Сага о Рождённом Землёй

Издали, статуи можно было принять за живых людей. Настолько точно они повторяли человеческое тело. Белый мрамор становился явным, только если посмотреть на статую с отдаления, хотя бы с двух шагов. А так, можно было подумать, что это действительно живые люди застыли под чарами древнего волшебника. Чем-то они напоминали римских богов. Но римскими не были. Не были и греческими. Хотя, древний мастер искусно передал и их рост, и возраст, и даже настроение можно было прочесть в их лицах.

Бородатый мужчина сжимал в правой руке три пучка молний обращённых вверх. Он был грозен и важен. На голове его была царская диадема, а глаза сурово смотрели на людей стоящих у двери. Он невольно приводил в дрожь. Левая рука его лежала на рукояти спрятанного в ножны короткого меча…

Вторая статуя, был мальчик-подросток держащий в руках гуся. Мальчик был совершенно обнажён и казалось, что он хочет сказать что-то важное этим непрошеным гостям. Его лицо было не такое как у мужчины с молниями. Скорее наоборот. Оно было доброе и даже наивное. Открытые глаза, лёгкая улыбка как бы приветствовали подошедших путников. Мальчик смотрел с любопытством и прямо в глаза нарушителям спокойствия царства теней…

Шлиман молча рассмотрел статуи и повернулся к Филлипсу, указав на огромный навесной замок на двери между статуями.

– Ваша работа, мистер криминалист…

В ход пошла обыкновенная отмычка… За дверью оказалась ещё одна комната…

…каменный стол посреди огромной комнаты с низким потолком. Высохший до праха деревянный стул рассыпался едва к нему прикоснулись… На столе костяная чернильница, лампадка, амфора, вероятно из под масла. А ещё костяное перо и огромная рака для хранения свитков… В углу комнаты, прикрытые сгнившей тканью, лежали человеческие кости… Тут умер хронист…

Шлиман медленно открыл крышку раки. Перед ним лежало два свитка… Свидетели тысячелетий, ждавшие своего часа, чтобы заговорить… Он закрыл ларец, бережно взял первую находку и позвал всех к выходу…

…месяц спустя; Италия; Неаполь…

Манускрипт был написан на пергаменте, финикийскими буквами, на ахейском диалекте греческого языка. Сохранился он хорошо то ли из-за отсутствия влаги, то ли потому, что его никто не тревожил все эти тысячелетия.

Шлиман тоже не трогал его. Он ожидал увидеть очередной текст Книги Мёртвых, которая ложилась в могилу чуть ли не каждого знатного жреца и вельможи. Поэтому, лишь только по возвращению домой, он нехотя, наконец взялся за перевод древнего текста. Его больше интересовало, чью же могилу он потревожил в этом туннеле? Тут должно было быть сообщено имя умершего. Древние были бдительным народом и порой оставляли даже описание жизни своих современников…

Ахейский язык мало отличался от классического греческого. Шлиман начал переводить текст буквально сразу, не переписывая буквами современных греков… Его ждало радостное разочарование: это была не Книга Мёртвых…

…из Манускрипта…

«Привет Тебе, о потомок, который прочтёт сие писание написанное мною! Я Лаокоон, жрец великого Яяша, Господина Неба и Земли. Жрец Сына Его, Асменя, Хранителя детей и всего грядущего. Жрец Явы, Святого Духа Дарующего Жизнь Вечную.

Я родился в городе Геброн, в южных землях державы хеттов, некогда могущественной и славной державы народа русоголовых, границы которой простирались от Понта до страны Кеми, и от страны Асир до Моря Тысячи островов. На берегу Моря Тысячи Островов, там где впадает быстроводная Скамандра-Река в его воды, и стоял этот город, могучая и славная Троя, которую коварные данайцы звали именем Илион. Сей град, был градом неприступных стен, величественных дворцов и храмов, и сорока-сороков золотых куполов под небесами, на главах их.

Тут я написал о том как погиб наш славный народ, о его последних днях и о том, как славная Троя и все её города канули в бездну под натиском коварных данайцев и диких касков. Тех самых врагов, что ведомые базилевсом Агамемноном и братом его Менелаем, разорили нашу страну и предали огню и мечу её сады и виноградники, а жителей подвергли избиению и изгнанию. Тогда пала могучая и непобедимая Троя, купленная лестью архонта мирмидонов Ахилла и коварством хитроумного архонта Итаки Одиссея, прозванного Улисом, что означает на нашем языке – «коварный».

И я, верховный жрец всей страны русоголовых, после падения моей державы и гибели всех её царей, подверг себя добровольному заточению в сей темнице, под цитаделью династии потомков Божественного Лабарны. Мой верный слуга Вел, затворил навеки двери охраняемые принесёнными из храма истуканами, Яяшем и Асменем, от проникновения врагов и оставив мне немного еды, пергамент и письменные принадлежности, а так же масло для лампады, удалился, дабы пристать к войску последнего из рода Лабарны, доблестному и отважному царю Мастарне.

А я, стеная оттого, что никогда больше не увижу отца нашего, солнце небесное, чувствуя, что силы покидают меня, начал сей труд. Господи, благослови!

Началось всё с того, что в ночь на седьмой день месяца многоликого Яяша, у царя Приама, правителя Трои и всей державы русоголовых, родился внук. Рождённый младенец был сыном его старшего сына Геркле и жены его Менрвы. Наречён мальчик был именем Таг, дабы, когда воссел бы он на Золотой Трон своих отцов и дедов, потомков Божественного Лабарны, звучало бы его имя как Царь Царей. Отец его, Геркле, посвятил мальчика духу Скамандры-Реки, одному из предков своего рода, царю Скамандру. Посему прозвали Тага во дворце Скамандрий. А жители города именовали так, как назвали его родители – Таг, а по-гречески – Астианакт – «царь».

Тридцать лучших витязей из самых благородных и самых достойных семей державы присягнули защищать и оберегать мальчика до последнего своего вздоха. Их имена мне неизвестны, но имя их начальника, Пайрон, которого враги прозвали Аполлоном, уже тогда гремело на всю страну как имя достойного воина, сравнимого только с Геркле.

Именно Таг сыграет ту роковую роль в истории всего нашего народа, и повернёт русло реки времени, определив судьбу всех потомков народа русоголовых – хеттов.

Подобно как и старший сын Приама, Геркле, и младшие его сыновья – Парис, сын царицы и Эней, сын рабыни Гекубы, по достижению девяти годов Таг был отдан на воспитание начальнику дворцовой стражи, старому и мудрому витязю Анхизу, что бы освоил Таг и письмо, и военное искусство, и верховую езду…»

…1260 год до н.э.; Малая Азия; Троя…

Таг не первый раз сидел на коне. Раньше отец уже брал его с собой на прогулки. Поначалу он ездил в седле отца, или дедушки, пока был совсем маленьким. А потом папа привёл ему настоящего жеребёнка, рыжего, со звёздочкой на лбу. Таг и прозвал его, Звёздочка. Сейчас Звёздочка уже вырос и стал взрослым конём. Да и Таг подрос… Старый Анхиз гонял их по кругу уздечку Звёздочки верёвкой, заставляя Тага править быстрее и быстрее.

Мальчик очень боялся. Так быстро ему ещё не доводилось ездить. Но всё-таки, страха он не выдавал. Негоже царевичам выставлять напоказ свои слабости. Тем более Анхиз именно этому его и учил.

Первый раз в своей жизни Таг управлял конём самостоятельно. Первый раз он сидел на коне, который буквально переходил в рысь… Потом в галоп… Потом снова замедлял шаг… Таг слушался Анхиза, а Звёздочка слушался Тага… Хотя мысли мальчика были далеко отсюда, – на качелях, которые висели в воротах на входе в сад дворца, – Таг старался показать насколько он прилежный ученик…

– Быстрее правь, подгони коня, – словно повелевал Анхиз.

– Но я уже не могу сидеть. Я упаду, – отвечал Таг.

– Не упадёшь. Крепче держись ногами, а руки ослабь, правь руками конём.

– Я правлю…

– Вот так, вот,.. – говорил Анхиз и снова погружался в молчание, словно улавливая каждое движение мальчика, готовый подхватить его в любое мгновение, едва ему довелось бы выпасть из седла…

Но Таг и не думал падать. Ему было даже интересно. Боязнь, чудным образом сочеталась с любопытством. Да и сам он знал, что Звёздочка его никогда бы не сбросил с себя.

Гораздо интереснее было стрелять из лука или биться на мечах! Тогда было чем похвастаться перед дедушкой, а то и появлялась лишняя причина подразнить Энея. Эней ничего не умел. Он только ходил и мечтал. А вот Тага Анхиз не уставал приводить в пример этому мечтателю…

Таг действительно стрелял лучше и был шустрее и проворнее. Эней и меча боялся, и рассеян был слишком. Анхиз его стыдил, говорил что негоже дядьке быть хуже племянника! Хотя Таг думал иначе. Какой там Эней дядя? Не такова уж была велика разница в возрасте! Эней был всего на пять лет старше Тага! Старший брат, это да. Но дядей он Энея не считал. Не считал и Париса, хотя Парис уже был взрослый. При чём в оправдание своих соображений Таг приводил кучу доводов. И Париса это веселило. Он только отшучивался и смеялся над тем, какой у него шустрый и сообразительный племянник. А вот Эней обижался…

– А кто ты ещё? Какой ты мне дядя? – смеялся Таг и затем, как правило, ему приходилось убегать. Эней пускался за ним вдогонку с обиженным видом. Тогда, Тагу становилось и вовсе весело! Какой бы дурак, за ним ещё побегал?

– Ты не уважаешь меня, потому что я сын хаттянки! – гнался за ним Эней.

– Ты брат моего отца! – отвечал Таг уже с дерева, на которое залезал, проворнее кошки, спасаясь от Энея.

– Значит и называй меня, как брата отца! – возмущался Эней, стоя под деревом. Залезть на него он не мог, потому что Таг, со знанием дела, выкрикивая какую нибудь дразнилку, отстреливался огрызками яблок. Яблоки у Тага тут были спасением. Он обожал их в любом виде, кроме, разумеется, гнилых.

– Не буду, – целился надкусанным яблоком Таг, – ты всего на пять лет меня старше!

Далее следовало что-то вроде очередного «куть-куть-куть!» и огрызок летел прямо в лоб Энею.

Эней ругался. Таг хихикал и тянулся за следующим яблоком.

– Не на пять, а на шесть! – плакал Эней, обиженный, что его Таг зовёт как собачку и подобным отношением к себе, – на шесть!

– На пять с половиной, – уточнял Таг, грызя своё очередное «оружие».

– На пять с половиной! «Куть-куть-куть!» – прицеливался Таг.

– Ты опять, опять! – бил кулаком по дереву Эней.

– Пиу!!! – обманул Таг Энея, сделав вид, что швыряет в него яблоко.

Эней увернулся и стукнулся лбом об толстую ветку.

– А! Бог шельму метит! – рассмеялся Таг, подбрасывая в ладони недоеденное яблоко, – а яблочко то вот оно! Испугался, да?

Эней расплакался и побрёл прочь, потирая ушибленный лоб.

– А, дядя Эней плачет! Дядя Эней плачет! – рассмеялся Таг вслед и таки запустил огрызок.