Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова

Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова
Мигель Сервантес

Перевод Алексея Козлова I тома «Дон Кихота Ламанчского» – первой части великого романа доблестного Мигеля де Сервантеса – порождение одинокого гения и духа одной из величайших империй мира. Автор поставил перед собой амбициозную задачу написать Испанскую «Библию», страшно старался воплотить это, но вопреки своим намерениям, отправив в невероятно смешное путешествие по этому обществу пожилого христианского безумца-идеалиста, создал великую сатиру на испанское общество.

Дон Кихот Ламанчский. Том I

Перевод Алексея Козлова

Мигель Сервантес

Дизайнер обложки Алексей Борисович Козлов

Переводчик Алексей Борисович Козлов

© Мигель Сервантес, 2020

© Алексей Борисович Козлов, дизайн обложки, 2020

© Алексей Борисович Козлов, перевод, 2020

ISBN 978-5-4498-4712-6 (т. 1)

ISBN 978-5-4498-4713-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

.

Маркизу АЛЬКОСЕРКСКОМУ,

Сеньору КАПИЛЬЯССКОМУ,

КУРЬЕЛЬСКОМУ И БУРГИЛЬОССКОМУ

Ввиду того, что Вы, Ваша Светлость, украшая собой ряды королевских вельмож, более других готовых продвигать и пестовать изящные искусства, склонны оказывать радушный и гостеприимный прием книгам всякого рода, в том числе и таковым, которые по своему благородному устройству не вольны унижаться до угождения вкусам всякой беспросветной черни, задумал я выпустить в свет своего «Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского» под патронажем славного имени Вашей Светлости и сейчас, с той же коленопреклонённостью, какую внушает мне Ваше несравненное величие, и умоляю Вас принять его под ваше всемилостивейшее покровительство, дабы он, хотя и не снабжённый обычным набором драгоценных украшений и причудливых виньеток, обязательных атрибутов книжного красноречия и учёности, обычно сопутствующих стандартному убранству произведений, появившихся из-под пера людей просвещённых, дерзнул под сенью Вашей Светлости героически выставиться на суд тех, кто, давно вырвавшись за пределы своей необразованности, сохранил привычку при оценке чужих трудов выносить не столь выверенный и справедливый, сколь жестокий приговор своему детищу, – Вы же, Ваша Светлость, уставив очи своего несравненного ума в мои благие чаяния, я надеюсь, не отринете столь откровенного проявления нижайшего моего уважения и преданности Вам.

    Мигель де Сервантес Сааведра

ПРОЛОГ

Вот читатель: и без всяких клятв ты можешь поверить мне, что я хотел бы, чтобы эта книга, дитя моего вдохновения, оказалась самой красивой, самой галантной и самой ненавязчивой из всех, какие только можно себе представить! Однако я был не в состоянии противостоять духу Природы: а в ней каждая вещь может породить только своё подобие. Итак, что может быть в бесплодной и плохо выпеченной моей фантазии, кроме истории о малолетнем сыне, высохшем, задубевшем человеке, полном самых взбалмошных горячечных мыслей, какие не придут в голову нормальному человеку. подобный тем, какие рождаются в тюрьме, где только неудобства и сутолока и лишь печальный шум наполняет унылую камеру! Тишина, благостный покой, приветливость полей, безмятежность небес, журчание родников, возвышенность духа – вот здоровая пища для большей части самых бесплодных Муз, вот что делает их плодовитыми и способными породить в миру то, что наполняет его удивлением и радостью. Бывает, что у отца уродливый, убогий сын, лишённый всякой благодати, но любовь, которую отец испытывает к нему, закрывает отцовские глаза, дабы он не видел сыновних уродств, напротив, он находит в них не уродства, а красоты, и порой рассказывает о них своим друзьям как об остроумии и индивидуальности его. Но я, столь похожий на отца дон Кихота, на самом деле прихожусь ему всего лишь отчимом, и потому не хочу идти проторенными путями, как делают другие, и не намерен умолять тебя, о мой дражайший читатель, почти со слезами на глазах, закрывать глаза на явные его несовершенства, простить его прегрешения или вообще закрыть ена них глаза или смотреть на них сквозь пальцы, ведь в конце концов это не родня тебе и не друг твой, я не могу приказывать душе твоей, её выбор свободен, как у всякого зрелого опытного мужа, и твоя воля пребывает в твоих собственных владениях, где ты полновластный господин и хозяин, и подобно тому, как король властен в своём королевстве устанавливать любой налог, и тебе наверняка известна старинная поговорка «Когда я под своим плащом – померюсь силой с королём!»

Всё это освобождает тебя от всяких церемоний, экивоков и похвал, и таким образом ты можешь судить об этой истории и говорить всё, что тебе взбредёт на ум, не опасаясь, что тебя вздуют за критику или чересчур вознаградят за лесть, которой ты случайно опростоволосишься!

Я просто хотел бы дать тебе её совершенно нагой и непреукрашенной, без предисловия, а также без пренепременного каталога снотворных надоедливых сонетов, эпиграмм и дифирамбов, которые обычно сваливают в начало всех книг. Не буду скрывать, что, хотя написание этой книжки стоило мне немалых трудов, ни один из них не давался мне столь тяжело, как это предисловие. Много раз я брался перо, пытаясь что-то написать, и ещё больше раз бросал это дело, не зная, что мне сказать моему читателю. И так продолжалось до тех пор, пока однажды, когда я сидел, скрючившись в нерешительном ожидании над столом, с чистым листком бумаги перед собой, с пером за ухом, локтем на буфете и рукой под щекой, раздумывая, что сказать читателю, неожиданно заявился мой друг, смешливый весельчак и непоседа, который, видя меня таким зачумлённым, спросил меня о причине такой мрачной задумчивости и, ничего не скрывая, я сказал ему, что размышляю над предисловием к истории славного Дон Кихота и что мне не везёт, потому что ничего у меня не получается, а если у меня предисловие не выходит, я уже подумываю о том, стоит ли вытаскивать подвиги такого благородного рыцаря на свет, и издавать эту книгу, если…

– Как вам сказать, судя здраво, чтобы мне не зап, кстатиутаться в том, что скажет старый зануда законодатель, мой читатель – о своём герое, которого они наверняка посчитают вульгарным, когда увидят, что через столько лет, проведённых в темноте полного забвения, веков кладбищенской тишины, я выхожу сейчас, со всеми моими седыми волосами и выволакиваю на буксире какое —то мрачное создание, изъеденного мышами сухаря, чуждого божественной фантазии, нудного и бедного по виду, бледного по стилю, абсолютного неуча и идиота, сочинение, лишённое внятного плана, сюжета и концепции, без примечаний на полях и без аннотаций в конце книги. Разве до того было мало книг, сказочно нечестивых и вздорных, коих постиг суровый и скорый приговор публики? А между тем иные ушляки – авторы украшают страницы своих сочинений неумеренным количеством цитат из Аристотеля, Платона и всей этой камарильи древних философов, так, что их читатели прыгают от восторга и ходят на ушах, благодаря чему эти приснопамятные авторы почитаются за людей просвещённых, начитанных и умных. И красноречивых, кстати. Но это ещё куда ни шло, а ведь они готовы зацитировать до дыр само Святое Писание! Прочтёшь иные тексты – и думаешь, что тут не иначе как Святой Фома порезвился и натоптал, или целый кагал церковных учителей ворвался с папками и указками в класс! И как они пользуют Святое Писание? Как лисы, всё ссылаются на святого Фому, и по виду делают это так прилично, хотя если присмотреться, в первой строке у них кукующий влюблённый, а через строчку – нагорная проповедь со всеми её красотами, ну просто заливают елеем м закидывают читателя подарками, любо-дорого смотреть!

Ничего этого нет в моей книге, потому что нечего мне написать на полях и не к чему мне долгие примечания! Скажу больше: не имею понятия, каких авторов я цитировал в своей книге, и посему я не могу представить в ней по заведённому образцу хотя бы список имён в алфавитном порядке – список, куда непременно попали бы и Аристотель, и Ксенофонт в придачу к Зоилу и Зевксиду, несмотря на то, что один из них был просто сквернослов, а другой – плохой художник.

Кроме того, в начале моей книги не должно быть сонетов, по крайней мере сонетов, авторами которых являются герцоги, маркизы, графы, епископы, дамы или поэты, хотя, если бы я попросил их у двух – трех сослуживцев и друзей, я знаю, что они тут же нанесли бы мне их целую кучу, и таких, какие не сравнятся с сочинениями знаменитых Испанских бездарей! В общем, сеньор и друг мой, – продолжил я, – я определил, что сеньор Дон Кихот будет похоронен в глубинах своего архива в Ла-Манче, пока небо не ниспошлёт на Землю того, кто не отешет его и не избавит от недостатков, наделив тем, чего ему не хватает, потому что я не в состоянии их исправить, из-за моей бездарности и недостатка имеющихся в алфавите букв, и потому, что я, само собой разумеется, разболтан и ленив, чтобы искать авторов, которые будут твердить то же самое, что я могу выговорить и без них. Отсюда рождается и моя слабость и растерянность, друг мой, и во всём том, что вы услышали от меня, содержится веское к тому основание.

Услышав сие, что мой друг хлопнул себя по лбу и громко расхохотавшись сказал мне:

– Ради Бога, брат мой, видит бог, я только что разочаровался в обмане, в котором пребывал всё время, что я знаю вас, ведь я всегда был уверен в выверенности и благоразумности всех ваших поступков. Но чёрт возьми, я вижу, что вы так же далеки от него, как небо от Земли. Как это было возможно, чтобы такие мелкие и легкоустранимые недостатки, которые так легко исправить, могли иметь такие катастрофические последствия, могли разрушить и поглотить столь зрелый здравый смысл, как ваш, который и большие трудности раньше не могли сломить? Уверен, что это рождается не из-за неумения, а из-за лени и вялости мысли. Хотите узнать, правда ли то, что я говорю? Итак, будьте внимательны, и вы увидите, как в мгновение ока я разрешу все ваши трудности и выправлю все недостатки, которые, как вы говорите, сковывают и сдерживают вас, и толкают на то, чтобы не выносить на свет историю вашего знаменитого Дон Кихота, светоча и зерцала всего бродячего рыцарства.

– Скажите, – возразил я его тезисам, – как вы собираетесь вытянуть меня из пучины ужаса и обуздать хаос моего смятения?

На что он сказал:

– Первое, что у вас нуждается в исправлении – скопище сонетов, эпиграмм и посвящений, которыми нужно заняться в первую очередь, и заняться этим нужно самым серьёзным образом, ибо их авторами должны быть знаменитые персоны, и это можно исправить тем, что вы сами их сочините, а затем можете приписать их кому Бог на душу положит, вы сами можете поставить имя, которое вы захотите, и если даже если их окрестить Иоанном Индийским или императором Трапезундским, о которых я знаю только то, что есть сведения, что они были знатными поэтами, разница небольшая, никто никогда ничего не заметит, никто никогда не поймёт, жили ли они вообще, и если жили, то когда, а если дело примет дурной оборот, и какой-нибудь педант из этих сумасшедших бакалавров докопается до истины и выяснит, что они никогда ничего подобного не писали, а возможно, никогда не существовали, и начнёт змеиным своим жалом исподтишка на вас шипеть, и даже уличит во лжи, то не следует такое шипение принимать близко к сердцу и всерьёз считаться с ним, потому что, поверьте мне, сейчас не те времена, чтобы руку, которая наврала, кто-то стал бы рубить топором!

Что же касается ссылок на полях книги – на неких авторов, цитаты и высказывания из сочинений которых вы приводите в своей книге, то цитируйте только те места, которые вы хорошенько помните, а древние латинские байки, сентенции или поговорки приводите только те, которые зазубрили наизусть, или, на худой конец, такие, какие вам не составит труда отыскать в книжной макулатуре, так, например, разглагольствуя о свободе и рабстве, следует блеснуть этаким мозгодробительным перлом:

«Non bene pro toto libertas venditur auro»,

что возможно значит

«Свобода дороже злата!»

И затем на полях можно указать, что автор Гораций, и добавить, где он это ляпнул. Мол, посмотрите, дуралеи, сколь много я знаю из того, что вообще не следует знать!

Если вы попытаетесь воспеть силу смерти, то прошу на выход с:

«Pallida Mors aquo pulsat pede pauperum tabernas, regumque turres».

Перевести это на человеческий язык почти невозможно, но попытка не возбраняется никому и никогда.

Если разговор зашёл о дружбе или любви, которую Бог, как вы знаете, не так давно заповедовал нам, повелевая иметь пристрастие даже к врагам своим, тогда шустро отправляйтесь в сарай за Святым Писанием, и там на всякий вкус сколько угодно рассуждений Бога по этому поводу, и такие, и сякие, и пятые, и десятые, по крайней мере вот такое есть точно:

«Ego autem dico vobis: diligite inimicos vestros!»

Мало найдётся тех, кого не потрясёт этот перл!

У читающего сие, особливо если он ни черта при этом не понимает, должна всё равно пробегать благостная искра по хребту!

Если вы попытаетесь избавиться от дурных мыслей, быстро хватайтесь за Евангелие, и никогда после не выпускайте эту книжицу из рук:

«De corde exeunt cogitationes malae».

На случай неверности друзей под рукой всегда должен быть Катон со своими стишками:

«Donee eris felix, multos numerabis amicos.

Tempora si fuerint nubila, solus eris».

Чуете, куда нас влачат поиски собственного «Я»?

С этими мерзкими латинянами и другими им подобными, вы приобретёте немалый авторитет, и как примерный горожанин и как грамматик, что наверняка доставит вам не только уважение, но и приличный доходец, от которого никогда и ни при каких обстоятельствах не следует отказываться.