Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова

Дон Кихота, узрев смирение начальника крепости, а он принял пузатого хозяина постоялого двора именно за коменданта крепости, который, как ему показалось, мог быть провожатым для него, понизил тон и умиротворённо изрёк:

– Для меня, господин костельничий, достаточно всего, что я вижу, потому что мой наряд – моя кольчуга, битва – мой лучший отдых, борьба – это всё.., ну и так далее.

Хозяин, послушав его, возомнил что гость назвал его «костильничим», потому что он был похож на здоровых кастильских парней, а на самом деле он был андалузцем, да ещё с пляжа Сан Лукар, и не менее вор и громила, чем знаменитый Кака Кастильский и не менее жуликоватый, чем школяр или студент, так что он в итоге ответил ему:

– Я так рад, что в соответствии с вашими требованиями кровати вашей милости будут жёсткими, как булыжник, и ваш сон, таким образом, будет всегда чуток и таким образом вам сам бог предоставил удачный случай, поселив в моей скромной хижине и случай этот таков – вас поджидает миллион возможностей и поводов не смыкать глаз хоть целый год, а то, что в эту ночь вы ни разу не сомкнёте глаз, я могу вам гарантировать!

И, сказав это, он взял на абордаж кобылу Дон Кихота, который с большим трудом спешился и едва стоял на ногах, потому что с утра у него во рту маковой росинки не было. Затем он сказал хозяину, чтобы тот получше позаботился о лошади великого пилигрима, потому что это было по его мнения самое лучшее травоядная тварь в мире. Пузан посмотрел на жалкую кобылу, и не нашёл в ней и половины заявленных достоинств, какие утверждал Дон Кихот, и тут же отвёл четвероногого друга Дон Кихота в стойло, и мгновенно вернувшись назад, осведомился, не угодно ли тому чего пожелать и увидел, как девицы снимают с нашего рыцаря потные доспехи и уже помирились с ним. Хотя девкам легко удалось сорвать с него нагрудник и наплечники, но ожерельник и картонный шлем сидели на нём, как влитые, и с них свисали длинные зелёные ленты с узлами по всей длине.

Таким образом, ввиду того, что узлы девицам развязать не удалось, снять шлем не представлялось иным способом, кроме как разрезав многочисленные ленты, на что доблестный наш Дон Кихот не пошёл бы даже под страхом смертной казни, в результате чего ему пришлось до утра просидеть в шлеме, и он был до того смешон и комичен своим нелепым видом, что ничего смешнее в мире наверняка бы не нашлось.

Пока девки разоблачали его от липких доспехов, он, принимая их за благородных донн и герцогинь, признанных жемчужин гостеприимного замка, ублажал их чрезвычайно проникновенными стихами:

– Никогда я не был принят
Лучше, Чем у дам прелестных
И они ходили скопом
За высоким Дон Кихотом
И зело его лечили,
Когда гордый копьеносец
К ним явился из деревни,
На горячем Росинанте,

И за ним они ходили, когда узнали, как зовут моего коня, которого нельзя было не полюбить, а меня, да будет вам известно, зовут Дон Кихот Ламанчский, и хотя я не имел намеренья козырять своим именем допрежь того, как миру явятся мои подвиги, о которых вы можете не беспокоиться, потому что они неминуемо будут совершены в вашу честь, милые дамы и вам во благо, однако предварив их к нынешним обстоятельствам блестящим романом о Ланцелоте, я был принуждён открыться вам гораздо раньше времени. Впрочем, пора, когда они будут всецело руководить мной, а я всецело повиноваться им во всём – не за горами, и тогдамоя длань будет прислуживать вам в любых делах, какие вы бы только ни возжелали.

Девицы, не приученные к подобной выспренной риторике, помалкивали, а потом просто спросили его, не хочет ли он чем-нибудь подзакусить.

– Кто угодно, только не я мог бы отказаться от таких лестных предложений! – ответил дон Кихот, – потому что это, как я полагаю, было бы весьма уместно!

На беду дело было в пятницу, на постоялом дворе ничего больше не нашлось, кроме небольшого количества старой трески, и осталась от прочих гостей, и называется в Кастилии «абадехо», в Андалузии – «бакалао», кое-где в Испании известна, как «курадилло», а в остальных весях гремит как «трухуэлла».

.Они спросили его, не будет ли ему угодно на сей раз удовольствоваться самыми мелкими Трухуэльками, потому что другой рыбы, которую можно было бы съесть, на постоялом дворе в настоящее время нет.

– Поскольку существует много видов трухуелей, – ответил Дон Кихот, – они вполне могут служить в качестве одной большой форели, потому что имей я восемь реалов, мне не было бы никакой разницы, будет ли это восемь монет по одному реалу, или одна монета ценой в восемь реалов. Тем более, что очень может быть, что эти трухуели окажутся более нежными, чем большая форель, в той же степени, как молодая телятина порой оказывается нежнее старой говядины, а юный козлёнок питательнее древнего вонючего козла. Но, как бы то ни было, со всем этим мы разберёмся позже, тем более, что только надёжная работа желудка способна поддерживать такие возможности организма, которые позволяют ему постоянно таскать оружие, не говоря уж о тяжёлых доспехах, которые настоящий рыцать принуждён почти никогда не снимать!

Стол был поставлен прямо у ворот гостиницы под аляповатой вывеской и благородный хозяин ни слова не говоря, принёс своему гостю тарелку с порцией плохо вымоченной и ещё хуже приготовленной трески и куском хлеба, такого же чёрствого и заплесневевшего, как и его латы. Поверьте мне на слово, смотреть на то, как он ест, было невыносимо смешно, и кому посчастливилось увидеть такое, все хохотали во весь рот, потому что на голове у него сидел шлем, и даже подняв забрало, невозможно было положить ни одного куска в рот, если бы кто-нибудь не стал ему помогать. Эту обязанность пришлось поневоле взять

на себя одной из дам, которая клала куски ему в рот, ну а уж как ему было напиться – тут и её фантазия истощилась, ибо напоить его обычным способом было совершенно невозможно. Из этой ситуации в конце концов изыскал выход хозяин, который просунул полую тростинку в щель и, вставив её глубо в рот Дон Кихота, стал лить туда вино, а Дон Кихот, пуще всего опасаясь лишиться зелёных лент с узлами, безропотно терпел все эти немыслимые пытки и издевательства.

В этот момент случилось заглянуть ветеринару и по совместительству коновалу, которому предстояло охолащивать поросят в округе, и как только он прибыл, он тут же стал свистеть в свистульку, и так четыре или пять раз, что в очередной раз подтвердило Дон Кихоту, что он находится в некоем именитом замке, и что идёт его официальное представление собравшейся публике с музыкой и важными персонами, и поэтому дивно одетыми слугами поданы роскошные блюда, и что засохшая треска – нежная парная форель, заплесневевшая корка – белоснежный, свежайший хлеб, непотребные девки – роскошные светские дамы в фижмах, а пузатый владелец постоялого двора – владелец невиданного по красоте замка, и таким образом и его первый выезд в качестве странствующего рыцаря, вкупе с самой идеей пуститься в подобные странствия – всё это показалось ему невероятно удачным стечением обстоятельств. Одна только мысль портила общее ликующее настроение – та, что он до сих пор не посвящён в странствующие рыцари и не приткнулся пока что ни к какому ордену, а ежели это так, то ему пока что не дано права участвовать в каких-либо великих приключениях.

Глава III

Где рассказывается о том, как Дон Кихот умудрился посвятить себя в рыцари.

И так, измученный этими размышлениями, он сократил свой ветреный и ограниченный ужин. Когда он закончил, он позвонил ветеринару и, заперевшись с ним в конюшне, встал пред ним на колени и сказал:

– Не встать мне с этого места, храбрый джентльмен, где бы и ни находился, пока ваша милость не соизволит даровать мне чудо, которое я хочу испросить у вас, и которое послужит хвалой вам и всему человеческому роду.

Ветеринар, увидев своего гостя у своих ног и услышав подобные эскапады, очумел и растерянно смотрел на него, не зная, что ему делать и не ведая, что сказать, и наконец стал просить его подняться с колен, с чем наш доблоестный идальго согласился только при условии выполнении его нижайшей просьбы.

– Я не ожидал от вас большего великодушия, сэр, – ответил дон Кихот, – Итак, мы согласились с вами в том, что дар, о котором я просил вас и который был вами мне милостиво предоставлен, дарован мне, и что завтра поутру вы должны посвятить меня в рыцари, и сегодня ночью в часовне вашего замка я буду всю ночь напролёт бдеть над оружием, и завтра, как я уже сказал, будет наконец исполнено то, что так желанно мне, чтобы я имел полную возможность отправится на все четыре стороны в поисках приключений во имя всех сирых и нуждающихся, как подобает настоящему бродячему рыцарю, к каковым я, как вы понимаете, буду принадлежать, будучи призван к исполнению великих предначертаний и подвигов!

Ветеринар, который, как уже говорилось, был немного проходимцем и жуликом, ошарашен и уже совершенно убедился в абсолютной ненормальности гостя, сразу решил ни в чём ему не перечить, всячески поддакивать ему, чтобы тот ни заявлял и какие бы суждения не выказывал, тем более, что скорее всего можно было поржать всю ночь. Он решил из соображений юмора во всём последовать за ним, и поэтому тут же подтвердил Дон Кихоту, что он во всём ох как прав, и всё, что он хотел и просил – просто классно, они полны такого неизмеримого здравого смысла, что вызывают восхищение, к тому же и запретить их по закону совершенно невозможно, и что это благодаря Всевидящему Провидению только у такого важного и серьёзного господина могло появиться столь же величественное намеренье, и что он сам по молодости лет когда-то грешил подобным времяпровождением и забавами: он-де ходил-бродил по планете в поисках разных приключений, не без того, чтобы забывать всегдашние посещения Перчелеса или визиты на Малагу, остров Риаран, Компас Севильи, Азогуеро Сеговии, Валенсийскую Оливеру, Гранадскую Рондиллу, Сан-Лукарский Пляж, Сен-Потрох, Кордову и Все Притоны Толедо, и ряда других сторон, где ему пришлось прибегать к средству правовой защиты и быстроте ног, однако где он много усовершенствовал ловкость, участвуя во многих проделках и не давая проходу ни одной вдовьей юбке, растляя девиц, и соблазняя несовершеннолетних,20 и, наконец убедившисьв том, какая трубная слава гремит во всем судам, судишкам и судилищам Испании, решил уединиться в этом своём заколдованном замке, где он живёт, пользуясь своим и чужим имуществом, в великом счастии оттого, что ему удаётся собрать всех блуждающих рыцарей, какие только не шляются по миру, в каком бы качестве и в каком бы состоянии они ни прибывали к нему, токмо из своего личного пристрастия и любви к ним, с совершенно мизерной поправкой, состоящей в том, чтобы они по возможности делились с ним своим немалым достоянием.. Он также сказал Дон Кихоту, что в его замке не было никогда никакой часовни, где можно было бы безнаказанно бдеть над оружием, потому что старая часовня только что была снесена им в намеренье тут же выстроить новую, а новую пока не удалось построить из-за катастрофической нехватки денег, но в случае необходимости он знает, что бдеть над оружием блуждающим рыцарям позволяется, где угодно, и что в ту ночь он может хорошо и на славу побдеть во дворе замка, на гумне, дабы к утру, благодаря Господу, были сделаны все надлежащие по такому случаю приготовления и совершены все подобающие церемонии, чтобы Дон Кихот стал наконец настоящим рыцарем и, надо сказать, таким рыцарем, каких в мире ещё надо поискать!

Затем он стал выспрашивать у Дон Кихота, есть ли у него деньги, на что тот ответил, что у него в кармане шаром покати, ибо он никогда не читал в рассказах бродячих рыцарей, чтобы кто-то имел их.

На что сразу загорячившийся хозяин ответствовал, даже начав заикаться, что, видимо, Дон Кихота кто-то обманул, поскольку даже если в каких-то рассказах не было написано, что у блуждающих рыцарей должны быть деньги, то это только потому, что о таких азбучных, самом собой разумеющихся вещах говорить – плохой тон, и это вовсе не значит, что блуждающему рыцырю не подобает иметь при себе деньги или чистую сорочку, и уж тем более не говорит о том, что этих необходимых предметов у них никогда не было. Напротив, продолжил он, у блукающих рыцарей, несмотря на лживые сплетни, которые о них распространяли досужие авторы, что-де сорочек у них вовсе не водилось, или они были сплошь всяким гнильём, на самом деле всегда был изрядный запас свежих сорочек и тугой кошелёк про запас. И что, де, не во всём надо на слово доверять всяким романам, которые ещё неизвестно кто насочинял на потребу всякой сомнительной публики и они всегда имели при себе как чистые сорочки, так и даже подковы в подсумках, не говоря уж о баночках с лечебной мазью на худой конец, чтобы исцелять раны, неизбежные во всяких битвах и катавасиях, потому что не часто в полях и пустынях, где им приходится сражаться и получать ранения, найдётся хоть кто-то, кто мог бы исцелить их, если, разумеется, у них не оказывался под рукой мудрый волшебник, готовый тут же спасти их, посадив на какое-нибудь попутное облако какую-нибудь девицу или гнома с склянкой святой воды или целебной микстурой и направив их к нему, дабы он, испив хоть каплю такой жидкости, тут же мгновенно излечивался бы от своих ран, до такой степени, как если бы у него их не было вовсе, но, пока этого у них не было, у прошлых рыцарей было другое – все их оруженосцы, как на подбор, были обеспечены деньгами и другими необходимыми вещами, такими как бинты и мази, и если случалось, что у таких рыцарей не было оруженосцев, что было невероятно редко и странно, они носили всё необходимое в очень маленьких сумочках, которые они привязывали к конской упряжи с таким пиететом, как будто это было что-то самое важное для них, впрочем, подобные обычаи возить с собой седельные сумочки не принадлежит к саамам излюбленным обычаям странствующих рыцарей. И за хозяин даёт ему очень хороший, дружеский совет, хотя мог бы и приказать ему, как новоявленному крестнику, впредь и на веки вечные больше не отправляться в путь без денег, и без упомянутых предостережений, и что он сам скоро увидит, как у него всё пойдёт по маслу, если он будет исполнять его предначертания.

Дон Кихот пообещал в точности сделать то, что ему советовал хозяин и со всей своей пунктуальностью. И следом за тем он отдал приказ себе начать бдеть над оружием, и совершить это в большом загоне, который стоял рядом с постоялым двором, и, собрав все свои доспехи, Дон Кихот, возложил их на перевёрнутое корыто, которое стояло у колодца, и, обняв свой боевой щит, ухватился за копье и с нежностью начал кружить вокруг корыта, почти не заметив, что едва началась прогулка, как кончился день и на постоялый двор пала тёмная ночь.

В это время хозяин рассказывал всем, кто был на постоялом дворе, о безумии своего гостя, о его странном бдении над оружием и о его убийственных латах, которые ему поручено освящать. Постояльцы издалека поглядывали на Дон Кихота, и видели, что он, со смущенным видом, иногда начинает выписывать кренделя вокруг корыта, а потом начинал чинно прохаживаться, или опершись на копьё, вперял очи в в своё оружие, и долго не отводя пристального взгляда.

Был самый разгар ночи, но Луна светила с такой силой, что вполне могла конкурировать с Солнечным светилом, и поэтому всё, что бы ни делал молодой рыцарь, было ясно видно любопытным зрителям. Одному из погонщиков мулов, которые нашли приют ан постоялом дворе, на свою голову пришла затея пойти напоить своих лошадей, для чего потребовалось снять оружие Дон Кихота с водопойного корыта, и Дон Кихот, увидев его, вслух громко сказал:

– О, ты, кто бы ты ни был, дерзкий рыцарь, осмелившийся дотронуться до оружия самого отважного странствующего рыцаря на свете, самого славного из тех, кто когда-либо держал меч! Смотри, что ты наделал, и не трогай моего оружия, если не хочешь заплатить своей жизнью за эту неслыханную дерзость!

Погонщик не обратил ровным счётом никакого внимания на веские доводы Дон Кихота, хотя ему лучше бы было прислушаться к ним, дабы остаться в добром здравии, и схватив латы за лямки, закинул их куда подальше. Увидев такое, Дон Кихот воздел глаза к небу и, обратив свои мысли к несравненной госпоже своей Дульцинее, возопил:

– Узрейте меня, госпожа моя, в наипервейщей беде моей, не лишайте меня своей милости и покровительства и дозвольте мне отмстить за оскорбление, нанесённое моей незапятнанной ничем чести этими подлыми негодяями!

И, высказав эти и другие подобные доводы, опустив на землю щит свой, он поднял копье двумя руками и нанес погонщику такой жуткий удар по голове, что погонщик тут же повалился на землю, и случись Дон Кихоту нанести погонщику ещё один такой же удар, ему уже лекарь не понадобился бы. Совершив это, Дон Кихот собрал своё оружие и вслед за тем стал прогуливаться с тем же спокойствием, что и раньше. Немного погодя, не зная, что произошло, потому что погонщик всё ещё лежал у корыта без чувств – пришёл другой погонщик с намерением напоить мулов, и опять стал снимать оружие, чтобы освободить водопойную колоду, на что Дон Кихот, не говоря уже ни слова и не испрашивая ни у кого ни помощи, ни разрешения, снова отпустил щит и снова поднял копьё, и тут же со страшною силою опустил его, разбив голову погонщика на три или четыре части, после чего тот упал на карачки у корыта и стал искать очки в придорожной траве. На шум сбежались все постояльцы-водоносы во главе с хозяином постоялого двора. Увидев это, Дон Кихот, загрёб щит и, возложив руку на свой меч, сказал:

– О венец земной красоты, сила и стойкость моего ослабевшего сердца, цветок Вселенной, настало время обратить милостивый взор Величия Твоего на бедного пленного рыцаря, который подвержен смертельной опасности ради тебя!

Это придало ему такое мужество, что, если бы сейчас на него набросились все погонщики мира, он не отступил бы ни на шаг. Товарищи двух раненых, увидев их, стали издалека швырять камни в Дон Кихота, который, как можно более ловко отбиваясь от них своим щитом, тем не менее не осмеливался отступить от кучи, дабы не бросать охраняемого им оружия.

Хозяин кричал во весь голос, чтобы его оставили в покое, потому что он уже говорил им, что пред ними сумасшедший, и что он ещё больше сойдёт с ума, и даже если он перебьёт их всех, ему всё равно ничего не будет!

Дон Кихот тоже не отставал от хозяина и горланил во всю глотку, что погонщики – кровавые злодеи и убийцы, а хозяин

замка – злобный, невоспитанный рыцарь, ибо если он согласился с тем, чтобы с благородным бродячим идальго так обращались, Он,

Дон Кихот, как только будет посвящён в рыцари, с ним жестоко поквитается, как тот того и заслуживает!

– А вы, ублюдки, для меня – пустое место!

Идите, идите сюда!

Бросайте свои булыжники, оскорбляйте меня, сколько хотите, ну же, идите сюда, подходите, я вам заплачу полную цену за вашу неописуемую наглость!

Он говорил так громко и решительно, что сразу внушил всем погонщикам дикий страх и отчасти это, отчасти уговоры хозяина, заставили их прекратить швырять камни, а Дон Кихот отпустил раненых с богом и вернулся к дозору подле своего оружия с ещё большей невозмутимостью и спокойствием.

Хозяина уже изрядно достали выходки гостя, и чтобы их поскорее прекратить, он решил поскорее свершить этот мрачный обряд посвящения, чтобы не случилось ещё более горших бед и неприятностей.

И вот, подойдя к нему, он стал для вида лебезить и извиняться за наглость погонщиков, которые стоили Дон Кихоту стольких неприятностей, и пообещал наказать их примерным образом за их неслыханную дерзость. Далее

Он сказал ей, что в том замке нет часовни, но в принципе особой необходимости для такого дела в ней нет, и насколько он осведомлён в процедурах посвящения, то она состоит в хорошем подзатыльнике и ударом шпагой по спине посвящаемого, дело нехитрое,