Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова

– Нет, – сказала племянница, – тут нет ни одной, заслуживающей прощения, и их надо всех побросать поскорее в огонь! Лучше было бы побросать их из окна во двор, и сделав из них кучу, поджарить их, а если нет, перенести их в загон, и там запалить костёр, чтобы дыма поменьше было!

Ключница во всём её поддержала, они обе просто бредили гибелью этих невинных книг, но священник не согласился и настоял на том, что так делать нельзя, и нельзя избавляться от книг, не прочитав ни одного заголовка.

И первым, что маесе Николас дал ему в руки, были четыре тома Амадиса Галльского, на что священник изрёк наставительно:

– Кажется, это тайна для многих, потому что, как я слышал, эта книга была первой из рыцарских книг, напечатанных в Испании, и всё остальные берёт своё начало и происхождение от этой дьявольской ереси, и, как мне кажется, этот образец мерзкой сектантской чепухи, мы обязаны, без каких-либо амнистий, осудить и отправить прямым ходом в огонь.

– Нет, сэр, – возразил цирюльник, – я также слышал, что она является лучшей из всех книг, какие были написаны в этом жанре, и посему, в виде исключения, из чистой любви к искусству, она должна быть прощена.

– Это правда, – сказал священник, – и по этой причине ей на данный момент даруется жизнь! Аминь! Давайте, однако, посмотрим на то, что находится рядом с ней.

– Вот это, – возвестил цирюльник, – «Подвиги Экспландиана, законного сына Амадиса Галльского»!

– Ну, воистину, – сказал священник, – Отец за сына не в ответе! Возьмите-ка, госпожа хозяйка, побыстрее откройте окно и выбросьте сына в общую кучу к покойным родственникам, ведь кто-то же должен дать почин костру, в котором мы сожжём всю эту мерзкую семейку! Вот ведь какая гадость!

Хозяйка очень обрадовалась, и добродушный Экспландиан полетел в кучу, терпеливо ожидая, когда под ним затеплится огонь.

– Дальше! – приказал священник.

– Следом за ним шествует, – сказал цирюльник голосом, какими на площадях проповедуют толмачи, – вернее, хромает Амадис Греческий, и даже похоже, остальные, по моему мнению, все они – дальняя родня Амадиса.

– Дьявольское отродье! Так ступайте все в кучу! – изрёк священник, – Только за удовольствие сжечь королеву Пинтикинестру и вместе с ней пастушонка Даринеля, вкупе с его паршивыми высосанными из пальца эклогами, и гнусную хитромудрую чёртову околесицу этого автора, я бы сжёг даже собственного отца, несмотря на то, что он родил меня, явись он пред мои очи в образе ходячего рыцаря

– Я такого же мнения! – кивнул головой цирюльник,

– А я тем более! – добавила племянница.

– Вот так, – сказала хозяйка, – идите, и вы в загон с ними. И – в кучу их!

Нагрузившись, как могла, тяжёлыми томами, она, видимо, оберегая лестницу от лишних тягот, стала вываливать книги из окна.

– А это кто? – спросил священник.

– Это? – ответил цирюльник, – Это нечто! Пред вами дон Оливанте де Лаура собственной своей персоной!

– О! Автор этой книги, – сказал священник, – был автором «Цветочного Рассадника», как я вижу перед нами лучший специалист по клумбам и нюханью, и на самом деле никто не сможет сказать, какая из двух этих книжонок является более истинной, или, лучше сказать, менее лживой! Я просто признаю, что она точно пойдёт в утиль, за нечеловеческую глупость и высокомерие!

– За этим следует Флориморт из Хиркании! – сказал цирюльник.

– Неужто Мистер Флориморт к нам пожаловал? – повторил священник, – Боюсь и уверен, что и он должен найти своё место в загоне, несмотря на его невероятно гнусное происхождение и дальнейшиеконвульсии, которые названы авторами «приключениями»! Сухость его стиля и корявый язык не оставляют никакой надежды на его помилование и реабилитацию! В загон его и вот этого с ним заодно, госпожа хозяйка.

– Радуйсе, Господе мой! – ответила ключница, и с великой охотой побежала исполнять то, что ей было приказано.

– Это рыцарь Платир! – наконец изрёк цирюльник.

– Да-с! Весьма Древняя книга, – сказал священник, смахивая пыль с дубового переплёта, – и несмотря на это обстоятельство, я ни за какие коврижки не найду в ней того, что заслуживает нашей милости! Милорд! Извольте сейчас же проследовать в огонь!

Сказано – сделано!

Надо сказать, что куча под окном росла на глазах.

Тут священник открыл ещё одну книгу, и они увидели на титуле помпезное заглавие – «Рыцарь Креста».

– Да уж! Ради такого душеспасительного зачина, столь же святого, как и вся эта книга, можно было бы простить её художественное бесплодие и полное тупое невежество, но сколь часто и совершенно справедливо говорят, что за крестом всегда сидит дьявол, что я и не знаю, как тут поступить! … А ну шустро в огонь! Пшла!

Приняв у цирюльника следующую книгу, святой отец сказал:

– Кажется, это «Зерцало Истинного Рыцарства»!

– Я уже знаю пределы вашего милосердия, – сказал священник, – там некий господин Рейнальдос Монтальбан со своими друзьями и сотоварищами, на круг там больше воров, чем у самого Кака, и в массовке участвуют все двенадцать пар Парижских Пэров, во главе с их истинным историком-батописателем Турпином. И честно говоря, я осудил бы их не меньше и не больше, чем на вечное изгнание, даже потому, что у них там присвоена часть изобретения знаменитого Маттео Бьярдо, из которого ткал свою ткань истинно христианский поэт Людовико Ариосто, которого, особливо если я найду его здесь на каком-либо другом языке, а не на его собственном, я не буду уважать ни на грош, но если он говорит на своем языке, я возложу эту книгу на свою голову.

– Кажется он у меня на итальянском, – сказал парикмахер, -и между тем, я его не понимаю совершенно!

– Даже если бы вы его не поняли, – ответил священник, – и мы бы простили господина капитана, лишь бы он не тащил его в Испанию и не сделал из него деревянного кастильца, что лишило бы его естественной ценности. И что бы ни делали все те, кто хочет перевести книгу стихов на другой язык, как бы заботливо они не цацкались с автором и ни проявляли своё мастерство, истошно перевирая слова, они никогда не достигнут того уровня, какой стихи имеют при своем первом рождении. Первородство невозможно продать за чечевичную похлёбку! Словом, я утверждаю, что все эти французские поделки должны быть скорейшим образом собраны и брошены в сухой колодец, и пусть они там отмокают, пока мы не обретём всеобщее согласие в вопросе, что нам дальше делать с таким добрецом. Я боюсь встретить здесь Бернарда Карпианского, который наверняка где-то тут прячется, и другого – по имени Ронсенваль, попав в мои руки, эти поделки, должны сразу перекочевать в руки хозяйки, дабы она тут же передала их огню без какой-либо передислокации. Женщины вообще могли бы быть прекрасными палачами!

Все это подтвердил цирюльник, он хорошо знал своего приятеля, как правильного человека с хорошим вкусом, полагая того прекрасным священником, хорошим христианином и верным другом истины, который ничего, кроме истины в этом мире не признаёт.

Засим, открыв еще одну книгу, он увидел, что это был Пальмерин Оливский, и рядом с ним был ещё один, который прозывался Пальмерин Английский, на что лиценциат сказал целую речь:

– Тэк-с! Оливку растоптать под ногами, растереть в оливковую кашицу, потом в оливковое маслице, огнём неугасимым спалить дотла и развеять пепелок по ветру, чтобы и следа от него не осталось, но Пальму из Англии беречь, как зеницу ока и хранить вечно, в особом драгоценном ларце, подобному тому, который был найден Александром Великим в покоях Дария, предназначив его целиком и полностью для того, чтобы хранить в ней бесценные произведения поэта Гомера. Эта книга, милостивый государь, исключительно ценна по двум причинам: одна заключается в том, что она сама по себе очень хороша, а другая – она ценна потому, что её написал один великий португальский король. Все приключения в замке Бди—Бду-Бдуй прелестны и изумительны, они являют нам автора великим фантазёром, который с большим талантом поддерживает приличный уровень своей писанины, и достигает кристальной чистоты и ясности во всём, что говорит. Я утверждаю, что, будь на то ваше доброе соизволение, господин маесе Николас, что он и Амадис Галльский освобождены от огня, а все остальные, без всякого снисхождения и дальнейшего осмотра, да сгинут в огне!

– Нет, милостивый государь, – возразил парикмахер, – ещё не всё! Вот тут у меня есть ещё один – знаменитый Дон Белианис.

– Ах, вот как! – возразил священник, – за вторую, третью и четвертую части его надо напоить ревенём, чтобы очистить от слишком большой желчности, и ещё нужно изъять оттуда всё, что касаемо Замка Славы и других ещё более нагромождённых нелепостей, для чего им потребуется длительный карантин и отстой, в результате коего они будут исправлены, так что нам удасться наконец поступить с ними милостиво и по справедливости. И пока что вы держите их, друг мой, дома, но, ради Бога, спрячьте куда подальше и, молю вас, не давайте никому их читать!

– Да, с превеликим удовольствием! – ответил цирюльник.

К тому времени изрядно подустав от разглядывания обложек рыцарских романов, он приказал хозяйке собрать все оставшиеся инкунабулы и выбросить их из дома. Она не была не слепа, ни глуха, и ей доставляло гораздо большее удовольствие носить книги в костёр, чем ткать огромные полотна за ткацким станком. Ей так хотелось выбросить книги в окно побыстрее, что она схватила в охапку сразу восемь штук. Оттого, что книг было слишком много и они были слишком толстые, и их трудно было удержать, одна из книг свалилась прямо под ноги парикмахера, который тут же поднял её, чтобы посмотреть, что это там такое завалялось, и увидел заглавие: «История знаменитого рыцаря Тиранта Белого».

– Оу! Сколь милосерден наш Господь! – воскликнул священник, возвысив голос почти до крика, – А вот и достойная мишень для нашего внимания и сосредоточенности! Подай-ка мне, приятель, вот это, как я разумею, истинное вместилище мирской радости и сокровищницу мирских утех. Итак, вот пред нами дон Кьюрилейзон де Монтальбан, храбрейший рыцарь, и его брат Томас де Монтальбан, и рыцарь Фонсека, тут же изображена непередаваемая и несравненная битва Тиранта с огромным догом, на фоне острот Девы Удовлетворяшки, которые перемежаются с любовью и дерзкими выпадами вдовы Подъелдыки, пока наконец не заявляется госпожа Императрица, прозябающая в любви с Ипполитом, её верным конюшим. Согласитесь, милорд, что по своему стилю и достоинствам – это лучшая книга в мире: здесь рыцари рождаются едят, спят и умирают на своих кроватях и пишут завещания перед смертью, и всё это на наших глазах! Ничего такого в других книгах этого жанра нет и в помине. И между тем, и утверждаю это, тот, кто это насочинял на потребу публики, при всех красотах стиля, нагородил в своём сочинении столько глупостей, что остаток жизни должен бы закончить на галерах. Отнесите его домой, прочитайте его и удостоверьтесь в моей правоте, вы увидите, что всё, что я вам сказал – это истинная правда!

– Идёт! Я так и сделаю! – ответил цирюльник, – но что мы будем делать с оставшимися мелкими книгами?

– Эти, – сказал священник, – должно быть, не из кавалерии происходят, это не рыцарские романы, это чистая поэзия.

Он раскрыл на середине толстенький том, и вдруг увидел, что это Диана Хорхе Де Монтемайор, и сказал, полагая, что все остальные в таком же духе:

– Они не заслуживают того, чтобы их сожгли, как и другие, такие же, потому что они не причинили и не причиняют никому вреда, который причинили рыцарские романы, это развлекательные, хорошие книги, и они не несут никому никакого вреда.

– Господи! – сказала племянница, – Умоляю вас! Давайте их спалим поскорее вместе с остальными книжонками! Прошу вас, повелите их сжечь, как и те, потому что не так уж невероятно, что, исцелив моего бедного дядю от рыцарской болезни, он, читая эти и увлёкшись стишками, не пожелает стать пастырем или пастушком и не пойдёт бродить и шастать по лесам, лугам и полянам, что было бы ещё хуже, чем читать рыцарские романы, захочет на худой конец стать поэтом, что, как говорится, неизлечимая и прилипчивая болезнь со смертельным исходом.

– Верно говорит эта девица, – сказал священник, – и будет логично изъять у нашего друга все поводы для сумасшествия и других подвохов и каверз. Итак, как мы начинаем с Дианы Монтемайор, мне кажется, что она не горит, и сжигать её не надо, рановато, а надо отнятьу неё все, что касается мудрой Фелиции и этой мутной заколдованной воды, от которой у меня изжога, и почти все старые, длинные, занудные стихи, и оставить ей в добрый час её прозу и честь быть первой среди подобных книг.

– Следом за ней, – сказал цирюльник, – устремим свои взоры на так называемую Вторую Диану, или Диану Салмантинку, а в придачу к ней другую, но с тем же названием, автором которой является Гил Поло.

– Ну что ж, – ответил священник, – сопроводим Саламатинку в костёр, а Гиля Поло будем хранить, как зеницу ока, словно его написал сам Аполлон! Поторопитесь, милорд, и давайте заканчивать экзекуцию, а то и до свету не управимся!

– Эта книга, – сказал цирюльник, открывая следующую инкунабулу, – десятитомник «О Судьбе Любви», составленный Антонио Де Лофрасо, сардинским поэтом.