Зона вне времени

«Алло, Христианское Радио! Могу передать привет?.. Хуберт, здравствуй! Это мама…»

– О да, теперь начнется. Пока весь табор не выговорится, не утихнут. Полчаса, минимум. Потом еще полезет бабуся со своим «Халло, алло…», никак не допрет, чего это ей трубка не отвечает вовсе.

– Эти сядут – так сядут. Конкретно. Половина семьи внутри, половина снаружи, редко кто грамотный, для них Радио – в самый раз.

«…даю брата. Бабушка заболела, но ничего страшного. Всем остальным привет. Держитесь, парни!.. ну, сейчас Дзинтарс тебе что-нибудь скажет… а, у Сигитса был суд, дали пятерик…»

– Им, чертякам, всегда либо пять, либо восемь дают, разве что за карманы – нет, там статья на столько не тянет, а так – вламывают на полную катушку.

«…ну, Хуберт, давай. Привет всем. Девочки, вам всем тоже привет. Еще мама скажет…»

– Говорила же: надолго…

«Добрый вечер, милый! не могла раньше дозвониться, занято постоянно, малыш почти заснул. Сына, скажи что-то отцу… – Папа, папа… мам, я ничего там не слышу… – Видишь, милый, у нас все хорошо, он еще не понимает, почему в трубочке тихо, мал еще. Приходил Сергей, сказал, что поговорит с адвокатом, ну, ты в курсе. Кто знает, а вдруг в ближайшее время все да и переменится. Милый, держись, соберись, все будет хорошо, я тебя очень люблю… в следующее воскресенье у меня опять свободный вечер, позвоню. Твоя мама звонила, у них с отцом все в порядке. Ладно, люблю тебя, спокойной ночи, милый, сладких снов!»

«Здравствуй, моя сладкая! Как ты, солнышко? Надеюсь, все хорошо. Перечислил тебе сегодня денежку, купи себе что-нибудь вкусненькое. Соскучился…»

– Нет, ну ты тока послушай, как он сладко поет, денежку он перечислил, конечно, он, сука, еще и не то сделает, чтоб тока девка тихо сидела. Очень уж ему самому сюда не хочется. Сволочь.

– Почем ты знаешь, может и в самом деле любит, заботится…

– Да кто ж их не знает, это ведь Инеска черная и ее сладкий Рудик. Он кое-чем занимался, она вроде на подхвате была и вляпалась, застряла тут и никак суда не дождется, надеется, что этот козел ее выкупит как-нибудь. А он и не такие песни петь готов, и не такие деньги переводить, тока бы она молчала. Увидишь, что после суда будет.

– А, бжидко, бедная девочка…

– Думать надо этой бедной девочке. Считаешь, тут никто ничего не сечет? Менты тоже не совсем дураки, вот и маринуют ее – ждут, пока не сломается и колоться не станет.

«…не грусти, маленькая. Целую тебя сладко-сладко, доброй ночи, любимая!»

– Ой, щас меня блеванет. Целует он.

– Ага, шабаш, звоночки близятся к концу. Покурим?

– Ну не смешное это Христианское? Если долго слушаешь, pa hodu одни и те же звонят, по голосам узнать можно, прям сериал, только по радио, можно сразу прочухать, что там у каждого происходит.

– Я, наверное, не хочу, чтобы мне вот так кто-то звонил, когда вся Латвия может слышать, уж лучше собраться и написать письмо, нет? Или на свиданку прийти.

– Свиданки редко, письмо – это письмо, а тут – живой голос. Хотя кто знает, я вот только думаю, как это должно быть страшно: звонишь ты кому из своих и говоришь в пустую трубку, а сама не знаешь, слышат тебя или нет…

«Доброй ночи, маленькая!! Не могу уснуть, не попрощавшись с тобой…»

– Этот идиот, похоже, обкурился и забыл, что звонил уже раз сегодня…

«Привет, пацаны! У меня все тип-топ. Гунчик, созвонился с твоей, передал все, что ты просил. Будь спок, старик, всё ро?вно – она и напишет, и на свидание придет, сам ей скажешь, что там за шняга была. Вот корешу твоему не дозвонился, видать, сменил номер. Пока что пристроился пожить у знакомых – пока дела не улажу. Пацаны, держитесь, Толян, Юрка, Серый, держитесь все! Письма писать я не мастер, попробую еще как-нибудь разок позвонить! Будет постоянный адрес, сообщу. Ну, покедова! Христианскому – спасибо!

– Ну, точняк последний, сейчас закончат. Курим, ложимся. Дежурка по этажу зараза сегодня, того и гляди, прикопается.

Люся

Когда открылась дверь и, сопровождаемая старшей по корпусу, в камеру вошла очередная новенькая, даже у многое повидавших дам на миг перехватило дыхание. Не было еще видано здесь такого хрупкого и перепуганного существа. Даже Винета, корпусная, чей опыт и рабочий стаж в этом заведении простирался в далекое прошлое, выглядела немного смущенной оттого, что сейчас ее обязанностью было отконвоировать существо в камеру.

– Вот, примите и не обижайте, – официальным голосом посоветовала она и бросила многозначительный взгляд на то, что в первый момент мы как-то и не приметили: явно набухающий живот новенькой. Нижний ярус, – рявкнула Винета, и дверь захлопнулась с треском. Стоявший у нас перед глазами образ, с сакраментальным ящиком из-под бананов в руках, на дне которого трепыхалась пара жалких одежек, настолько не вписывался в нашу среду, насколько вообще что-то может куда-то не вписываться – невысокая, с нежным веснушчатым личиком и темно-рыжими, связанными в девчачий хвост волосами. В довершение этого – совершенно невероятный фиолетовый джемпер с блестками.

– Боженьки, да кто ж ты такая? – не слишком впопад спросила опомнившаяся первой Яна и получила простой, безукоризненно логичный ответ, после которого в камере на какое-то время установилась глубокая недоуменная тишина:

– Люся…

– И давно сюда начали пихать малолеток? – Тимошу, очевидно, растрогать непросто.

– Мне девятнадцать, – виновато пояснила Люся.

– Силы небесные!

Люся, обустроившись на отведенной ей нижней койке, часто плакала по ночам, даже не пытаясь выглядеть спокойной и сдержанной. Постепенно она рассказала о своей семье – как старшую сестру после восьми месяцев в изоляторе в ожидании суда недавно отпустили домой под подписку, о младшем брате, с которым уже никто не в состоянии совладать, про маму, умершую два года тому назад, и отца, растящего их в одиночку; о своем парне, что тоже сидит, и о том мрачном, забытом Богом районе между улицами Ленская и Красильщиков, где все они обитают, об ампулах оксибутирата натрия, найденных у них в квартире во время обыска, о происхождении которых она имеет весьма смутное представление. И о ребенке, которого она ждет. Позже кое-кому из нас случалось видеть ее отца на совместных свиданках, он в точности соответствовал Люсиному описанию – небольшого роста, серый, усталый, со всем смирившийся человек. Со временем Люся отмякла настолько, что смогла даже шутить; очевидно, в благодарность за то, что вопреки ее самым страшным ожиданиям и рассказам ее видимо многоопытной сестры, никто ее здесь не обижал, она была готова делиться последним: даже продуктами из доппайка, полагавшегося ей как беременной.

Потом Люсю перевели в другую камеру, а после мы узнали, что суд дал ей два года. Как точно формулировалось обвинение, известно не было. Кажется, что-то в связи с теми самыми ампулами и другими своеобразными медикаментами, найденными у нее дома.

– Хотела бы я посмотреть на того судью, что и впрямь сумел впаять этому глупому мышу два года, – подытожила Яна.

Люсина девочка родилась тут же, в тюрьме, где и провела первый год жизни – в отделении матери и ребенка. Обеих выпустили досрочно за хорошее поведение; Люсин отец их встречал.

Перевод

– Ласмане, Ермолаева – собрать вещи, быть готовыми!

– На зону?

– Ничего не знаю, собирайте вещи!

– А на работу?

– Сегодня на работу не идете!

– Ага, ну, значит, наверняка перевод, четверг же уже, по четвергам они обычно переводят на зону. Тебя куда?

– В закрытую, блин.

– Как это – в закрытую? Ты больше одной пятой отсидела!

– Да у меня этот дурацкий рапорт до сих пор не снят, вот, ну и на комиссии Яновна сказала, что меня к закрытым. Паскудство.

– Ай, не бери в голову. Сколько ты там просидишь – до следующей комиссии, максимум через одну? Тогда вторая степень исправления – и будь спокойна, там до УДО уже рукой подать.

– Да ведь, когда поживешь в открытой по-человечески, то эти два месяца потом не бзднешь, не пернешь. Не приведи Господь в одну камеру с подонками, так ведь по-любому рано или поздно схлестнешься с какой-нибудь падлой. Знаешь, как мне эти дебилоиды на нервы действуют.

– Ай ладно, расслабься, пару месяцев можно выдержать, не принимай ничего близко к сердцу. Ну что тебе – на работы и обратно, почитай книжку и все тебе фиолетово, пусть каждый делает, что хочет. Наезжать на тебя ведь никто не станет. А, может, вообще, нормальные люди попадутся и пролетят твои два месяца влегкую, не томись раньше времени.

– Ну да – зависит, к кому в хату попадешь. Тебе хорошо – с открытыми ходишь, да еще в эту капеллу – там, говорят, лучше, чем во всей остальной зоне, народу в отделении немного, условия нормальные, только лекции и службы.