Ковры из человеческой кожи

Лидер опустил голову на подушку и закрыл глаза. Казарма погрузилась в кромешную, даже немного пугающую тишину.

Но покой не продлился долго…

Сквозь сон Святорад услышал интенсивный и быстро приближающийся хруст снега, словно целый табун лошадей проскакал мимо длинной караулки и остановился на самом ее крыльце. Отважный витязь был прекрасно осведомлен о том, что за дверью его могла ждать верная смерть… но он не спрятался под одеялом, дрожа от страха. Святорад опустил ноги на пол и потянулся за своей верной двуручной саблей, которую всегда хранил возле кровати.

Целовальники дернулись в каждой из одиннадцати коек, когда, внезапно, что-то принялось бешено барабанить в дверь, не боясь последствий. Безбородый витязь прищурил глаза и свистнул ножнами.

Он был готов встретиться со смертью лицом к лицу…

– Откройте дверь, – вдруг с улицы донесся чей-то до боли знакомый, требовательный и вечно чем-то недовольный голос, – меня там вообще слышно, увальни?!

Брови богатырей удивленно подпрыгнули и один из них, самый близкий к двери, молча открыл засов, впустив внутрь ветер и лунный свет. На пороге оказались запыхавшиеся и извалянные в снегу Михаил Кисейский и Матрена.

– Мы требуем аудиенции с Захаром Ячменником, – грозно заявил экспедитор, – немедленно!

Целовальники удивленно переглянулись и похлопали сонными глазами, почти сразу устремив взгляды в сторону Святорада.

– Боюсь, вы не сможете поговорить с ним до утра, ваше высокородие, – с пренебрежением произнес безбородый витязь. – Захар Романович наверняка уже спит.

– Я уверен, это его разбудит, – усмехнулся Кисейский, – ведь мы знаем, кто такой Одноглазое Лихо на самом деле!

Эти слова звучали как удар молота о наковальню! Их эхо еще долго бродило по караулке, пока шок и трепещущий ужас остывали в глазах дюжины целовальников. И лишь только в стальном взгляде Святорада не было страха. На его место пришел холод и попрание, пока он пристально смотрел в лицо Михаила Кисейского.

Сквозь множество взъерошенных голов и длинный коридор столичный гость обдал богатыря встречным подозрительным взором.

***

Громкий и интенсивный стук трости отражался эхом от стен земской избы. Распахивая многочисленные двери, появляющиеся на пути, Захар Ячменник агрессивно хромал по деревянному коридору. Насупив грозные брови, недовольно кряхтя и часто протирая сонные глаза, земской староста двигался к приемному залу, той самой комнате, где Кисейский впервые узнал о душегубе Лазурного Марева. Староста был сильно раздражен тем, что нелюдимый экспедитор вынудил его отложить отдых и предстать перед ним при полном параде в такое позднее время. Но одновременно ему было очень любопытно, какое невероятное откровение не могло позволить Михаилу подождать до утра.

Достойный себя, писарь-Ираклий нервозно семенил позади, едва не наступая на подол длинной боярской ферязи. Его глаза бегали туда-сюда, а рот периодически открывался, чтобы что-то сказать, но спустя несколько мгновений колебаний, закрывался вновь. Худощавый чиновник серьезно невзлюбил Кисейского и Матрену после того, как они выставили его посмешищем. Поэтому он хотел воспользоваться вспышкой гнева Ячменника, чтобы обратить ярость старосты на них, когда стороны наконец встретятся лицом к лицу. Но дальновидный Ираклий опасался, что обожжется, играя с огнем, и по случайности выплеснет эту злость на самого себя. Поэтому он решил помалкивать.

Последняя пара дверей была открыта! Сияние десятка лучинных светильников протянулось по гладкой поверхности длинного стола переговоров. Усмешливо и беззаботно заложив одну руку за спинку стула, Кисейский развалился в противоположной главе залавка. Несмотря на позу, его лицо было серьезным.

Матрена сидела рядом и делала это куда более цивильно, положив ладони на колени. Ее взгляд расширился и почти сразу виновато упал в стол, когда она заметила в дверях земского старосту. Безнаказанная раскрепощенность Кисейского в присутствии главы Марева не укладывалась у нее в голове, но каким-то образом она ожидала от своего чудного и дерзкого наставника именно такого поведения. Протеже невольно ухмыльнулась.

Две живые стены целовальников оцепляли стол переговоров с параллельных сторон, словно веревочные ограждения на боксерском ринге, предвещая свирепый бой: не кулачный, но схватку умов. Кисейский и Ячменник обменялись меткими и фиксированными взглядами, точно взяв чужое внимание на абордаж перед тем, как хромой барин сел в противоположной главе стола.

– Михаил Святославович, – начал староста. Его слова были вежливыми и формальными, но голос звучал раздраженно и отстраненно. – Деревенская гвардия уведомила меня о том, что вы нещадно требовали встретиться со мной посреди ночи, – в его тоне появились первые злорадные нотки, – чтобы обсудить кое-что очень важное, касательно дела Одноглазого Лиха.

Ячменник перевел вымотанный и ищущий надежду взгляд на Святорада, стоявшего рядом. Было видно, что староста уважал и доверял безбородому витязю, как это делали его братья и, возможно, даже считал самым ответственным и вменяемым человеком в комнате, по крайней мере, в данный момент. Святорад одобрительно кивнул.

– Я все правильно сказал? – тяжело вздохнул усталый Ячменник. Он явно был жаворонком, что в очередной раз делало его полным антиподом Кисейского.

– Да, – односложно ответил Михаил, наконец вытянув руку из-за спинки стула и сложив ладони в замке. Следователь был готов к долгой и запутанной дискуссии, – все верно.

На этот раз тяжелый и блуждающий взгляд Ячменника упал на Матрену. Захар усмехнулся, даже не пытаясь скрывать своей потехи. Его широкие плечи подпрыгнули.

– Вы действительно припахали к расследованию простую крестьянку! – с искренним восторгом и лишь легкой насмешкой воскликнул староста. – Не сочтите за грубость, но, – он зажмурил глаза и стыдливо улыбнулся, – все ли следователи Тайной экспедиции прибегают к подобной вербовке, или вам просто по вкусу батрачки?

Матрена раздраженно прищурилась и сердито смяла свою рубашку. Будучи тяглой крестьянкой ей часто приходилось терпеть оскорбления и насмешки в свой адрес, и многие смирились бы, а может даже начали верить всем этим словам, очутившись на ее месте. Но Матрена никогда не переставала злиться, не потому что хотела, а потому что честь не позволяла девушке поступить по-другому. Не такая честь, которую можно купить и облачить в серебро, но та, с которой нужно родиться, которую нужно взрастить и закалить.

Так ее воспитали бедные, но гордые родители-удильщики, которые никогда не находили оправдания, чтобы не принести еду на стол и защищали свою дочь до самого конца. Так ее научил приемный отец, скромный и мудрый думный дьяк.

Несмотря на то, что Матрена была сильной и гордой и никогда не сдавалась, она страдала, как страдал бы любой воин, оставшийся в поле один. Но наконец, спустя столько времени крестьянка ощутила новое крепкое плечо. Когда она обнаружила взгляд полный злости и повстанческого запала на лице Кисейского, именитого следователя из Петербурга, сидевшего в полуметре. Того самого настоящего наставника, который относился к ней как к равной себе, хвалил достижения и корректировал ошибки.

– Матрена умна и наблюдательна не по годам, – гордо утвердил Михаил, – и я не побоюсь заявить, что она куда более смела и решительна, чем половина людей в этой комнате… – он сделал паузу, – да и во всей этой деревне.

Целовальники принялись щепаться. Писарь-Ираклий оскорбленно фыркнул из-за спины старосты. Святорад пустил в сторону Кисейского совсем не завистливый и даже не оскорбленный, а, скорей, изучающий взгляд. Казалось, витязь мысленно интересовался: что именно заставляло экспедитора так пренебрегать людьми, которые не нравились ему лично? Было ли это искреннее презрение или инструмент манипуляции?

– Именно по этой причине я сделал ее своей помощницей, – с резкой улыбкой на лице подвел Михаил, явно наслаждаясь поднявшейся суматохой, – и лишь из-за нее я сейчас сижу перед вами…

Шепот стих. Улыбка мгновенно сползла с губ Ячменника, когда тот недоумевающе склонился над столом. Кисейский усмехнулся и обыденно выковырял из своих волос несколько ледяных осколков.

– Этой ночью мы были атакованы Одноглазым Лихом, – хладнокровно отрезал он.

Ритмы дюжины сердец оборвались одновременно, а следом обрушились самым уродливым рокотом, словно все клавиши пианино, нажатые разом. Лица целовальников, Ираклия и Захара стали белыми как мел. Они молчали, но не из-за того, что не хотели перебивать Кисейского, но потому что были в ужасе.

– Так все-таки, – тяжело сглотнул староста, – он существует?

– Не просто существует, – усмехнулся Михаил, поворочавшись в стуле, – сегодня он попытался убить Матрену. Он преследовал ее по пятам, но девочка смогла спасти себя. Более того, – Кисейский стукнул по столу локтем и выдвинул указательный палец, – она спасла и меня!

Красноречивый экспедитор знал, что держал своих слушателей на острие ножа, когда все в комнате ахнули, а Ячменник даже прикрыл рот ладонью.

– Я отвлек душегуба выстрелом, – Кисейский сжал кулак со скрипом, – но он сбил меня с ног и попытался пронзить сердце! – следователь указал на свое жабо, которое чуть не проткнул изогнутый секач. – Матрена подоспела вовремя! Несмотря на ужас, опасность и неразбериху, моя отважная напарница набросилась на Лихо сзади, дав мне возможность высвободиться!

Крестьянка была удивлена и польщена. Ни один чужак никогда не отзывался о ней так лестно, и тем более не называл отважной. Только сейчас она заметила, как изменились лица всех вокруг. Взгляды целовальников больше не чурались ее, теперь суровые богатыри одобрительно и даже уважительно кивали в ее сторону. Ячменник прищурил глаза в напряжении истории и часто поглядывал на Матрену как на иллюстрацию в книге. И только Ираклий оставался скептичным, пытаясь показать это всем своим недовольным видом.

– На самом деле, – внезапно произнесла Матрена, – это не только моя заслуга. Если бы Михаил Святославович не дезориентировал Лихо выстрелом, я бы не смогла напасть на него. – Девушка усмехнулась. – Что уж говорить, я бы была мертва.

Ее первые слова за столом переговоров были тихими и неуверенными, но это было очень похвально, что простая крестьянка отыскала в себе кураж, чтобы начать говорить в окружении высоких чинов. Она могла чувствовать, как удивлены, но приятно впечатлены все вокруг. Но ей было важно одобрение только одного человека, и она его получила. Кисейский бросил на нее обрывистый взгляд, улыбнулся и кивнул.

– Если бы не наша слаженная кооперация, – подвел следователь, – мы бы несомненно стали восьмой и девятой жертвами Одноглазого Лиха. Но вместо этого мы не только заставили убийцу бежать, – Михаил запустил руку во внутренний карман мундира, – но также заполучили ключевую улику, которая пролила свет на истинную природу маньяка.

Кисейский вытянул из кармана маленький кожаный футляр для улик, обитый бархатом, положил его перед собой и метнул вперед. Как граненый стакан по барной стойке, футляр проскользил по гладкой поверхности стола и остановился прямо под носом Ячменника.

Староста удивленно повел бровью и боязливо взял в руки мешок. Головы Ираклия и дюжины целовальников нависли над ним, когда Захар потянул за фиксирующие шнурки дрожащими пальцами. Его лицо позеленело. На дне оказался ороговевший клочок плоти, тот самый, который Кисейский сорвал с запястья убийцы.

– Михаил Святославович, – с отвращением пробубнил Ячменник, отпрянув от футляра, – я боюсь спрашивать, но… что это?

– Шматок кожи Одноглазого Лиха, – объяснил экспедитор, – а если точнее кожаного костюма, который носит маньяк, чтобы наводить ужас на жителей Лазурного Марева.

Очередная волна мурашек прокатилась по спинам персонала земской избы.

– Ведь Лихо – человек, – смело заявил Михаил, – пытающийся выдать себя за сверхъестественное чудище. Под его, не буду лукавить, весьма устрашающим карнавальным костюмом, сотканным из шкуры животного, скрывается здоровая человеческая кожа и глаза… – Кисейский задумался, – или глаз.

Челюсть Ячменника давно отвисла до ключиц и нервозно подергивалась. Боярин явно не ожидал, что ему придется разрешать такого рода проблемы, когда он только вставал на пост земского старосты этой деревни.

– Вы смогли определить, – тяжело сглотнув, пролетал он дрожащим голосом, пустив обрывистый взгляд на шматок кожи, – какому именно животному принадлежит эта шкура?