Милый друг

Вообще мне казалось, что это очень спокойный человек и все, что говорила о нем эта девушка, было будто плодом ее фантазии.

– Да, вы, скорей всего, правы, я ее вовсе не знаю. И доверился ее словам, – ответил я, приняв оправдательную гримасу.

– Она вам и не лгала, она никогда не лжет. В этом ее сила и слабость. Поймите, она не знает и сама, как поступит в следующую секунду. И она боится этой силы своей, этого незнания. А я знал, иногда предугадывал, и она вцепилась в меня хваткой настоящего зверя и не отпускает, потому что она нашла то, что многие ищут годами, – произнес он, пристально посмотрев на меня.

И я вгляделся в его глаза: это был человек среднего возраста, темноволосый с проблесками седины в висках. Но возраст его седина не выдавала, она скорее придавала некой пикантности в образ. А вот взгляд его казался леденяще-прохладным. Избитая фраза, что глаза – зеркало души. Его душу по его глазам нельзя было определить с точностью до ста процентов, нет. Они не выдавали ни единой эмоции: ни жара, ни пылу, ни ненависти или злости. Даже заинтересованности в них не было. Ничего! Была только какая-то безудержная темнота, которая не могла поддаться даже его влиянию, он хотел было, но не мог удержать ее. Эта темнота окутывала тебя, ты вглядывался в его взгляд и понимал: что-то там есть, но оно скрыто за темнотой. Той, которую люди переживают годами. Будто шрам после сражения на твоем теле, напоминающий всю жизнь, что ты был в аду и пережил его. Так и темнота его глаз будто напоминание, что были темные времена в его судьбе, но какие? Как же это интересно. И как же это страшно представить. Ибо, не представив, невозможно ощутить.

ГЛАВА 2

Я просидел пятнадцать минут в ожидании момента, чтобы заговорить о ней вновь, а пока довольствовался легкими темами для разговора, которые мог себе позволить. Мне казалось, что я нарушаю какое-то неведомое табу, говоря об этой женщине. Да и к тому же, мало ли что мне казалось о совершенно неизвестном мне человеке, даже имени которого я не знаю.

– Забавно, – произнес я и замолчал.

Он ничего не ответил, лишь смотрел и ждал, продолжу ли я.

– Я имел в виду, забавно, ведь я даже не знаю вашего имени, – немного неловко добавил я. Мне казалось, я будто ученик, провинившийся перед учителем, не смею вымолвить лишнее слово.

– Придет время, и это узнаешь, мой юный друг, – заметил он с улыбкой.

Мы помолчали еще минуты две, он допивал кофе и пристально смотрел в окно, на мимо проходящих людей. В его задумчивости было нечто от философских исканий: казалось, что он погружен в неведомый таинственный мир, в котором скрыта огромная тайна всего мироздания.

– Вы не хотите ее больше видеть? – прервал я молчание, да еще очень громко и бестактно нарушив его думы.

– Видеть? Ты думаешь, я ее не вижу? Каждый день я вижу все, что связано с ней, – ответил он, взглянув на меня.

Я не стал спрашивать, что же это значит, как понимать, что он видит ее везде. Более всего мне не хотелось выглядеть глупо перед ним, будто я чего-то не понимаю. Хотя я действительно не понимал. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, который пытается спросить у взрослого, а как это – жить? Мы помолчали еще две минуты.

– Почему люди так губят свои жизни? – вдруг неожиданно даже для себя спросил я.

– Никто не губит свои жизни. Невозможно погубить то, что уже определено. И не тобой вовсе, – ответил он.

– Вы что, верите в Бога или Судьбу? – тут уже ухмыльнулся я.

– Верю! – строго ответил он и взглянул на меня неодобрительным взглядом. Ему не понравилась моя ухмылка в этом вопросе, и я не стал продолжать свою мысль на этот счет, потому что не всегда понимал, как именно мне сформулировать мою идею атеизма, да и стоит ли ее сейчас формулировать.

– Знаешь, друг мой, бывает различное отношение к жизни, – вдруг начал он разговор.

– Ну да, я знаю пессимистическое и оптимистическое, – вставил я свои пять копеек.

– И вновь, юноша, вы спешите. Мой опыт общения с людьми показывает мне, что люди куда более многогранные, чем просто пессимисты и оптимисты.

– О чем вы говорите? – мне стало интересно услышать эту теорию.

– Отношение жизни у людей схоже с рассветом, закатом и сумерками.

– Никогда о таком не слышал, – удивился я.

– Когда люди живут с вечным рассветом, то каждое мгновение их жизни наполнено надеждой, смыслом к жизни от самой жизни. Вся их история судьбы яркая, красочная, светлая и незабываемая. Они строят свою жизнь так, будто каждый день – новый день. Рассвет их жизни и ни одного заката. Солнце каждый день поднимается в их глазах, но не палящее солнце, а согревающее. Они не обжигаются о жизнь, они греются ее теплом. Можно учуять этот запах природы, как после самой свирепой грозы остается легкий непринужденный аромат. Жизнь пробуждается, первые отголоски жизни в журчании жука, в шуме воды и пении птиц. Жизнь прекрасна – так чаще всего думается на рассвете.

– Это, скорее всего, и есть оптимисты, не так ли? – спросил я.

– Оптимисты не получают наслаждения от жизни, они просто живут в своих неудачах с надеждой, что завтра будет лучше. А люди рассвета живут в этих неудачах каждый день и знают, что завтра будет день еще хуже, но радуются, оттого что он будет! И вместе с ним будет новая жизнь.

– А что же про затмение? Могу ли заметить, что это наоборот, когда все плохо? – я, было дело, ухмыльнулся над его теорией, но не понимал, зачем я это делаю, ведь он прав.

– Люди, живущие в затмении, на закате, более всего уставшие, угнетенные и оскорбленные бессмысленным однообразием своей жизни. Им мало жизни, они видят жизнь скудной и однообразной. Им всегда хочется куда-то, где, по их мыслям, будет куда красочнее, нежели здесь. Люди, пережившие бурю в пустыне своей души и оставшиеся один на один со своей судьбой. День за днем одни и те же люди, лица и голоса. Темы для разговоров, сведенные к погоде и политике – вот уже много лет неизменны! Легкое недомогание от пустоты людей и наполненности продуктов, организм истощен от перенасыщения. Ненужность действий и тягость бездействия! В затмении больше всего ждешь свет, но он все чаще отдален от тебя. Люди такие скудны и небогаты на общение, они лишь наблюдательны. Они не говорят, они смотрят.

– Могу заметить, что вы относите себя к затмению? – спросил я.

– Я не отношу себя ни к чему, что могло бы относиться ко мне прямо или косвенно. Да и не в моих принципах относить себя к чему-то – пусть за меня это делают другие. Могу лишь сказать, что мне довелось в разные свои периоды жизни увидеть и рассвет, и закат, и сумерки.

– Сумерки? Что же значат они. Туманные сумерки? – с интересом подхватил я.

– Люди-сумерки с горящими глазами, но потухшими сердцами! Им не хватает шага до заката, но в памяти еще теплится воспоминание о минувшем теплом дне. И неизвестность манит, и прошлое нельзя отпустить. Люди в сумерках живут надеждой, что вот-вот наступит день, солнце взойдет и, наконец, будет настоящее незапятнанное темнотой бренного мира будущее! Но, к сожалению для них, сумерки так и не узнают никогда, что рассвет способна увидеть только глубокая и темная ночь. Они стоят на распутье – не впуская хорошее, но и не отпуская плохое. И они ненавидят хорошее за невозможность насладиться им, но и не принимают плохое за гнетущее состояние от осознания своей неидеальности. Ночь, которая тайной перенесла все тяготы минувшего дня. Лишь в самом отчаянии, когда ты стоишь на пороге огромных свершении с одной стороны обрыва, а на другой тебя ждет омут дежавю. Именно в пик отчаяния и наступает день. Он не может иначе! Всегда за самой темной ночью приходит самый светлый рассвет. А за грозой блестит радуга, – закончил он говорить. И на миг блеснувшая в этой темноте глаз надежда вновь потухла.

– А к кому вы относите меня? – мне было очень интересно узнать это.

– Тебе еще рано об этом знать! Придет время, я скажу тебе, – он встал, достал из кармана деньги и положил на стол. Он расплатился за себя и за меня, и мне было жутко неудобно, потому как я его совершенно не знал. Да, мое юношеское самолюбие было очень задето. Мне хотелось было что-то возразить, но он посмотрел на меня таким взглядом, что, слегка приподнявшись, я вновь опустился на стул.

– Меня, кстати, Демна зовут, – произнес я.

– Очень приятно, Демна. Я Амберг.

Он попрощался со мной и вышел из кафе. Как всегда, в таинственном исчезновении был легкий шлейф надежды. Я надеялся, что вновь увижусь со столь интересной для меня личностью. Он будто эликсир знаний, от которого я питался новыми, до этого мне неизвестными в жизни постулатами. «Интересное имя», – подумал я и тоже вышел из кафе.

ГЛАВА 3

Я приходил в это кафе каждый день на протяжении семи дней, но не заставал своего новоиспеченного друга. Я ждал его часами, вглядываясь в прохожих. Быть может, он пройдет однажды мимо, и я смогу окликнуть его? Но Амберга не было. Мне даже показалось на мгновение, что это плод моих фантазий, что мне это или приснилось, или привиделось. Как только эта мысль проникла в мое сознание и я окончательно потерял всякую надежду вновь встретиться с ним, ко мне подошла официантка и попросила пройти в соседний зал.

– Вас ждут в соседнем зале, просят, чтобы вы прошли туда, не задерживаясь, – произнесла она сладким голосом.

Я не понимал, о чем говорит официантка. И спрашивать ее было бессмысленно – она уже направилась в сторону другого столика. И я прошел, как мне и велели, в другой зал. Я глазами искал того, кто бы мог меня искать, и увидел в углу столик. За ним сидел Амберг.

– Как вы тут оказались? И почему, что происходит? – хлынули вопросы один за другим.

– Присаживайся! Посидим в зале для некурящих, – докуривая сигарету, произнес он.

– Вы курите сигарету в зале для некурящих? – изумился я.

– Мне кто-то запретит? – не меньше моего удивился он. – Ты всегда так много задаешь вопросов?

– А вы всегда так мало отвечаете на них? – изумился я, но уже присаживался рядом.

– Я с самого детства такой: говорю только то, что хочу сказать. Больше из меня невозможно вытащить, – посмеялся он.

– Вы сегодня в прекрасном расположении духа, – заметил я.

– В наипрекраснейшем! – восхитился он.