С закрытыми глазами, или Неповиновение

– Мишенька! – она навсегда рядом со мной. – Только ты один поверишь в вертолёт.

– У этих бандитов есть и не такое оружие! – продолжал кричать, но кричать надо было не об этом. – Он жив! – кричал. – Он лежал в постели, а я начал целовать его руку, потом лицо, он крепко схватил мою ладонь, а я спрашивал его: "Ты помнишь Нехаму?" Он сжал губы, его глаза сузились, а в щёлках появились слёзы. Он не сказал ни слова, на приподнятой подушке голова откинулась в сторону, но он крепко сжимал мою ладонь. Ему 93 года! – кричал я.

– Он меня вспомнил? – голос Нехамелэ дрожал.

– Он не ответил, такая болезнь. Но я видел, как появились слёзы в его глазах.

– Он чудо! Последнее письмо от него было лет двенадцать назад. Он звал меня в страну и не понимал, почему я не могу вернуться.

– Теперь по порядку. Нашёл его телефон, позвонил, говорил с его женой. Она обрадовалась, что помнят те, кого он лечил, связала меня с их дочерью – она у родителей сейчас за главного.

А у дочери первое слово не "алё", а "шалом". Подумал, что это у неё от отца. Она меня и пригласила. Вот такая радость!

И я поехал к ним, вышел из автобуса на следующей остановке от нужной и позвонил ей выяснить, как идти, но запутался, и она пошла мне навстречу. Возбуждённо переговаривались по телефону, ожидая встречи. Она сказала, что в широченных брюках, а я был в шляпе по случаю ханукальных дней. И вот увидел её на другой стороне шоссе: широко вышагивает, рука с телефоном возле уха, устремлена вперёд. Закричал ей в телефон, что я напротив. Хотел сразу ринуться через шоссе к ней, чтобы она не начала переходить. Но пришлось обходить машину, так как проход между машинами, припаркованными к тротуару, был не передо мной, а между тем она вошла между машинами в проход, который оказался прямо перед нею. Тогда я побежал, не обращая внимания на машины, и первым добрался до середины шоссе, и она вернулась на тротуар.

Весёлые, шли мы к их дому. Я отвечал на те же вопросы, как в первый раз, когда позвонил её маме, а потом ей. Сейчас тоже сказал, что доктор спас. "От кого спас?" – это она спросила осторожно. Как можно непринуждённо ответил: "От кэгэбэ". Она продолжала улыбаться, но уже немного в сторону от меня. Я только добавил для полной ясности, что кэгэбэ израильский.

Тут мы вошли к ним. К нашим улыбкам прибавилась улыбка её матери. Я, радостный, суетился вокруг доктора, и один раз поймал недоверчивый взгляд дочери. Когда прощались, я попросил её написать несколько слов из биографии доктора, но не пояснил о желании поставить ему при его жизни памятник в книге. Договорились, что она позвонит, когда это приготовит, но уже знал, что мне сюда больше не зайти.

А она попросила, чтобы ты по электронной почте написала письмо. Это от недоверия. Продолжения не будет. Уходя, оставил им свои книги и эту незаконченную.

– Мишенька, спасибо.

– Нехамелэ, спасибо, что ты есть.

Щелчок.

Щелчок.

– Мишенька, я послала ей письмо, она ответила мне, и я тоже ответила ей. Вот они.

"19.12.06… Я очень благодарна твоему отцу, д-ру Моше Гольдгреберу, который трижды спас мою жизнь и жизнь моего ребенка… Уровень и глубина его доброты были поистине необыкновенными".

"22.12.06. Спасибо за твое письмо, наполненное добрыми словами. Можешь ли ты мне написать, что конкретно случилось, что нужно было спасать твою жизнь и твоего ребенка?.. я бы хотела прочесть, чтобы лучше понять намерения твои и Михаэля"…

"22.12.06… Он спас меня трижды, давая мне советы, противоположные советам других врачей, которые убивали меня. Я бы очень была тебе благодарна за его фотографию в память о том добре, что он для меня сделал"…

– Нехамелэ, эти хрустальные ступеньки к памятнику Моше ты высекла из своей души.

– Мишенька, а это из его последних писем.

"3.4.1987. Дорогая Нехама, я очень хорошо помню тебя, так как считал тебя очень важной пациенткой (в смысле медицинском). Потом ты исчезла, и я удивлялся, что произошло с тобой. Сейчас я пока не собираюсь ехать в Нью-Йорк. Поэтому, если ты хочешь увидеть меня, ты должна приехать сюда. В Иерусалим… Твой д-р М.Б. Гольдгребер".

"18.9.1988. Дорогая Нехама, большое спасибо за прекрасную открытку с Новым годом и приложенные к ней добрые пожелания… Когда ты думаешь посетить Иерусалим? Твой д-р М.Б. Гольдгребер".

"12.10.1989. Дорогая Нехама… Твоя история печальна… Ты не упомянула состояние своего здоровья… Иерусалим расширяется и становится еще более и более красивым… Твой д-р М.Б. Гольдгребер".

"1990. Дорогая Нехама… мы тоже желаем тебе и твоему сыну здоровья и счастья в наступающем году и во всех последующих годах. Не думаю, что я спас твою жизнь, как ты пишешь в письме, потому что мы думаем, что все, что происходит – это деяние Кадош Барух Гу, и мы только его посланцы… Твой д-р М.Б. Гольдгребер".

"3.10.1990. Дорогая Нехама! Я вижу, что идиш для нас – маме лошн. И поэтому желаю хорошего года и хороших всех следующих лет тебе и твоей семье и всему Клаль Исраэль… Твой д-р М.Б. Гольдгребер".

"23.12.1990. Дорогая Нехама! Большое спасибо за прекрасную открытку, присланную мне, и приложенные к ней сердечные пожелания на трёх языках… Твой д-р М.Б. Гольдгребер".

"28.4.1992. Дорогая Нехама, спасибо за твоё письмо и за приложенную к нему чашку для мёда. Это чудное произведение искусства, и мы будем пользоваться ею и вспоминать о тебе… Всего самого лучшего. Твой д-р М.Б. Гольдгребер".

– Нехамелэ, это Моше высек из своей души, а ты это сохранила и теперь это тоже твоё – эти хрустальные ступеньки к его памятнику.

Щелчок.

Потом я перевёл рассказ Нехамелэ на иврит. Копии писем доктора Моше лежали на столе. И я позвонил его дочери, что всё это могу передать им.

Она вежливо ответила:

– Михаэль, – сразу же отметил, что назвала меня по имени, – мы не заинтересованы.

Я знал, что не будет иначе.

– Всего хорошего, – тоже вежливо сказал и положил трубку.

Это главное достижение кэгэбэшни – большее, чем атомная бомба, которая уже никого не спасёт. Чтобы применить её, надо не уничтожать народ, а любить и беречь его солдат, хотя бы как Гарри Трумэн.

Теперь открытие памятника. Только вырублю ещё одну ступеньку к нему, не из хрусталя, это могут только Нехамелэ и Моше.

"Без оплаты работал врачом сорок два года в больнице на улице Маркус 17, во дворе которой живёт".

Поднял памятник ступенькой выше.

Щелчок.

– Нехамелэ, памятник доктору Моше при его жизни!

– Мишенька, никто лучше нас не сделает. Ты мне только скажи: за что убивали?

– Нехамелэ, мы очень любим этот вопрос. Ой, как любим! Когда нас спрашивают: "За что?" А за "что" – можно?

– Мишенька, только скажи.

– Нехамелэ, ты знаешь.

– Мишенька, что я им сделала? Ну, если бы хоть плюнула в одного из важных в 1973 году во время праздничного парада на трибуне, на которую мне дали входной билет, – ведь это за их подписью убивали. Так ничего же не было. За что жизнь изуродовали?

– Нехамелэ, ответ в твоей книге жизни.

Щелчок.

Из книги жизни Нехамелэ.

«Начиная с 1967г. я всегда открыто носила небольшой магендовид. В День пионеров, 19 мая 1970 года, зная, что в этот день там бывает много людей, я решила пойти на Красную площадь в платье с нашитым на него жёлтым магендовидом величиной в пятнадцать сантиметров. Пусть все увидят, как евреям плохо в России. Жёлтый магендовид на зеленом платье был хорошо виден. На площади действительно были большие толпы. И много иностранцев. Они обращали на меня внимание и просили сфотографироваться со мной. Иностранцы-евреи ещё и разговаривали со мной.