Милый друг

– Да, как Тони Монтана, – засмеялся во весь голос Амберг.

Вслед за Ольгой выбежала Тина и бросилась к отцу – после его гогота она перестала меня стесняться. Девочка рассказала, что она получила три пятерки сегодня, что ее опять похвалили, и переполняющая гордость в глазах Амберга не могла поддаться контролю. Он обнял Тину, и потом велел пойти переодеваться. Девушка, которая прежде так скромно зашла и вышла из комнаты, была Ольгой – женой Амберга. Когда произошло знакомство, я немного опешил и не мог протянуть сразу руку, потому что все у меня не укладывалось в голове. А немного насмешливый взгляд Амберга показывал, что он знает о моей растерянности от такой новой информации. Девушка сразу направилась на кухню и стала помогать маме. В это время я сидел еще более напряженный: напрягало мое глупое положение человека, который не был так близок этой семье, я не понимал себя и как я тут оказался. Но та обстановка, которую сотворил Амберг, она просто поражала, потому что он ни на секунду не давал мне понять, что я каким-то образом могу быть смущенным в его доме. Он вел себя максимально расслабленно, подшучивая над мамой и Ольгой, после он разлегся на диване и включил телевизор. Не найдя ничего, что могло удовлетворить его вкусам, он взялся за телефон и включил любимую музыку, постепенно стол наполнялся едой, и мы плавно перешли обедать, но по моим часам мы уже ужинали.

– Да успокойся ты со своими неудобствами, – слегка толкнул меня Амберг.

Он будто ощущал, что я не могу все равно до конца расслабиться, мне было неловко, что я так бестактно ворвался в их семейный день. Мама принесла бутылку вина, мне налили красного, и я сразу ощутил этот аромат, который унес меня в далекие местности Абхазии.

– Хм, чувствуешь, мой друг? Это Изабелла, – шутил Амберг, попивая бокал красного вина.

Я перевел взгляд на окна, которые прикрывали длинные бархатные занавески. Если бы можно было сорвать эти занавески, то солнечный свет падал бы на мой стакан изабеллы, и блики, исходящие от него, открыли бы всю гамму оттенков винограда, прорастающего на самом краю рая. Заиграла бы палитра во всем своем аромате, и я мог бы услышать, как пахнет природа. После, придя в чувство, я бросился поедать вкусный сациви – никогда я не ел еще вкуснее.

– Тише, тише, оставь место для сладостей. Ольга так готовит эклеры, с ума сойти можно, – пошутил Амберг, скорее всего, заметивший, с какой жадностью я поедаю сациви. Я немного успокоился, когда мой живот наполнился – давно я так много не ел. Дети сидели около меня, переглядывались и хихикали. Наверное, я очень смешно выглядел, или же им было просто смешно. Амберг в своей легкой и непринужденной манере шутил то над мамой, то над детьми, то над Ольгой. Ольга ему ничего не отвечала, а вот мама не лезла за словом в карман, не уступая ему в его шутках и подколах.

– Так, давай, Мадонна, сейчас побазарим, я будто Рауль, а ты Вахо. Покажем им класс, – пошутил он, указывая на меня.

– А что ты сразу себе сильных выбираешь? – отшутилась мама в ответ.

– Так ты и не забывай, кто с ним одной крови, – сказал Амберг.

И в мгновение его улыбка сменилась грустным взглядом, он посмотрел на меня и поднял тост за ушедших в лице своего отца. Он долго еще смотрел на бокал после того, как закончил говорить, но после выпил все до дна. Прошло еще пять минут, и он вновь пришел в настроении. Дети закончили есть, мы тоже расправились со всем, что лежало на столе. Я думал, что меня не хватит на эклеры, но меня хватило не только на эклеры, но и на еще один сациви, просто уже было немного неудобно просить добавки. Женщины стали убирать со стола, а Амберг вальяжно раскинулся в кресло. Он выглядел, как царь, который опрокинулся на свой трон, освещаемый лучами солнца, будто благословенный свыше, он сидел и повелевал всем своим небольшим царством.

– Посидим немного, а потом прогуляемся, – сказал он мне, и я присел на диван. И только я присел на диван, как Амберг в то же мгновение вскочил и направился к выходу.

– Пошли, прогуляемся, живот надо разгрузить, – сказал он мне. – Мама, я скоро вернусь, мы прогуляться, – крикнул он женщине.

А я немного смущенно вставал и, спиной пятившись к выходу, прощался взглядом с женщинами, которые также удивленно смотрели на меня. Я не смел произнести ни слова, лишь дети, которые выглянули из двери, посмотрели на меня, и я с ними попрощался, сказав: «Пока». Рауль, увидев, что отец идет на улицу, бросился к нему и просил покатать на машине, но Амберг пытался объяснить ребенку, что как-нибудь в другой раз, потому что мы идем гулять.

– В следующий раз, Рауль, он тебя точно покатает, – сказал я, растормошив его волосы.

– Слышь, че? – дерзко убрал голову ребенок и вновь кинул на меня строгий взгляд.

Амберг, когда услышал это, строго отругал его, но внутри был очень горд, что у него растет такой маленький волк, который не даст себя в обиду. А я немного был удивлен смелости ребенка, что даже на секунду испугался его напора. Мы вышли на улицу и прогулочным шагом молча шли вдоль набережной, после остановились у какого-то кафе с открытой верандой с видом на набережную, и Амберг предложил посидеть выпить черный кофе. Скорей всего, он понимал, что внутри меня горит кратер вопросов, который с минуты на минуту может взорваться, и лава, вытекшая из него, разожжет все мое тело. Мне хотелось узнать самое главное, а главное я мог узнать только от него.

ГЛАВА 5

К нам подошла молодая официантка, глаза ее были наполнены неким очарованием, а когда она слегка наклонилась, чтобы поставить кофе, то я услышал легкие нотки шафрана, переносящие меня в далекие восточные страны. Красота пленительного востока подобна этой молодой узбечке с темными, как ночь, глазами. Луноликая не смела взглянуть нам в лицо, а лишь трепетала от возможности обслужить. «Как нелеп этот мир, если красавицам приходится работать официантками», – подумал я и поймал взгляд Амберга. Удивительное дело, но только в это мгновение я ощутил полное с ним взаимопонимание. Он будто прочел мои мысли и улыбнулся самой доброй и непосредственной улыбкой. Той самой улыбкой, какой он улыбался дома своим детям и своей собаке. Что-то нежное и понимающее было в этой улыбке.

– Ваш кофе, – произнесла девушка и поставила свежезаваренный восточный напиток. Ее голос, словно соловьиная песня, пронесся у меня в ушах, и я уже нагло не отрывал от нее взгляда. Она же скромно развернулась и ушла в сторону барной стойки.

– Да ты, мой друг, романтик, – посмеялся Амберг, увидев, как я взглядом проводил девушку до барной стойки.

– С чего вы взяли? – отдернулся я, будто пришел в себя от сладкого сна и не желал, чтобы кто-то узрел мои сладкие грезы.

– Да так, догадки есть, – уже во весь голос засмеялся Амберг.

Я на мгновение смутился, мне стало не совсем приятно, что я был, как мальчишка, пойман на чем-то провокационном для юноши и таком естественном для взрослого мужчины. Щеки налились румянцем и, сам того не понимая, я выдавал жуткий инфантилизм, который все же блуждал по моей душе.

– Так вы оказывается женаты, – резко вернул я своим вопросом Амберга к реальности, и его заливистый смех сменился грубым и холодным взглядом. Он затянул сигарету и глубоко всмотрелся в меня.

– Да, женат, что же ты, мой милый Демна, так этому удивляешься? – спросил он меня.

Я знал ответ, почему меня это так удивляет, но не мог выговорить его вслух – мне было жутко любопытно, но, с другой стороны, мне до ужаса не хотелось нарушать границы, которые с каждой секундой, казались, будут навсегда нарушены. Но мое любопытство, которое порой сводит меня с ума, взяло верх над тактичностью.

– А как же Эва? – вырвалось у меня.

Амберг не отреагировал никак – он просто сделал еще одну затяжку, затушил сигарету и посмотрел на меня.

– А что Эва? – искренне удивился он.

– Она знает, что вы женаты? – настаивал я на своем.

– Недавно узнала, – ответил Амберг.

– И что? – вновь бестактно спросил я.

– Давай я расскажу тебе о своей операции, – вдруг задумчиво произнес Амберг.

– Но… – хотел перебить я, но он уже принялся рассказывать.

– Обещаю, что ты удовлетворишь свое любопытство, но позже. Это была обычная больница, как и все остальные, в которых мне доводилось раньше лежать. Больница, которая полностью поглотила меня. Я не знаю, что происходило, пока я лежал в бессознательном состоянии под многочасовым трудом хирурга, пытающегося спасти мою жизнь, собрав мое сердце. Но все, что происходило после, я никогда не смогу забыть. Никогда не забуду глаза матери, когда я, наконец, очнулся, и она поняла, что все позади и я жив. Этот переполненный боли взгляд моих близких, окруживших мою кровать. А в этот момент я лежал и не мог шевелиться, каждая косточка моего тела изнывала от боли. Я как отбивная, бездвижный кусок мяса, который не мог встать и прыгать, как мне того хотелось. Я хотел говорить, но боль была до того сильной, что голос порой пропадал, и я издавал мычание и вой, напоминающий мне последний рывок подбитого волка. Мне казалось, что я стою на пороге смерти и мне нужно сделать лишь один шаг, чтобы переступить реальность и проститься с этим жестоким миром. Я готов был это сделать, но мысль о моей матери меня не отпускала, и я не мог позволить себе бросить ее одну. Да и друзья, абсолютно каждый, который приходил ко мне, говорили мне о каких-то делах, о том, что я быстрее должен им помочь, что у меня нет времени тут лежать! Я понимаю, что они делали это специально, но они мне помогли. Мысль о моих детях грела меня, что я, наконец, встречусь с ними. Мой разум приходил в себя, и я уже не думал о смерти, лишь в периоды острой боли я хотел, чтобы это все прекратилось, не хотел чувствовать этой боли! За долгие месяцы реабилитации в больнице я познакомился с потрясающими людьми, которых никогда не смогу забыть в своей жизни! Они подарили мне столько тепла, сколько не смог бы я получить в иной ситуации никогда. Были, конечно, и те, которые усугубляли мое положение, но о них и вспоминать мне не хочется.

– Лежи, Сережа, не шевелись! – сказала женщина лежавшему на больничной койке мужчине. Мужчина был лет 50, крупного телосложения, невысокого роста и очень слабый на вид. Он не мог шевелиться, ему было невыносимо больно. На руках у него были экземы, похожие на библейскую проказу, я никогда ранее не видел такого ни у кого. И когда он шевелился, я видел, что и ноги все у него покрыты такой проказой. На мгновение мне стало неприятно и противно. Мужчина не мог стерпеть боль и, резко повернувшись на другую сторону, просто упал с кровати!

– Сережа, Сережа! – закричала женщина.

Я приподнял голову и от шока смотрел на него. Рядом сидела моя мама, и она на автомате направилась к нему, чтобы помочь встать.

– Со меурк, – окликнул я маму на родном языке. Я и не заметил, но сделал я это довольно громко, настолько, что жена Сережи взглянула на меня пренебрежительным взглядом.

Моя мама сделала вид, что не слышит, и продолжала идти к нему.

– Мама, иди, позови помощь, – очень громко, почти крича, сказал я. И тут мама поняла, что я не позволю ей подойти к этому мужчине. И она вышла, чтобы позвать медсестру, никаких звонков у нас не было, ничего подобного! Обычная городская больница без признаков удобств.

Жена Сережи больше не взглянула на меня, маленькая и худощавая женщина пыталась поднять огромное тело своего мужа, но у нее не получалось. Попытка за попыткой, и, наконец, отчаявшись, она осталась ждать, пока моя мама дозовется помощи.

Пришли две медсестры, взглянули на него и ничего!

– И что, мы должны его поднимать? – удивились они! Они сказали это настолько пренебрежительно и брезгливо, что мне стало невыносимо противно. Да, их брезгливость ничем не хуже того, что я проявил не так давно, но я оправдывал себя тем, что пытался защитить свою мать.

– А кто, вашу мать, это должен делать? Это ваша работу, вы должны его поднять, – накричал я на них. Я не сдержал свой гнев, но больше я гневался на свою беспомощность, поэтому отыгрался на них. Мне хотелось встать и помочь ему, мне хотелось броситься к нему, чтобы, наконец, поднять этого бедного человека. А эти девушки с такой наглостью оставили его лежать, что я действительно не сдержался. Медсестры посмотрели на меня с удивлением, и, возможно, испугавшись меня, они помогли женщине и подняли его на кровать. Тогда я немного расслабился и почувствовал, как током по всему телу пронеслась боль от перенапряжения. Я не смог ее сдержать и даже издал стон, а мама бросилась ко мне. Почти бездыханное тело, я, как мешок картошки, перекатился на середину кровати и продолжил лежать неподвижно. Его жена вновь посмотрела на меня, но это уже был другой взгляд. Она со всей теплотой отблагодарила меня за незначительную помощь для ее мужа, но я даже не считал это помощью. В это мгновение я не мог забыть ее первый взгляд и корил себя за то, что проявил себя так. Этот мужчина с кожным заболеванием ожидал операцию на сердце, и я, просто забыв о своей боли, погрузился в его переживания. Каждый день мне приносили очень много еды: мясо, рыбу, курицу, сладости, выпечку – все, что я никогда не съел бы даже в самом бодром состоянии, поэтому я всегда делился с гостями из соседних палат. Все собирались у моей палаты, и каждый пытался что-то рассказать интересное, а медсестры шутили и сурово всех разгоняли. Как-то одна из медсестричек бросилась всех разгонять – надо было поставить мне капельницу, а я ее как шлепну по ее круглой молодой попке. Она лишь улыбнулась и заметила: «Больной, да вы приходите в себя». Но более всего я полюбил дядю Колю. Он был очень веселый мужчина чуть старше 60 лет, очень умный и начитанный. Он с радостью рассказывал разные истории, а при появлении своей жены и детей он то и дело начинал с ней разговор с того, что ругался на нее. Как он говорил, много лет назад он практически эмигрировал в Канаду, но его жена не захотела оставлять Советский Союз, поэтому он сейчас из-за нее в этой стране, полуживой и несчастный. Он, конечно, все это говорил в такой форме своего разговора, что у меня начинали ломить все кости от смеха. Я не мог сдержаться и ржал во всю глотку. Он рассказал, что стал инвалидом совершенно случайно – он всю жизнь мучился болями в спине, и, опять же, его жена посоветовала ему сходить к костоправу, который сможет ему вправить кости.

– Вправить бы ей мозги! – шутил дядя Коля.

И что-то случилось во время сеанса, что теперь он не ходит. Долгие суды, доказательства врачебной ошибки – и вот он не может ходить уже больше 10 лет. А теперь еще ему нужно делать операцию на сердце. Дядя Коля мне стал ближе всех: когда мне становилось неимоверно холодно, озноб до такой степени овладевал мной, что я начинал трястись, будто голый находился посреди Антарктики, он внаглую отбирал у всех теплые одеяла и накрывал ими меня. А когда мне посреди ночи становилось настолько больно, невыносимо, что я кричал, медсестры, конечно, в это время спавшие, не слышали меня, он же из соседней палаты слышал меня и пытался докричаться до медсестер. Я слышал, как он кричал и будил всех вокруг, кроме, конечно, медсестер. И тогда дядя Коля, ничего не говоря, просто поднимался, руками помогая себе, карабкался на свою коляску и доезжал до медсестры. Он все равно добивался того, чтобы помочь мне. После укола я засыпал, а просыпался от того, что по всей палате стоял гогот. Дядя Коля рассказывал байки, и мне становилось так хорошо и так приятно на сердце, мне хотелось плакать! Знаешь, порой мне было так больно, что я не произносил ни слова, только терпел! А иногда придет мой друг, посмотрит на меня: он вроде и говорит мне что-то приятное, говорит, что скоро мы с ним в горы уедем, а я смотрю в его глаза – и у меня слезы пробиваются. Я не плачу – это душа сама плачет без меня! А ночами выл в подушку, не от боли, нет, а оттого, что не мог поверить, что я беспомощный лежу сейчас в надежде на одного или двух человек. Мне становилось дурно, порой мне было очень и очень дурно! Я не загнулся, выжил, и мне и до этого приходилось много раз выживать, но только в этот раз я будто оказался на самом краю, понимаешь? На том краю, откуда нет возврата назад, и этот страх овладел мной полностью. Я хотел почувствовать жизнь во всем ее многообразии. И мое хмурое лицо сменялось на милую забавную мордашку, и я возвращался к обыденности. Начал строить планы, уже реальные, не те, которые с надеждой мне предлагали друзья. Нет, это уже были реальные планы. И вот, когда я, наконец, захотел прочувствовать всю любовь, всю теплоту, всю гамму этой жизнь, которая, мне казалось, за эти месяцы в мертвом состоянии от меня ускользает, в тот момент и появилась Эва.

Он закончил говорить, его глаза наполнились каким-то светом, потому как от его рассказа он становился все тусклее и тусклее. А по завершении своей истории у него появился маленький лучик света, который помог ему выбраться из мрака собственной печали.

– Вы познакомились с ней сразу после того, как вышли из больницы? – спросил я совершенно ненужный и неважный вопрос, который никак не открывал картину, просто мне хотелось как-то поддержать его, и из всех слов ободрения я выбрал самое неподходящее.