховые деревья. Бригадир относился ко мне с большим почтением и заботой. При отъезде он вручил мне тяжёлый мешок орехов. Орехи были не лишние в нашем скудном рационе.

После возвращения из совхоза мы имели две-три недели для отдыха перед началом занятий. В один их этих дней я получаю почтовую открытку, в которой приведено требование администрации института срочно явиться в Первый отдел без объяснения причины. В это время у нас в гостях была тётя Фаня. Показывая открытку маме и тёте, я решительно заявил, что в институт не пойду. Очевидно, намериваются меня куда-то послать собирать ещё что-то. Тётя Фаня молча выслушала мою речь и, неожиданно для меня сказала: «Как это ты не пойдёшь в институт? Ты уже знаешь, что тебе скажут? Я хочу, чтобы в нашей семье кто-то остался и учился. Я отдала двух моих сыновей в армию. Шлёма погиб, Иосиф на войне. Я не знаю о судьбе моих родных на Украине, боюсь, что их уже нет. Маня, я требую, чтобы Мотл завтра пошёл в институт и выслушал, что ему скажут. Я не прощу ему, если он этого не сделает. А за орехи спасибо. Давно их не ела.» На следующий день я пошёл в институт и направился в Первый отдел, так, как было указано в открытке. В окошечко я протянул студенческий билет. Сотрудница отдела проверила по списку и попросила подойти к боковой двери. Она открыла дверь и пригласила меня пройти в маленькую комнату и подождать. Через минуту она вернулась с неким документом. Кроме того, она принесла бланк и попросила после ознакомления расписаться в нём. Я начал читать документ. Я прочитал его дважды. Краткое содержание Документа: Изменения на фронтах Отечественной войны показывают, что в скором времени произойдёт перелом в пользу Красной Армии и СССР одержит победу над гитлеровской Германией. Нам предстоит после войны восстановить нашу промышленность. Во время войны СССР понёс огромные людские потери, в том числе, среди специалистов различных отраслей промышленности. С целью восстановления кадрового состава наиболее важных отраслей промышленности принято решение освободить от службы в армии студентов, начиная с окончивших первый курс авиационных институтов страны (в приказе перечислены также конкретные институты других профилей). Приказ подлежит к исполнению с момента его подписания. Приказ подписал Заместитель министра обороны СССР, Начальник Управления и укомплектования войск Красной Армии Генерал-полковник Щаденко Ефим Афанасьевич. Этот приказ разослан во все институты, указанные в приказе, и местные военкоматы, где расположены эти учебные заведения. После прочтения письма и заполнения бланка, сотрудница провела меня к начальнику отдела по фамилии Биан (имя и отчество не помню). Он задал мне вопрос: «Прочитал и понял?», «Да», ответил я. «На всякий случай предупреждаю, что, если придёт милиционер и вручит тебе повестку от военкомата, то забери её и принеси мне. Я объясню военкому, что значит для него не исполнять приказ. Может лишиться погон. А теперь иди и учись. Твои знания будут нужны стране. Желаю успехов в учёбе». Прошло с тех пор 75 лет. Я не могу найти объяснение феномена с тётей Фаней. Откуда она могла знать, что существуют объективные обстоятельства, которые изменят мою судьбу. Предчувствие, интуиция, не знаю. Я был знаком с ней с двух с половиной лет. С тех пор я её помню и никогда не забываю.

Дорогой читатель, я намерен вам рассказать о двух эпизодах, связанных с моим желанием развить свой культурный кругозор. Ведь я из провинциального города, где был лишь малюсенький цирк, пара кинотеатров и один дом культуры. Я жил около цирка. Однажды, когда мне ещё не было пяти лет, меня подозвал большой дядя и спросил: «Хочешь посмотреть выступление циркачей?», «Да!» заорал я. На мой крик выбежала мама. Дядя поговорил с мамой. Она согласилась с его просьбой при условии, что после представления он приведёт меня домой. Мы пришли в цирк, и он рассказал мне какую важную роль я должен исполнить. После того, как он завершит своё выступление, работая с большими тяжестями и направится к кулисам, я должен выскочить из-за кулис подбежать к самой большой штанге и её поднять над головой. Затем медленно её опустить и скрыться за кулисами. Когда я бежал к кулисам раздался смех и аплодисменты. Я до сих пор горжусь своим блестящим выступлением, хотя за него я ни званий, ни наград не получил. Дядя похвалил меня и отвёл к маме. Теперь снова возвращаюсь к двум эпизодам, о которых я говорил выше. Эти эпизоды имели место глубокой осенью 1943 года в славном городе Ташкенте. Начну с самого волнительного. В то время в оперном театре имени Я. М. Свердлова проводились ночные смешанные представления, в которых выступали известные писатели, артисты разного жанра. Среди выступавших были писатели Алексей Толстой, Михаил Шолохов, оперные певцы, набирающий популярность Аркадий Райкин с его МХЭТ и другие. Концерт начинался поздно вечером и заканчивался под утро. Попасть на такой концерт было очень трудно. Каким-то образом, мне удалось приобрести два самых дешёвых билета на одно из представлений. Накануне этого события из Чирчика приехал в короткий отпуск сержант Сэм. В день представления вечером мы собрались у нас дома. Чтобы придать респектабельный вид для такого случая, мы с Сэмом решили одеться в классические костюмы. Я оделся в отцовский костюм синего цвета, а Сэм в мой светлый. Я обращаю внимание именно на цвета костюмов, ибо они сыграют определённую роль в последующих событиях. Мама отгладила две безрукавки, которые в то время назывались финками; они были сшиты мамой из светло-жёлтого шёлка местного производства, очень похожего на ткань парашютного шёлка. Начистив до блеска ботинки, мы поздно вечером направились к театру. В театре мы забрались на галёрку откуда наблюдали действо, происходящее на сцене. Я не буду рассказывать о том, что происходило на сцене, а перейду к тому, что произошло во время первого антракта. Мы с Сэмом обратили внимание на лотерею, которая разыгрывала различные призы. Мы, располагая небольшими деньгами, решили принять участие в этой игре. Купив несколько лотерейных билетов, мы обнаружили, что на все билеты выпали выигрыши. Я выиграл почтовую открытку и напёрсток, а Сэм-что-то подобное. Стоимость выигрыша составляла не больше одной двадцатой от стоимости билета. Мы по наивности не обратили внимание на жульничество организаторов лотереи и поддались азарту. Именно на это организаторы и рассчитывали. Наша цель была выиграть один из больших тортов, которые были помещены под стеклянные колпаки, и угостить наших мам и братика. Это стало для нас идеей фикс.

Скоро деньги закончились. Я вспомнил, что дома сохранились небольшие остатки от стипендии. Недолго думая, мы приняли решение сбегать домой за этими деньгами. Расстояние между театром и моим домом можно было покрыть быстрым шагом за десять минут. Мы направились к выходу. В вестибюле к нам неожиданно подошёл милиционер и попросил предъявить документы. Я протянул студенческий билет, а Сэм, соответственно свой. Он внимательно ознакомился с нашими документами, и предложил отойти к стене. На все наши вопросы он отвечал стереотипно: «Пожалуйста, не волнуйтесь и подождите.» У нас создалось впечатление, что он сам не знает причину нашего задержания. Вскоре мы через окно увидели остановившийся напротив входа в театр большой лимузин ЗИЛ. Через несколько секунд в вестибюле появилась группа захвата, как мы позже поняли, во главе с человеком в кожанке. Он представился: «Я начальник уголовного розыска города Ташкента. Приглашаю вас пройти со мной к машине». Видя, что сопротивление бесполезно, мы, обескураженные происходящим, направились к машине. Нас привезли в городское управление милиции, провели в кабинет Начальника уголовного розыска. Он записал адреса нашего постоянного проживания и поручил своему сотруднику провести нас в следственный отдел. Мы сели напротив одного из кабинетов и стали ждать. Минут через тридцать из кабинета вышел крайне мрачный мужчина и обратился к нам с вопросом: «Кто из вас пойдёт на допрос?» Сэм резко отстранил меня в сторону и громко сказал: «Я!» и направился вслед за следователем в его кабинет. Позже он признался, что боялся, что я не выдержу допроса. Он также рассказал, что произошло в кабинете. Только он присел, как ввели через боковую дверь арестованного. Следователь встал и, держа в руках большую связку ключей и отмычек, подошёл к нему и задал какой-то вопрос. Последовал ответ, который не удовлетворил следователя, после чего, он со всего размаха ударил связкой в лицо несчастного. Во все стороны брызнула кровь. «Увести», сказал следователь милицио-неру. «Теперь займёмся тобой», сказал он. «Я понял, что эта жестокая сцена проделана с целью психологически заранее меня сломать», сказал Сэм. Допрос начался с заполнения анкеты. По мере заполнения, лицо следователя стало меняться с мрачного и сурового на смущённое и даже в какой-то степени растерянное. Особенно его смутило то, что Сэм является курсантом авиационного училища и имеет звание сержанта, а его брат-начальник полевого госпиталя и имеет звание майора или подполковника.

В это время в кабинет вошёл Начальник уголовного розыска и тихо сказал следо-вателю, чтобы тот сворачивал дело, и добавил, что он лично произвёл обыск в домах подозреваемых, а также допрос их родителей, и убедился, что они, то есть Сэм и я, никакого отношения к тому, ради чего была проведена операция, не имеют. Но он говорил так тихо, чтобы Сэм слышал. В то же время, Сэм так и не понял в чём, собст-венно, нас подозревали. Затем начальник уголовного розыска попросил Сэма захватить меня, сидящего в коридоре, и пройти к прокурору. Именно от него мы узнали все подробности. Прокурор встретил нас приветливо и стал рассказывать о цели прове-денной операции. Согласно его рассказу, произошло следующее: некоторое время тому назад была ограблена квартира главного инженера ташкентского авиационного завода №84. Во время ограбления были похищены многие ценные вещи, а также одежда. Среди одежды были рубашки, сшитые по заказу из парашютного шёлка светлых тонов. Именно в эти рубашки, по твёрдому убеждению, ограбленного, были одеты Сэм и я, когда он увидел нас на ночном концерте. Он позвонил в Уголовный розыск и потребовал немед-ленно выслать группу захвата. Он также сообщил, что подозреваемые задержаны. Наш прежде-временный уход за деньгами, лишь подтвердил его догадку, что именно мы и являемся грабителями. «Всё остальное вам известно»-завершил рассказ прокурор. «Какие могут быть последствия из-за незаконного задержания?»– спросил я. Он ответил: «Можете подать в суд. Но не советую, так как вас затаскают по судам, ведь это касается влиятельных людей. И время военное. Сейчас я готовлю постановление о прекращении дела о грабеже, поскольку, взяв в свои руки поиск грабителей, пострадавший вмешивается в нашу работу. Вы уже третьи, кого он подозревает. А нам приходится извиняться». Он попросил оставить ему рубашки для экспертизы. Через несколько дней нам их вернули. Перед уходом я спросил его, не будет ли наш арест считаться приводом. Он улыбнулся и ответил, что сделает всё, чтобы наши биографии не были запятнаны. Своё обещание он выполнил. Мы попрощались с прокурором и направились ко мне домой. Подходя к скверу, мы увидели, что нам навстречу идут заплаканные мамы. Мы их успокоили и заверили, что произошло недоразумение и дело закрыто. Первой стала рассказывать тётя Фаня. Ночью, когда они спали, она услышала стук в калитку. Она открыла калитку. На пороге стояли три человека, а один из них в кожанке. Он попросил разрешение войти. Пройдя в столовую, он сказал, что ты, Сэм, в безопасности и спросил в чём ты был одет. Я ответила, что когда ты уходил к моей сестре, ты был в военной форме. Увидев на столе фото, он спросил, кто на нем изображён. Я ответила, что это наш сын, он начальник полевого госпиталя. Они попрощались с нами и их старший, который был в кожанке, пообещал, что ты скоро вернёшься. Я не могла заснуть и когда стало светать, пошла к Мане. Мама начала свой рассказ с того, что сначала залаяла наша собака, а затем раздался стук в дверь. Я была дома одна, Моня работал в ночную смену. Я решила открыть дверь и когда открыла, то увидела трёх мужчин, один из которых был в кожаной тужурке. Он попросил увести собаку и позволить зайти в квартиру. Когда все расположились, он представился и начал задавать вопросы. «Куда пошёл ваш сын и в чём он был одет?» Я закричала: «Он жив?», Он ответил: «Жив, пожалуйста, дайте ответ на мой вопрос». Я ответила, что ты был одет в отцовский синий костюм и вместе со своим двоюродным братом пошёл на концерт в оперный театр. «Вы что-то путаете, ваш сын одет в синие брюки и светлый пиджак», сказал Начальник уголовного розыска. Откуда маме было знать, что мы с Сэмом поменялись пиджаками. «Тревога за жизнь наших детей не покидала», сказала мама. Затем, он задал второй вопрос: «В каких рубашках они были одеты?», спросил он. Я ответила, что ты и Сэм были одеты в жёлтых безрукавках, которые сшила сама. Он поднял брови, видимо, от удивления и задал вопрос: «Вы можете это доказать?» Я кивнула в ответ. С его разрешения я пошла в другую комнату , открыла сундук и достала отрез шёлка и одновременно захватила обрезки, оставшиеся после раскроя материала, из которого я сшила рубашки. Затем он задал ещё один вопрос: «Где и когда вы приобрели этот материал?» Я ему ответила: «Много лет тому назад, когда мы ещё жили в г. Кагане, мы с мужем поехали в Бухару на его служебной машине. Там я зашла в магазин, увидела этот материал из шёлка и купила два отреза на четыре рубашки, которые я собиралась сшить для моих детей и племянников. Некоторое время тому назад, просматривая содержимое сундука я наткнулась на эти отрезы. Вынула один, раскроила его и сшила рубашки. У моих детей не было выходных рубашек, а теперь будут, подумала я, когда шила». «Мне всё ясно. Спасибо и извините за вторжение. Ваши сын и племянник скоро вернутся.» Обращаясь к своим подчинённым, он добавил: «Собирайтесь, нам здесь делать нечего.» Таковы были рассказы наших мам. Можно понять их переживания. Они пришли в себя и начали успокаиваться только тогда, когда увидели нас живыми в пиджаках, одетых на голое тело. Так прошла ночь, которую мы планировали посвятить знакомству с высокой культурой. Если признаться честно, то это было не культурное мероприятие, а чисто коммерческое. Мы с Сэмом вряд ли извлекли бы что-нибудь из области культуры, но зато познали, почём фунт лиха.

В противовес этому эпизоду я расскажу о другом эпизоде, который произошёл в конце лета 1943г. Однажды, во второй половине дня, проходя через сквер в центре города, я услышал из большого репродуктора, закреплённого на столбе, чарующую музыку, сопровождающую пение женских и мужских голосов. Я понял, что транслируют какую-то оперу. Я сел на скамейку и стал слушать. Музыка настолько меня увлекла, что я решил отказаться от своих прежних намерений и дослушать оперу до конца. Прислушавшись к пению, я стал догадываться, что она исполняется на итальянском языке. Я прослушал её до конца. Лишь позже я узнал от моего знакомого, любителя музыки, что по радио передавали оперу Винченцо Беллини «Норма». Любителем музыки был мой новый приятель, студент пятого курса Моторост-роительного факультета Ася (Абрам Яковлевич) Черкез. Мы познакомились случайно. Он, разумеется, был старше меня не только по годам, но и по жизненному опыту. Весёлый, общительный, обаятельный, он в то же время никогда не подавлял своей исключительной эрудицией собеседников. Он, как-то незаметно стал моим учителем. Я многому у него учился, но, пожалуй, никто другой не дал мне так много в музыкальном образовании. Он фанатично любил музыку, обладал идеальным музыкаль-ным слухом. Казалось, не было такого музыкального произведения, которого он не знал. Он приобщал меня к музыке очень тактично. Однажды, во время обычной беседы, он сказал, что у него есть лишний билет на концерт симфонической музыки и он был бы рад, если я составлю ему компанию. Я поблагодарил его и тут же согласился. До этого момента я никогда не был на концертах симфонической музыки. По дороге на концерт он сообщил, что мы будем слушать классическую музыку в исполнении симфо-нического оркестра Комитета кинематографии. Во втором отделении будет исполнена шестая симфония П. И. Чайковского. Это программное музыкальное произведение, посвящённое жизни человека от рождения до смерти. По звучанию оркестра можно понять, какой этап жизни переживает человек. Прослушав симфонию, мы некоторое время сидели молча и, наверное, последними покинули концертный зал. Музыка на меня произвела огромное впечатление, особенно финал. Мы вместе посетили ещё два концерта симфонической музыки. На одном из них исполнялась Фантастическая симфония Гектара Берлиоза. Эта симфония также является программной, и её содержание пересказал мне Ася. В конце 1944г. он уехал в Москву на преддипломную практику, где защитил дипломный проект и не вернулся в Ташкент. Этого человека со светлой и доброй душой я помню до сих пор. Я ему многим обязан.

В 1945г. закончилась война. Заметно стал редеть преподавательский состав. Многие возвращались в центральные города, в свои институты, где они работали до эвакуации. Некоторые, выиграв конкурсы, уезжали с повышением в другие города. Мы, заканчивая пятый курс, практически этого не ощущали, и готовились к преддипломной практике, которая должна быть проведена в городе Казани.

Здесь я должен вернуться к эпизоду, чтобы снова поблагодарить судьбу за спасение моей жизни. На втором курсе учёбы нас, то есть студентов и студенток направили на работу в ночную смену с 12.00 часов ночи до 6.00 утра на завод “Ташсельмаш”, который с началом войны перешёл на выпуск военной продукции. Я был назначен старостой группы, которая состояла из 20–25 человек. Днём же мы продолжали учёбу, котораяначиналась в полдень. За время работы на заводе мы освоили ряд специа-льностей, в том числе литейщика. Эпизод, о котором расскажу, произошёл в литейном цеху. Участок, где я работал, отливал корпуса снарядов для 152 мм пушки, был отгорожен справа и слева бетонными стенами. Вдоль левой стены на расстоянии полуметра от неё был воздвигнут кирпичный барьер высотой менее полуметра. Перед печью, в которой плавился металл, висел большой воздухозаборник, прикреплённый к потолку посредством четырёх металлических тросов. Я находился рядом с барьером, спиной к печи в тот момент, когда одновременно оборвались оба троса, державшие противоположную сторону воздухозаборника. Край последнего, описав дугу, с грохотом ударился о стену, но по пути сильно толкнул меня в спину. После толчка, благодаря барьеру, я опрокинулся в пространство между ним и стеной. Я не понял, что произошло и лежал какое-то время неподвижно. Поскольку я стал не видим, раздался истошный крик: “Матвей погиб!”. Но я с этим не согласился: я был жив и невредим, за исключением нескольких царапин. Когда я встал и меня увидели литейщики и студенты раздались крики радости. После того, как все успокоились я обратился к бригадиру с вопросом: “Какую функцию несёт барьер?” Он ответил: “Не знаю.” Я тогда понял, что барьер спас мне жизнь, а воздвигла его Судьба.

Второй эпизод произошёл тогда, когда нашей группе была поручена сборка артилле-рийских тележек. Норма–десять тележек за смену. Работа была физически тяжёлая, и крайне ответственная. Любое отклонение от технологии сборки не допускалось и было наказуемо. Тем не менее руководсио цеха доверили сборку студентам-других исполнителей у них не было. В ту ночь бригада впервые производило сборку тележек. К окончанию смены все 10 тележек стояли вне цеха. С разрешения мастера группа покинула завод. Я и Лев Найфельд, задержались, чтобы убрать участок и разложить инструменты по секциям. Вдруг я увидел в углу участка детали шарового подшипника, которые при сборке не были установлены. Последствия были не предсказуемыми. Трудно передать какие чувства я испытывал в тот момент. Мы с Львом взяли инструменты, детали и побежали к тележкам. Мы знали, что в восемь утра начнётся военная приёмка тележек. У нас с ним было менее двух часов, чтобы устранить деффект. Нечеловеческими усилиями мы со Львом это сделали. В восемь утра пришёл военпред и после приёмки двух тележек он нас похвалил и отпустил домой. Мы еле передви-гались. К дому мы шли по пустынной улице. Неожиданно Лев что-то крикнул и тут же я увидел, что меня окружает банда грабителей. Чистильщиком у них был был малыш, который забрал у меня студенческий билет, пропуск, продовольственную карточку и ключи от квартиры. Когда они удалились метров на тридцать из-за угла появились два офицера ВВС, которые направлялись на аэродром. Я обратился к ним с просьбой помочь мне, студенту авиационного института, вернуть украденное. Мы вместе пустились в погоню за грабителями. Видя, что им не уйти, они, убегая, оставили на земле всё, что похитили. Я поблагодарил лётчиков за помощь. Они же пожелали мне успехов в учёбе.

Глава седьмая

Преддипломная практика. Путешествие из казани в Ташкент

В августе 1945г., после завершения теоретических занятий по всем предметам, наш курс был направлен на преддипломную практику в город Казань на авиамоторостроительный завод №16. Наша группа состояла примерно из 25 студентов. Я был назначен старостой группы. Нас сопровождал старший преподаватель, который по прибытии в г. Казань исчез и появился почти через месяц, накануне возвращения домой. Перед отъездом, меня пригласил к себе заведующий кафедрой химии, доктор наук Петров Анатолий Александрович. Он обратился ко мне с личной просьбой привести из Казани три металлических баллона объёмом около полулитра каждый, заполненных под большим давлением чистым кислородом, и одновременно вручил мне письмо к начальнику химической лаборатории завода. Именно это обстоятельство стало причиной целого ряда происшествий на обратном пути домой, но к ним вернёмся позже. По прибытии поездом из Ташкента в Куйбышев, дальнейший путь до Казани мы совершили на пароходе по Волге. Это было истинное удовольствие: мы плыли на старинном речном корабле, обозревая изумительные волжские берега. По прибытии в г. Казань и устройстве в заводской гостинице, мы на следующее утро, оформив временные пропуска, всей группой направились в технологический отдел завода. Он занимал несколько больших помещений. В одном из них находился кабинет Главного технолога завода. Эта была огороженная не до потолка комната небольшого размера. Перед дверью на стуле сидел охранник в военной форме с погонами синего цвета. Вооружён он был винтовкой-трехлинейкой с пристыкованным штыком. Он проявлял полное равнодушие к окружающим людям и не препятствовал общению сотрудников отдела со своим начальником. Однако, куда бы не направлялся Главный технолог: на обед, на совещания, в места общего пользования, его обязательно сопровождал охранник. Сегодня нам предстояло познакомиться с живым «врагом народа». Ответственный от отдела за проведение практики, попросил нас выделить их своей группы трёх-четырёх человек для участия в беседе с Главным. Мы вошли в кабинет. За столом сидел человек, лет чуть старше пятидесяти, одетый в тёмно-синюю робу. Он встал, со всеми поздоровался. Внешне он был похож на Ю. Б. Харитона. Худощавое, продолговатое лицо, такие же глаза, но они показывали бесконечную скорбь и усталость. Он побеседовал с нами и познакомил нас программой преддипломной практики, которая продлится один месяц. Программа предусматривала разработку чертежей пресс-формы для штамповки простого металлического изделия и ознакомление с процессом производства авиационного двигателя. Опуская описание работы над чертежами, предпочитаю поделиться с читателями своими впечатлениями о самом заводе. Дело в том, что я уже имел достаточно длительный опыт работы на ташкентском большом оборонном заводе, созданном на базе завода «Ташсельмаш». При входе на казанский завод №16 вы сразу обращаете внимание на огромное одноэтажное здание, высота которого составляет порядка десяти метров, длина и ширина более трёхсот метров. В левом углу периметра здания возвышается многоэтажная башня, в которой расположены дирекция, управленческий аппарат и многочисленные отделы, в том числе и технологический. В последующие дни мы посетили литейный и кузнечные цеха, находящиеся на расстоянии несколько сот метров от основного корпуса, в котором под единой крышей расположены основные производственные и сборочные цеха. На его выходе был установлен продольный конвейер, состыкованный с поперечным конвейе-рами, по которым подаются соответствующие агрегаты для установки на двигателях. Над выходными воротами продольного конвейера висел огромный стрелочный указатель времени сборки двигателя. Это время в период нашего посещения сборочного конвейера составляло тридцать минут. То есть, завод при круглосуточной работе изготавливал 24 двигателя. Работники завода сказали мне, что наиболее важные станки и оборудование всех цехов завода поступили из США. Да и сам завод был перестроен в соответствии с американским проектом. Наибольшее впечатление на меня произвёл огромный американский станок с автоматическим управлением для осуществления процесса хонингования. Этот процесс крайне важен для окончательной доводки шеек коленчатого вала до нужной кондиции. Работа станка вызывала феерическое впечат-ление. От этого зрелища невозможно было оторваться-это была симфония инженерной мысли. Оператор-станочник просто наблюдал за показаниями приборов. Подходит конец преддипломной практики. Стали готовиться к отъезду. Но по какой-то причине задерживается получения баллонов с кислородом. Накануне отплытия выяснилось, что баллоны будут вручены лишь через несколько дней. Мне даже не приходила мысль уехать, не забрав баллоны. Поэтому я принял решение задержаться и ждать.

Неожиданно Михаил Тёмкин и Арнольд Кац согласились остаться со мной. Итак, я возвращаюсь домой не один, а вместе с моими друзьями. Лишь после приезда в Ташкент, я понял какое благородство и преданность проявили Михаил и Арнольд, не подозревая какие испытания нам всем предстоит пережить. На следующий день наша группа отправилась на речной вокзал, где погрузились на пароход, который доставил её в Куйбышев, а оттуда поездом в Ташкент. Только на третий день мы получили баллоны и рано утром следующего дня, не зная расписания плавания речных пароходов по Волге, отправились на речной вокзал. Приехав на вокзал, мы с огорчением узнали, что осенняя навигация завершена и вокзал закрыт. Обратившись к присутствующим с просьбой рассказать, каким образом мы можем попасть в Куйбышев, мы получили ответ: «Только через железнодорожную станцию Рузаевку, где проходят поезда на Куйбышев». Меньше всего нас радовала такая перспектива. Но выхода у нас не было. Мы направились на вокзал, где вскоре выяснили, что на Рузаевку поезда идут крайне редко. Обратились к дежурному по вокзалу с просьбой помочь нам уехать. Он нам пояснил, что поздно вечером будет пассажирский поезд, проходящий через Рузаевку, но гарантии, что в нём будут свободные места, он дать не может. Неожиданно он предложил на наше усмотрение вариант: «Через несколько часов из Казани в Рузаевку отправляется товаропассажирский поезд. Несколько пассажирских вагонов везут военных и я не могу вас туда посадить. Но в составе есть несколько товарных вагонов, перевозивших ранее скот, но переоборудованных для перевозки людей. Там есть деревянные скамейки, на которых можно поспать. Но предупреждаю, что в этих вагонах сохранился неприятный запах. Это я говорю с тем, чтобы вы меня потом не упрекали». Подумав, мы отказались от его предложения. Ехать в вагоне, в котором есть стойкие неприятные запахи-это уже слишком, тем более для «людей с высшим образованием». Можно было подумать, что мы из аристократической среды. Возможно, что это была ошибка. Но мы всё же рассчитывали на более комфортные условия поездки. Действительно, глубокой ночью в Казань прибыл транзитный поезд, в общем вагоне которого было три свободных места. Дежурный нас посадил в этот вагон. На самом деле, мы смогли лишь присесть на край нижней полки. Поэтому ни о каком сне не могло быть речи. Я уже не говорю, что в вагоне стояла невыносимая духота и соответствующая атмосфера. В Рузаевке мы сошли с поезда и первое, что мы сделали-сдали чемоданы в камеру хранения. От усталости мы буквально валились с ног. Вскоре, мы нашли дежурного по вокзалу и узнали у него, что вблизи от вокзала есть гостиница, но вряд ли мы туда попадём. Что касается поезда на Куйбышев, то здесь могут быть проблемы, так как поезда переполнены и если останавливаются, то буквально на одну-две минуты, чтобы высадить пассажиров. Ни о какой посадке речь не идёт. Мы не очень прислу-шались ко второй части его слов. Сейчас нам нужно было прилечь: мы не спали более суток. После беседы с дежурным мы направились в гостиницу. Последняя представляла собой небольшой деревянный дом. Войдя в него, мы представились и попросили нас приютить. Дежурная очень вежливо ответила, что в гостинице всего две или три комнаты (точно не помню), в каждой из которых всего несколько коек. Все они заняты командировочными, которые практически живут здесь постоянно. «Поэтому извините, ничем помочь вам не могу.» Другой гостиницы в городе нет. Недалеко от гостиницы мы заметили небольшой сквер. Мы направились к нему в надежде найти там скамейки, чтобы прилечь. Однако никаких скамеек там не было, но зато его небольшие участки были покрыты свежей травой. День был, на наше счастье, тёплый и мы решили лечь на траву. Миша и Арнольд легли и мгновенно заснули. Я же не мог сразу заснуть, лежал некоторое время обдумывая ситуацию, в которой мы оказались. Я начал предчувст-вовать недоброе. Но сон брал своё. Я заснул, но спал тревожно, просыпался от любого шороха. В какой-то момент я проснулся, и увидел как двое здоровых парней склонились над Арнольдом и его ощупывают. Я вскочил и заорал не своим голосом и тем самым обратил в бегство этих воров. Брошенный ими паспорт Арнольда лежал на траве. Все остальные вещи находились на месте, они не успели до них добраться. Мы поняли, что сейчас нам не до сна. Снова пошли на вокзал и после беседы с дежурным стало ясно, что только счастливый случай позволит выбраться из Рузаевки. Но этот случай не представлялся. Весь день мы провели на вокзале, наблюдая как поезда, гружённые военной техникой, и скорые пассажирские поезда на большой скорости проходят станцию на восток без остановки. Только тогда мы поняли, что пассажирские поезда забиты демобилизованными участниками войны, которые возвращаются с запада к себе на родину. Тем не менее, мы надеялись, что нам всё же повезёт. Приближалась ночь, и нам нужно было подумать о ночлеге, если к ночи мы не уедем. В поисках места ночлега мы обратили внимание, что буфетчица забирает из нижней части большого буфета всё, что там находилось, и оставляет дверцы открытыми. Это был шанс выспаться. Как только она ушла, мы быстро залезли в буфет, легли на нижнюю полку, прикрыли дверца и мгновенно заснули. Это было в полночь. Но счастье было недолгим. Я почувствовал, что кто-то меня трясёт. Очнувшись, я увидел двух милиционеров. Милиционер обратился ко мне: «Кто вы? Предъявите документы». Я протянул паспорт и студенческий билет. «Каким образом вы оказались здесь?» Я кратко объяснил. «Сочувствую, но здесь спать не положено» Пришлось разбудить моих товарищей. Мы вышли на перрон. Станция была хорошо освещена, благодаря чему мы увидели, что на запасном пути стоит длинный состав старых пассажирских вагонов. К составу ни сзади, ни спереди не был прицеплён паровоз. У нас мелькнула надежда, что если можно проникнуть хотя-бы в один вагон, то ночлег нам обеспечен. Мы быстрым шагом направились к составу. Первые несколько вагонов были закрыт и вдруг мы наткнулись на вагон с незапертой дверью. При беглом осмотре в условиях слабой освещённости мы установили, что в вагоне есть условия для ночного отдыха, в котором мы отчаянно нуждались. Особенно было приятно наличие запаха полыни, который отпугивает блох. Наверное, повсюду в вагоне были разбросаны веточки степной полыни. Мы расположились на нижних полках и мгновенно заснули. Было это около часа ночи. Мы спали беспробудно почти до шести часов утра, когда нас разбудил женский крик, переходящий в визг. Когда мы протёрли глаза, то увидели в вагоне толпу, состоящую из мужчин и женщин. Впоследствии мы узнали, что это была поездная бригада, сопровождающая этот состав. Сквозь непрерывный крик мы смогли понять в чём они нас подозревают. Оказывается, мы разграбили вагон, вывернув все электрические лампочки, разбили плафоны, сняли со стен и похитили какие-то вагонные аксессуары и так далее. Когда они вдоволь накричались, я им представился и объяснил почему мы оказались здесь. Они не поверили ни одному моему слову и потребовали пройти с ними в отдел железнодорожной милиции, расположенный на вокзале. Опасаясь, что мы можем сбежать, они взяли нас в кольцо. Так мы и шли. Прибыв в отдел и зайдя в кабинет начальника, члены бригады хором стали нас называть ворами и грабителями и потребовали нас арестовать. Мы стояли в стороне и молча слушали этот навет. Я внимательно наблюдал за начальником. Это был старший лейтенант или капитан с красивым, умным лицом. Выслушав эту абракада?бру, он потребовал замолчать всю бригаду и обратился к нам с вопросом: «Кто вы и почему вы оказались в этом вагоне?». На этот раз я подробно ответил на его вопрос. Кроме того, я добавил, что выполняю некую миссию, о которой я могу сообщить лично ему. В подобной экстремальной ситуации у человека с эвристическим мышлением может внезапно возникнуть мысль, как исправить ситуацию в свою пользу. У меня вроде проявились некоторые небольшие признаки эвристики. Он приказал всем покинуть его кабинет и подождать за дверью. Когда мы остались с ним вдвоём, я вынул свой допуск к секретной работе, отпечатанный на специальной бумаге с водяными знаками. Он прочитал и спросил: «Вы что-то везёте с собой?» Я кивнул. После нашего разговора он пригласил моих товарищей и всю бригаду. Далее он спокойным голосом заявил: «Эти люди никакого отношения не имеют к тому, в чём вы их обвиняете. Вам бы следовало извиниться перед ними. Но они не настаивают на этом. Поскольку вы занялись поиском воров, то продолжайте и дальше этим заниматься. Вы обязаны сами охранять социалистическое добро. До свидания, и уходите». Я искренне поблагодарил его. Он ответил: «Служба.» Это было утром.

Мы по-прежнему не знали, что нас ждёт днём, вечером, ночью. Никто ничего нам не обещает. Я боялся использовать тот же способ для психологического воздействия на начальство железнодорожной станции или вокзала с целью заставить их оказать нам помощь. Поэтому я целый день искал другой способ, который позволил бы нам уехать. На всякий случай, мы забрали из камеры хранения наши чемоданы. Приближалась третья ночь. И здесь мне пришла неожиданная мысль: послать телеграмму на имя начальника управления высшими учебными заведения Комиссариата авиационной промышленности Аржанникова с жалобой на местное руководство железной дороги, которое игнорирует третьи сутки наши просьбы об отправки нас в город Куйбышев с важной аппаратурой, которую мы везём из Казани. Соответственно, необходимо его срочное вмешательство. Когда уже ночью через Рузаевку прошли без остановки пара поездов и до утра пройдёт лишь один поезд, я решил действовать. Я понимал, что мои действия вряд ли принесут какой либо успех. Но попробовать нужно. Я подошёл к окошку почтового отделения, работающего круглосуточно, и попросил телеграфный бланк. Текст телеграммы я выучил наизусть. Я написал на бланке текст, протянул его телеграфистке и попросил отправить телеграмму немедленно. Она меня предупредила, что это будет дороже. «Не беспокойтесь, я оплачу.» ответил я. Взяв бланк в руки, она начала медленно читать написанный мною текст. Закончив читать, она неожиданно обращается ко мне: «Пожалуйста, подождите.» Встала и быстро куда-то ушла. Через короткое время она возвращается с мужчиной в железнодорожной форме. Это был заместитель начальника станции. Он поздоровался со мной и сказал следующее: «Сегодня я впервые после отпуска вышел на работу и поэтому незнаком с вашей проблемой. Скоро через нашу станцию пройдёт скорый поезд, и я вас посажу в мягкий вагон, но в проходе. Я беру ответственность на себя, ибо остановка этого поезда в Рузаевке не предусмотрена. Надеюсь, что вы ко мне лично претензии не имеете. Пожалуйста, бланк заберите. Нам и так хватает неприятностей. Через полчаса выходите на перон. У нас в распоряжении будет ровно одна минута. Желаю вам успеха». Я был вынужден признаться, что нам сказочно повезло. Мы впервые встретили здесь настоящего порядочного и благородного человека. Невольно и телеграфистка оказалась нашей благоде. Я горячо поблагодарил их. У меня выступили слёзы. Через полчаса мы сидели на откидных стульях в проходе мягкого вагона. Была глубокая ночь. Практически мы провели в Рузаевке трое суток и почти не спали. Через семь часов мы прибыли в Куйбышев. Первой нашей заботой стало компостирование билетов на поезд Куйбышев-Ташкент. Но сделать нам это не удалось: большой зал, где расположены билетные кассы, был полностью заполнен людьми, более того, перед входом в зал стояла толпа желающих попасть туда. С трудом я нашёл дежурного по вокзалу и попросил его нам помочь. Он развёл руками, дав нам понять, что ничего сделать не может. Но из-за уважения к нам и миссии, которую мы выполняем, он готов нам подсказать, как можно уехать без компостирования билетов. Он провёл нас к поезду, благо состав стоял недалеко, открыл ключом дверь очень старого вагона (в составе все были такие же), впустил нас в вагон и предложил нам занять третью полку в одном из купе, которая не является пассажирским местом и поэтому не требует компостирования билетов. «Большого комфорта не обещаю, но половина зала будут вам завидовать», сказал наш провожающий. Мы от души его поблагодарили. Это произошло задолго до начала посадки пассажиров. Вскоре пришли два проводника, которые не обратили на нас ни какого внимания. Через несколько часов поезд Куйбышев-Ташкент, тронулся в путь, останавливаясь на всех станциях, больших, малых и разъездах, пропуская встречные поезда. Мы могли стоять длительное время, пропуская вперёд скоростные поезда. С отъездом из Куйбышева началась третья часть драмы под названием «Путешествие из Казани с остановками в Рузаевке и далее везде.» Ранее я ничего не говорил о нашем питании. Если быть точным, то за всё время путешествия мы испытывали полуголодное существование, особенно последние двое суток до прибытия в Ташкент. У нас троих было мало денег, и поэтому нам пришлось строго экономить во всём, и в первую очередь, на еде. В некоторые дни мы обходились куском булки и стаканом чая или лимонада. Для того, чтобы экономить силы, мы в основном лежали на своей полке и редко с неё спускались.

Однажды, при длительной остановке, когда в вагоне стояла тишина, я услышал очень слабый звук шипения. Я долго прислушивался, пока не убедился, что источник звука находится в чемодане. Мне показалось, что травит один из баллонов. Я выявил, какой из них, травит и извлёк его из чемодана. Рассматривая тщательно баллон, я понял, что без специального инструмента устранить утечку кислорода невозможно. Поэтому нужно было найти какой-то вариант нейтрализации этого дефекта. Самый лучший вариант-это удалить баллон из купе, поскольку я не знал, вредно ли вдыхание чистого атомарного кислорода, и какие могут быть последствия. Пассажиры, находящиеся на нижних полках могли закурить и тогда последствия могли быть непредсказуемы. Эти мысли не давали мне покоя. Я начал искать в вагоне безопасное место, куда можно спрятать баллон. В процессе поиска я обратил внимание на круглую чугунную печку, стоящую в углублении на выходе из вагона, немного смещённую вперёд по отношению к купе проводников, расположенное, напротив. В момент, когда их не было в купе, я заглянул в топку и увидел, что она наполовину заполнена деревянными брусками и щепками. Я понял, что нашёл идеальное место для укрытия баллона. На одной из остановок, когда проводников не было в вагоне, я взял баллон и поместил его глубоко в топку под брусками и щепками. Теперь я был спокоен. Вряд ли кому-то придёт в голову топить печку в жаркую погоду. Но я ошибся. Печка предназначалась не только для обогрева вагона, но и для готовки пищи. В верхней части печки было большое отверстие, закрытое цилиндрическими кольцами разного диаметра. При варке отдельные кольца, в зависимости от диаметра кастрюли или казана, удаляются, и днища этой посуды нагреваются непосредственно огнём. В один из дней поездки, когда мы приготовились отдыхать, раздался сильный хлопок и затем истошные крики обоих проводников, которые выпрыгнули из вагона, судя по несколько затухающему уровню криков. Я начал смутно догадываться, что причина в баллоне. Не теряя ни секунды, я спрыгнул с полки и устремился к печке, на которой стоял большой казан. Моя догадка подтвердилась. Я мгновенно разгрёб голыми руками уже сильно горевший костёр вынул тёплый баллон и устремился на своё место под потолком. Быстро открыл чемодан и вернул туда баллон. Я был уверен, что никто из пассажиров меня не видел. Но и здесь я заблуждался. Когда всё успокоилось и проводники вернулись в вагон, кто-то из пассажиров меня выдал. Проводники не стали меня в чём-то обвинять, и я успокоился, уверенный в том, что инцидент исчерпан. Проехав несколько небольших станций, на которых поезд останавливался, он прибыл на большую станцию. Через короткое время, мы с Мишей и Арнольдом спустились вниз с намерением выйти на перрон, чтобы пройтись, размять ноги и купить свежую газету. Через окно мы увидели, что к вагону направляются несколько милиционеров в сопровождении суетящихся вокруг них наших проводников.

Я сразу понял, что они пришли за мной. Все они вошли в вагон и подошли к нам. Один из проводников пальцем указал на меня. Руководил группой захвата преступника сам начальник станционного отделения милиции в чине майора. Это был полноватый казах с большими усами и добродушным лицом. Увидев нас троих, он слегка задумался. О чём он подумал, я не знаю. Он весьма вежливо попросил всех пройти в его кабинет в отделении. Повторилась та же картина, которая произошла в Рузаевке. Он сначала предоставил слово проводникам, которые на плохом русском и узбекском языках изложили суть обвинений в мой адрес, которая сводилась к тому, что я пытался взорвать вагон с пассажирами. После их выступления он предоставил слово мне. И здесь я решил использовать тактику поведения, которую я применил в Рузаевке. Обратился к нему с просьбой поговорить с ним наедине, поскольку речь пойдёт о государственных интере-сах. Он попросил всех выйти. Оставшись наедине, я показал ему справку о допуске к государственным секретам и одновременно сообщил ему, что везу с собой некие документы, с которыми не расстаюсь. Что касается условия поездки, то они выбраны сознательно из необходимости конспирации. К тому, в чём они обвиняют меня, я не имею никакого отношения. Он внимательно выслушал меня и пригласил всех зайти в кабинет. Далее он в резкой форме на узбекском языке что-то сказал им, от чего они оба побледнели и вытянулись в струнку. Затем на русском языке он добавил, что они обязаны доставить нас в полной безопасности в Ташкент и он лично за этим проследит. Я поблагодарил майора и мило с ним попрощался. С этого момента, мы стали с проводниками почти друзьями. Несколько раз они угощали нас зелённым чаем.

За полтора-два дня до прибытия в Тешкент, мы оказались в крайне критической ситуации: никаких продуктов, ни денег у нас не осталось. А есть хотелось ужасно. На одной из станций, мы с Мишей решили выйти прогуляться. Рядом с вокзалом, мы увидели небольшой базар. Наше внимание привлёкла большая гора огромных дынь. Мы подошли почти вплотную к ней, и тут продавец обратился ко мне с просьбой продать ему майку, которая была одета на мне и выглядывала из распахнутой рубашки. Кажется, судьба посылает нам спасение от голода. Я был готов отдать ему майку хотя бы за дыню. Я её снял с себя и протянул продавцу. Он был доволен и предложил выбрать любую дыню и в придачу предложил нам большую лепёшку. Мы с Мишей выбрали большую дыню и с трудом её донесли до вагона. Вскоре поезд тронулся и мы приступили к обеду, который состоял из большого куска дыни и небольшой доли лепёшки. Дыня оказалась спелой и очень вкусной. Мы посчитали, что дыни нам хватит до конца текущего дня и на завтра тоже. Теперь вернусь к майке. Майку сшила мне мама из больших обрезков белого материала. Она считала, что майку следует покрасить, тогда она будет иметь привлекательный вид. Не долго думая, она поехала на базар и купила оранжевую краску для покраски хлопчатобумажной ткани. Придя домой, она развела краску в воде согласно приложенной инструкции. Окрашенные майки, действительно, имели привлекательный вид. Но они имели существенный недостаток: они оставляли на теле следы краски даже после многократных стирок. Правда к моменту описываемых событий, майка оставляла на теле уже чуть заметные следы. Теперь читатель поймёт, почему я с лёгкостью расстался с майкой. Но никакой вины перед покупателем я не чувствовал, поскольку это был его выбор. Кроме того, на кону была жизнь трёх человек, могущих сделать что-то весьма полезное для человечества. Моя мама смотрела в корень: окрашенная ею в привлекательный цвет майки помогла нам избежать голода и благополучно доехать до дома.

Глава восьмая

Ташкентско-Ленинградская эпопея. Продолжение учёбы. Получение диплома

После прохождения преддипломной практики в Казани и возвращении в Ташкент мы обнаружили, что нашего института больше нет. Потребовался всего один месяц, чтобы замечательный Воронежский, переименованный затем в Ташкентский авиацио-нный институт исчез с лица земли. Для нас это стала шоком. Мы испытывали чувство, как будто произошло стихийное бедствие, подобно землетрясению-земля разверзлась и поглотила институт. Но при ближайшем рассмотрении нам удалось обнаружить некие признаки жизни института. Здания института сохранились, но в аудиториях гулял ветер, в лабораториях шёл демонтаж оборудования и лишь в секретариате дирекции и канцелярии шла какая-то деятельность. Секретарь директора по имени Роза, студенты называли её ласково Розочкой, сидевшая на своём обычном месте, рассказала нам, что же в действительности произошло. Я ранее уже писал, что из института ещё до окончания войны начался отъезд преподавателей из других городов, откуда они были эвакуированы в Ташкент в начале войны: Киева, Харькова, Одессы, Ленинграда, Москвы. Но это были единичные случаи. Но когда закончилась война, отъезд препода-вателей приобрёл лавинообразный характер. Их уже некем было заменить. Кстати замечу, что в нашем институте почти не было местных преподавателей. Объективно создалась критическая ситуация. И в этот момент Управление учебными заведениями Комиссариата авиационной промышленности принимает решение об организации в Ленинграде института авиационного приборостроения – ЛИАП, и перевести туда студентов с первого по четвертого курсов Ташкентского авиационного института. Решение, разумеется, исключительно обоснованное: сохраняются кадры для авиационной промышленности, и решается вопрос с пополнением инженерным составом большого числа ленинградских ОКБ и заводов приборостроительной и рандиоэлектронной отраслей промышленности. Между тем в этом же решении указывалось беспрепятственная возможность перевода для продолжения учёбы в любой авиационный институт страны. Именно последнее обстоятельство послужило основа-нием для дирекции института забыть о нашем существовании. Но как говорится, не на тех напоролись. Нами был организован штаб, который должен был разработать стратегию и тактику дальнейших действий. В результате, было выработано решение: едем в Ленинград и требуем принять нас в ЛИАП с переучиванием будущих моторостроителей в приборостроителей. Быстро были оформлены необходимые документы, свидетельствующие о сдаче экзаменов по всем предметам с первого по пятые курсы. Здесь большую помощь нам оказала Роза, у которой была печать института, и которая подписала справки и сопроводительные документы. Документы были сделаны в двух экземплярах, один их которых был помещён в единый пакет, другой находился на руках каждого студента. Сборы были короткими и через несколько дней мы выехали в город Ленинград. Он нас манил к себе. Это была наша мечта. Итак, примерно двадцать пять студентов-аргонавтов поехали за «золотым руном». Я опускаю подробности поездки, сопровождавшейся различными интересными событиями. Единственное, о чём следует сказать, это то, что в Москве остались три или четыре студента в надежде продолжить учёбу в МАИ или в МАТИ. О дальнейшей их судьбе мне ничего неизвестно. В Ленинград мы прибыли рано утром, над городом расстилался лёгкий туман. Было начало ноября и довольно прохладно. Мы договорились, что встретимся на следующий день в институте. Тогда он был расположен в бывшей Чесменской Богадельне, находящейся на южной окраине Ленинграда, если ехать в сторону Пулковских высот. В назначенное время мы встретились перед кабинетом директора Ленинградского института авиационного приборостроения Ф. П. Катаева. Выделенная нами группа в составе пяти человек была приглашена в кабинет директора.

Последний фотоснимок нашей группы в Ташкентском авиационном институте.

В первом ряду декан факультета Костенко (четвёртый слева) и его заместитель Карпинский (третий справа). Ташкент, лето 1945г.

Мы представились и сообщили цель нашего приезда в Ленинград, а именно, желание продолжить учёбу в возглавляемом им институте. Одновременно, мы вручили ему запечатанный пакет с нашими документами. Выслушав нас, он раздражённо заявил, что этому не бывать, а этот пакет с документами он отправит в Казанский авиационный институт. Мы возразили и тогда он вернул нам пакет, добавив, чтобы мы его больше не беспокоили. Перед уходом я попросил его, если это возможно, предоставить нам ночлег на две-три ночи, поскольку в Ленинграде у нас никого из знакомых нет, и мы крайне ограничены в средствах, чтобы пользоваться гостиницей. Он вызвал коменданта студенческого общежития и поручил ему нас благоустроить. Тот было хотел объяснить что-то, но директор предложил ему выполнять его поручение без лишних разговоров. Выйдя из кабинета директора, комендант признался, что в общежитии нет ни одной свободной кровати. «Поэтому извините меня, но я вам могу предоставить лишь большой спортивный зал с матами.» Он провёл нас в зал, где температура была почти такая же, как на улице. На полу лежали гимнастические маты, а у стены находилась ещё целая стопка таких же матов. Другой альтернативы у нас не было, кроме как лечь на маты и накрыться матами. Учитывая, что освещения в спортивном зале не было, нам пришлось лечь спать пораньше, до того, как стемнеет. Лёжа под матами, мы продолжали обсуждать нашу первую неудачу. У нас был запасной план: попробовать поступить в другой ленинградский институт. Нам категорически не хотелось покидать Ленинград. Первым на очереди был ЛИТМО-Ленинградский институт точной механики и оптики. Мы узнали, что он находится в районе Сенной площади. Прибыв на эту площадь, мы без труда нашли этот институт. При входе у нас не спросили пропуска, и в то же время показали, как пройти в дирекцию института.

Чесменская Богодельня, в которой в 1945г распологался ЛИАП. A.Savin (WikiPhotoSpace (http://wikiphoto.space/feedback/)) – общежитие студентов ЛИАП в 1945г.

Чесменская Богодельня. Слева флигель, в котором расплагалось общежтие.

Мы объяснили секретарю цель нашего прихода. Секретарь доложила директору, и тот немедленно нас принял. Мы рассказали ему, что директор ЛИАП Ф. П. Катаев отказал нам в приёме и мы решили обратиться к нему с просьбой о приёме в ЛИТМО. Он поинтересовался, какие курсы мы прошли. Мы предъявили ему справки об окончании пяти курсов и прохождении преддипломной практики. Прочитав перечень теоретических курсов, он поинтересовался, кто нам читал лекции по основным предметам. Мы назвали фамилии лекторов. Услышав, он развёл руками и добавил, что мечтал бы иметь таких преподавателей в своём институте. Он предположил, что достаточно полтора года, чтобы выпустить нас инженерами по профилю ЛИТМО. Он также спросил нас, нуждаемся ли мы в общежитии. Мы подтвердили. «Потерпите, пожалуйста, пару дней, и мы уладим вопрос с общежитием. Я дам указание коменданту, и он подготовит вам хорошие условия для учёбы и отдыха. Оформлять документы будем после устройства в общежитии.» Мы, как и накануне, приехали в ЛИАП и рано легли спать, окрылённые большим успехом, не подозревая, что следующий день преподнесёт нам неожиданный сюрприз. Утром никто не хотел рано вылезать из под матов. Между девятью и десятью часами в зал входит некий человек, представляясь аспирантом, и просит нас срочно явиться в дирекцию. Поскольку нам не было известно ничего о причине вызова, то мы стали рассматривать различные варианты, вплоть до фантастических, например, принудительная отправка в Казанский или Куйбышевский авиационные институты. Мы робко вошли в кабинет директора. Там с директором сидел незнакомый для нас человек. У обоих на лицах было выражения, свидетельствующие об их хорошем настроении. Интуитивно у нас появилась надежда, что нас ожидает что-то приятное. Директор Ф. П. Катаев, не вспоминая о своем позавчерашнем решении и не принося извинения, сказал следующее: «Мы с Георгием Николаевичем Никольским приняли решение о создании на основе вашей группы плацдарма, который в процессе вашего переобучения позволит нам проверить и откорректировать новые специальные курсы лекций. Я прошу выделить из вашей группы двух человек в распоряжение Георгия Николаевича для разработки программы переобучения для Приборо-строительного факультета и представить мне её для утверждения.» Далее он спросил нас, нуждаемся ли мы в общежитии и, получив утвердительный ответ, позвонил коменданту общежития и поручил ему решить вопрос с жильём. Позиция Ф. П. Катаева была изменена после телефонного разговора с директором ЛИТМО, который поблаго-дарил его за отказ принять нас в ЛИАП. Скорее всего, именно этот звонок задел директора ЛИАП за живое, и он отменил принятое накануне решение. Важную роль в этой истории сыграл Г. Н. Никольский. Поблагодарив директора и его заместителя по учебной и научной части, мы покинули кабинет директора. Сразу же мы выбрали двух наших представителей для разработки программы переобучения. Ими стали Исаак Вайсман и Давид Баданов, которые на следующий день приступили к работе. После этого мы вместе с комендантом направились в общежитие, расположенное в одном из флигелей дворца. В женском отделении, расположенном на третьем этаже, нашлись две комнаты, пригодные для жилья, и там поселились студентки из нашей группы. Что касается мужской половины группы, то для неё были предоставлены два места в одной из обжитых комнат, которые были отданы Исааку и Давиду, и три комнаты абсолютно непригодные для жилья, и требующих капитального ремонта. Все комнаты были расположены на четвёртом этаже. Мы вместе с комендантом пошли осматривать эти комнаты. То, что мы увидели, повергло нас в уныние. Это были коробки без дверей, окон и полов. Комендант объяснил, что это следствие блокады Ленинграда. Мы поняли и спросили, кто будет ремонтировать комнаты. Комендант ответил лаконично: «Вы. Поговорите со студентами-аборигенами, и они вам дадут деловой совет.» Действи-тельно, соседи по этажу посоветовали нам обратиться к пленным немцам, которые работают на новостройке поблизости. Более того, они назвали имя немца, который быстро обустроит наши комнаты за доступное для нас вознаграждение. В этот же день мы с Михелем Розенгаузом, моим другом, направились на соседнюю стройку, нашли там немца по имени Фриц Прайс и обсудили с ним вопрос о работе по восстановлению нашей комнаты. Объём работы был ему известен. Он тут же изъявил желание посмотреть комнату и кое-что измерить. Мы вместе вернулись в общежитие, и он произвёл нужные замеры. Уходя, он сообщил, что завтра он придёт сюда после окончания работы на стройке. Действительно, около шести часов вечера он появился со своим помощником: они вдвоём принесли несколько тяжёлых досок для пола. Сделав ещё одну ходку, они принесли оконную раму и лист фанеры. На следующий день принесли дверную раму с дверью. Сделав ещё две ходки, они принесли недостающие доски для пола. На третий день они приступили к настилу пола. После того, как пол был готов, кстати без щелей, немцы приступили к установке рамы окна и двери. Щели между рамами и проёмами они замазали бетонным раствором. После этого они закрыли оконную раму фанерой, в которой было вырезано квадратное отверстие для проник-новения дневного света. Это отверстие было закрыто стеклом. После установки двери строители вручили нам ключи от замка. Один из них мы передали в проходную общежития. Теперь, когда я рассказал о том, как было обустроено наше жильё, уместно посвятить читателя в то, что мы делали в это время. Мы, то есть Михель Розенгауз и я, находились рядом со строителями и деликатно с ними беседовали, не мешая им работать. Михель хорошо знал немецкий язык и свободно общался с Фрицем Прайсом. Тот нам рассказывал, как он прекрасно жил до войны, как он построил дом для своей сестры и подарил ей автомобиль Фольксваген. В какой-то момент, когда осталось оттесать две-три доски, Фриц неожиданно задаёт вопрос Михелю: «Не понимаю, как вы могли нас победить?» Михель слегка задумался и ответил Фрицу: «Х…ли пули, если нас снаряды не берут!» У того вылупились глаза, он ничего не понял. Попытка Михеля объяснить суть сказанного на немецком языке оказалась бесполезной: он по-прежнему её не понимал. Мы решили отвлечь его от этой, по его мнению, абракадабры и предложили побеседовать о музыке. Оставшееся время мы поговорили о Бетховене и Моцарте. Хотя беседа его увлекла, тем не менее мы чувствовали, что произнесённая Михелем формула победы крепко застряла в его голове и не давала ему покоя. На следующий день мы исправили электропроводку, вкрутили лампочку, получили четыре железные кровати, матрасы, две тумбочки, стол и стулья, небольшой шкаф. Собственно, этот минимальный набор мебели сопровождал нас последующие два года обучения. В нашей комнате постоянно жил только я. Кроме меня, длительное время жил Михель Розенгауз, периодически– Лев Атаджанов и Михаил Тёмкин. Редки были случаи, когда мы собирались все вместе. Конечно, жизнь в общежитии в то время была далеко не комфортной, но меня это не смущало, поскольку до этого я жил почти в аналогичных условиях. Вскоре начались занятия. Меня выбрали старостой группы, а это обязывало меня быть почти на всех лекциях и практических занятиях. Забегая вперёд, скажу, что редко, когда на лекциях была группа в полном составе, обычно лекции посещала половина группы. Состав нашей группы пополнился четырьмя ленинградцами: П. Волков со своей женой, С. Хрусталёв и В. Мартынов. Таким образом, количество студентов нашей группы составляло примерно двадцать пять. Вскоре начались занятия по утверждённой программе, предусматривающей прослушивание лекций по новым предметам, необходимых для инженеров, работающих в области разработки и произво-дства авиационных автоматов, автопилотов, гирополукомпасов, электромеханических приборов-индикаторов различных параметров для осуществления режимов пилотиро-вания и навигации и контроля работы винтомоторной группы.

На фото: Первый ряд– Е. Луцкая, В. Хоревская, Волкова, Нахамкина, М. Львовский, Л. Найфельд, П. Волков; Второй ряд– Д. Баданов, Л. Атаджанов, С. Хрусталёв, И. Львовский; Третий ряд-В. Мартынов, Е. Щукин, М. Тёмкин, М. Розенгауз,?.

Г. Ленинград, ЛИАП, 1946г.

Практические занятия. Ознакомление с конструкцией пикируещего

бомбардиовщика ПЕ-2. ЛИАП, 1946г.