Очерки истории медицины

Рис. 18. Первые исследователи йода. Слева направо: Б. Куртуа, уголок Парижа, где (напротив церкви) находилась его лаборатория, Ж.-Л. Гей-Люссак, Х. Дэви, У. Праут

При нагревании они вновь превращались в фиолетовый пар. Далее Куртуа из-за финансовых затруднений обратился для продолжения исследований к помощи друзей-химиков Николя Клемана (1779–1841) и Шарля-Бернара Дезорма (1777–1862), которые подключили к изучению свойств «темных кристаллов» виднейших специалистов того времени: выдающихся французских ученых Ж. Л. Гей-Люссака (1778–1850) и А.-М. Ампера (1775–1836). Последний поделился пробами с находившимся в Париже в октябре 1813 г. корифеем британской науки сэром Хэмфри Дэви (1778–1829). Интересно, что Франция и Британская империя в тот момент находились в состоянии войны, однако приезд Дэви в Париж одобрил лично Наполеон Бонапарт. Дэви был знаменит настолько, что стал героем английского фольклора: первый лимерик, шутливая эпиграмма в особом, популярном доныне на Британских островах стиле, был создан именно о нем, по случаю открытия им натрия.

Итак, ученые враждующих государств стали совместно исследовать новый компонент порохового сырья – что было бы, вероятно, немыслимо в прагматическом XX веке. Гей-Люссак предполагал, что фиолетовые пары либо кислородосодержащее соединение, либо новый элемент. Дэви и его молодой слуга, лаборант-самоучка, в будущем – прославленный физик Майкл Фарадей (1791–1867), всегда путешествовали с портативной лабораторией. Они пришли к выводу, что вещество не является производным хлора, а представляет собой новый элемент, аналог хлора.

29 ноября 1813 г. Ш.-Б. Дезорм и Н. Клеман выступили на заседании Императорского института в Париже с первым сообщением об открытом Куртуа веществе и кратким описанием его свойств. А 10 декабря того же года Дэви отсылает в лондонские «Записки Королевского общества» отчет о своих экспериментах, предполагая, что открыт новый элемент, и описывая гомологию между ним и хлором. Тогда же он предложил для элемента название «iodine» – по аналогии с английскими названиями хлора и фтора и за фиолетовый цвет его паров. Ж. Л. Гей-Люссак опубликовал статью о свойствах новооткрытого элемента позже: 1 августа 1814 г. В ней он признал элементарный статус йода и предложил название «iode», вошедшее во многие языки, в том числе в русский. Несмотря на серьезные споры двух великих ученых, живших по разные стороны Ла Манша, о приоритете установления элементарной природы йода, оба корифея единогласно признали первооткрывателем Б. Куртуа, которому позже (1831 г.) и была присуждена премия Института Франции в 6000 франков.

Куртуа принялся производить и распространять йод и его соединения на коммерческой основе, однако его бизнес шел не очень удачно, и умер даровитый химик, первооткрыватель йода, в крайней бедности. Между прочим, он первым (вместе с коллегой – Арманом Сегеном) выделил и морфин. По иронии судьбы, торговля именно тем, что открыл Куртуа, стала впоследствии источником многомиллионных прибылей. Уже в первые годы после открытия йода он был применен Уильямом Праутом (1785–1850) и Джоном Эллиотсоном (1791–1868) для лечения зоба в лондонской больнице Св. Томаса.

О таком «рыцаре щита», как Праут (см. рис. 18), стоит рассказать подробнее. Он чем-то напоминает своего современника К. Х. Парри. Праут был философом, теологом, врачом, натуралистом и гениальным протобиохимиком. Он выделил соляную кислоту из желудочного сока, дал первые описания мочевых и желчных камней, создал классификацию пищевых веществ на сахаристые, маслянистые и альбумозные, а также продвинул вперед теоретическую физику: ввел понятие «протил», аналогичное единице атомного номера элементов. Иными словами, он догадался, что все элементы могут представлять соединение «протилов» (что известно как гипотеза Праута), то есть водородных атомов. Поистине, это был провозвестник открытия протона и элементарных частиц! Жаль, что свой клинический опыт терапии зоба йодатом калия Праут и Эллиотсон, как и Парри в аналогичной ситуации, опубликовали с большим опозданием (1834). Первый же в истории массовый клинический эксперимент по йодотерапии с участием более чем тысячи пациентов провел в 1820 г. женевский врач Жан-Франсуа Куанде (1774–1834), добившийся улучшения более чем у половины пациентов (рис. 19).

Рис. 19. Слева направо: Дж. Эллиотсон, Ж.-Ф. Куанде, Ж. Г.-О. Люголь, Ж. Б. Буссиньоль

Английский врач Эндрю Файф (1819) обнаружил, что именно йод являлся действующим началом народных и средневековых снадобий от зоба из морских губок. Однако у склонных к аллергии лиц при продолжительном приеме даже средних доз йодидов наблюдаются признаки так называемого йодизма, впервые описанного как раз Ж.-Ф. Куанде, работавшим с очень большими его дозами: бессонница, мучительные боли в области тройничного нерва, сердцебиения, повышенная возбудимость, иногда – похудение. Могут возникать лихорадка, диспепсия, протеинурия, весьма характерны самые разные кожные высыпания. Тяжелые случаи йодизма – т. е. вызванного йодной нагрузкой освобождения гормонов щитовидной железы – могут быть очень опасны. Так, уже одна из первых пациенток Куанде, дама из высшего швейцарского общества, погибла «от нарушения дыхания» при явлениях, напоминающих современным врачам аллергический шок. В 1820 г. Куанде описал и осложнение йодотерапии, которое, по всей вероятности, было аутоиммунным тироидитом, хотя такой болезни медицина того времени еще не знала. Проблема зоба волновала не только обитателей Альп и Пиренейских гор. В Новом Свете, в Колумбийских Андах, еще в 1824 г. немецкий путешественник-энциклопедист Александр фон Гумбольдт (1769–1859) обнаружил массовый зоб не только у людей, но и у… кроликов, подметив облегчение у тех горцев, которые переселялись на равнину. Молодой французский инженер Жан-Батист Буссиньоль (1802–1887), позже прославившийся как агрохимик и почвовед и сформулировавший основы представлений о кругообороте азота в природе, вместе с вышеупомянутым Арманом Сегеном (1767–1835) опробовали в 1833–1834 гг. способ профилактики зоба в Андах морской солью, впрочем, не связывая это с йодом. А за 2 года до них бразильский врач Франсишку Фрейре Алемау (1797–1874) предложил своему правительству программу государственной йодной профилактики зоба, опередив свое время на десятилетия. Но отцы бразильской нации упустили шанс опередить в этом вопросе Европу.

Однако применение йода в медицине ширилось, так как даже до открытия микроорганизмов было оценено его благотворное антисептическое влияние. По инициативе самого основоположника французской фармакологии и патофизиологии Франсуа Мажанди (1783–1855) уже в 1821 г. йод включили в национальную фармакопею. Россия не отставала от мировых медицинских тенденций эпохи: маститый отечественный фармаколог Александр Петрович Нелюбин (1785–1858), изобретатель знаменитого дезинфицирующего раствора хлорной извести, уже в 1827 г. в капитальном труде «Фармакография» посвятил применению йода в медицине 71 страницу. Французский врач и химик Жан Гийом-Огюст Люголь (1786–1851) предложил 3 % раствор йодида калия, доныне носящий его имя, для лечения чахотки. Чахотку раствор не излечивал, но оказался хорошим отхаркивающим средством: теперь, два столетия спустя, открыли, что он опосредует этот эффект через влияние на продукцию в бронхах белка – переносчика йодид-и хлорид-аниона, пендрина. Такой же белок имеется и в щитовидной железе, а также внутреннем ухе.

К концу XIX века медики применяли уже сотни йодсодержащих лекарств, а йод стал одним из самых популярных медикаментов. Множились, к сожалению, и примеры йодизма и других побочных эффектов йодотерапии. Не случайно еще земляк и современник Куанде женевский хирург Жан-Пьер Колладон (1769–1842) возвысил голос против «йодной моды», предупреждая о возможных негативных последствиях злоупотребления новым медикаментом.

Йод в тот период перепробовали чуть ли не при всех инфекциях. О роли бактерий в их развитии тогда еще не знали, и даже Н. И. Пирогов (1810–1881) до поры до времени называл инфекции «миазмами», а сам термин «бактерии» только в 1835 г. был предложен немецким врачом К. Г. Эренбергом. В ряде опытов Duroy обнаружил, что йод обладает сильным противогнилостным действием, даже в отсутствие доступа воздуха: «Йод химически соединяется с животными веществами (с мясом, клейковиной, кровью, белком, молоком и т. д.), не изменяя при этом их физических свойств (как это делают хлор и бром), и имеет большее сродство к протеиновым соединениям». Он сделал вывод о том, что «следовало бы испытать внутреннее и наружное употребление йода в миазматических заражениях, эпидемических и гнилостных болезнях (при холере, желтой лихорадке, тифе, гангрене, госпитальном антоновом огне и т. д.). Может быть, и сифилитический яд лишился бы от йода своего заразительного действия?» Много позже это предвидение проверил Нобелевский лауреат иммунолог Пауль Эрлих (1854–1915) – и при третичном гуммозном сифилисе оно частично подтвердилось.

Первым использовал йод как антисептик врач Буанэ (Boinet). Настойку йода применили против «антонова огня» (гангрены) при огнестрельных ранениях и заметили, что через 4–5 дней местного ее применения наступает явное улучшение в состоянии больных. Недостатком этой терапии была боль (знакомая каждому, кто хоть раз в детстве испытал нанесение йода на царапины), но, впрочем, уступающая по своей жестокости той, которая происходит от прижигания ран раскаленным железом, которым и лечили в «дойодную» эпоху. Поэтому рекомендовали применять настойку йода у трусливых больных.

Простые препараты йода широко в хирургии еще долго не использовались, по-видимому, из-за достаточно высокой его стоимости. Н. И. Пирогов вспоминал: «…я получил от Лоссиевского (гл. доктор 2-го военно-сухопутного госпиталя, где Н. И. Пирогов возглавлял хирургическое отделение) однажды бумагу, в которой он мне писал следующее: «Заметив, что в Вашем отделении издерживается огромное количество йодовой настойки, которою Вы смазываете напрасно кожу лица и головы, я предписываю Вам приостановить употребление столь дорогого лекарства и заменить его более дешевыми». Н. И. Пирогов отверг подобную «экономию», а позже, в 1847 г., применил настойку йода на Кавказе при лечении ран в военно-полевых условиях и сделал ряд сообщений о его использовании в хирургии.

Любопытно, что йод содержится практически во всех живых и неживых телах. Это дало повод гению русской науки профессору Санкт-Петербургского университета Владимиру Ивановичу Вернадскому (1863–1945) назвать йод «микрокосмической смесью». Его ученику, многолетнему декану географического факультета того же университета, академику А. Е. Ферсману (1883–1945) принадлежат слова: «Нет ничего в окружающем нас мире, где тончайшие методы анализа, в конце концов, не открыли бы несколько атомов йода… Трудно найти другой элемент, который был бы более полон загадок и противоречий, чем йод. Мы так мало его знаем и так плохо понимаем основные вехи в истории его странствований, что до сих пор остается непонятным, почему мы лечим при помощи йода, и откуда он взялся на Земле» (рис. 20).

В биосфере йод всегда связан с водой. В. И. Вернадский писал: «Я полагаю, однако, что в реальном мире, рассматривая влияние окружающей среды на атомы йода, никак нельзя не учитывать влияния на них воды уже по одному тому, что гигантская масса йода на нашей планете находится в водах океана». Об этом знали уже в середине XIX в., вот цитата из журнала «Друг здравия», популярного в России в то время, за 1858 г., где опубликован реферат статьи доктора Буанэ: «…у некоторых отравление йодом иногда возникает только лишь вследствие одного пребывания на берегу моря (известно, что море наиболее содержит в себе йод в разных составах)».

Рис. 20. В. И. Вернадский (слева) и А. Е. Ферсман. Москва, 1941 г. Фотоархив Минералогического музея им. А. Е. Ферсмана РАН

Не удивительно, что сразу после открытия йод обнаружили в дождевой воде и даже в граде. Оказалось, что он находится в разных странах в большем или меньшем количестве в земле, водах, питательных веществах. Заметили, что в районах, где нет йода, «также встречаются зоб, кретинизм, золотуха, лимфатическое телосложение, чахотка, словом – все болезни, зависящие от общей слабости организма». Тогда и предположили, что на здоровье народа должен влиять атмосферный йод, и стали исследовать его и в воздухе. Вскоре француз Гаспар Адольф Шатен (см. ниже) установил, что йод в воздухе находится в свободном состоянии. Итак, уже к 50-м годам XIX в. осознали, что «йод есть одно из наиболее распространенных в природе и особенно полезных для врачебной цели веществ. Но этот драгоценный металлоид есть не только наружное или внутреннее лекарство, подобно другим врачебным средствам, а составляет еще и пищу, необходимую для жизни» («Друг здравия»).

Но вернемся к тироидологии, в которой к середине XIX века созрела настоящая революция: было описано первое аутоиммунное заболевание щитовидной железы и, как показывает современный анализ, первая полиорганная аутоиммунная болезнь человека. Революция обычно пожирает своих героев, и поэтому не удивительно, что некоторые из «рыцарей щита» этой эпохи – поистине трагические фигуры.

Важнейшей в истории тироидологии трагической личностью, которая, возможно, вдохновила И. С. Тургенева на создание одного из самых ярких литературных образов – Евгения Базарова, – стал окружной врач из старинного городка Мерзебурга (Тюрингия) Карл Адольф фон Базедов (1799–1854). Его именем в германоязычных странах и в Восточной Европе назвали описанный им в 1840 г. диффузный токсический зоб (рис. 21).

Базедов, «врач по призванию и сын уважаемого семейства», родился в Дессау, в семье государственного служащего Людвига Базедова (1774–1835), которому было лишь 24 года, а он уже «дорос» до президента местной консистории и советника герцога Ангальт-Дессау. Дед Базедова, известный в Германии общественный деятель, гуманист и педагог Йохан Бернхард Базедов (1724–1790), вошел в историю немецкой педагогики. Его мать Йоханна (урожденная Крюгер, 1774–1838), очень образованная женщина, была тетей блистательного художника-портретиста Франца Крюгера (1797–1857), который и создал единственный прижизненный портрет своего кузена, врача Базедова, хранимый ныне в Мерзебурге. Кстати, Франц Крюгер, придворный художник прусского и русского императоров, знаменит портретами августейших особ, а также парадными полотнами; двадцать четыре его картины, в том числе портрет Николая I, украшают коллекции Эрмитажа. Фридрих, старший брат Базедова, унаследовал отцовскую стезю, став главой окружного управления Дессау. Сестры Адельхайд и Адольфине Юлия прожили больше 80 лет. Адельхайд вышла замуж за поэта-романтика Вильгельма Мюллера, на чьи стихи писал романсы Шуберт (по легенде, студент Карл Базедов был прототипом героя популярнейшего среди этих романсов). Племянник Базедова, сын поэта В. Мюллера востоковед Макс Мюллер (1823–1900), не побывав ни разу в Индии, в таком совершенстве изучил в Оксфорде санскрит, что стал одним из столпов мировой индологии и религиоведения. Сам Карл Базедов слыл хорошим скрипачом, любил музыку Бетховена, знал европейские языки.

Рис. 21. Жизнь и труды К. А. фон Базедова: 1 – Й. Б. Базедов, 2 – Л. фон Базедов, 3 – К. А. фон Базедов, портрет кисти Ф. Крюгера, Клиника им. Базедова, Мерзебург, Германия; 4 – П. Крукенберг, 5 – И.-Ф. Меккель-младший, 6 – титульный лист дипломной работы К. А. фон Базедова; 7 – герб семейства фон Базедов на фамильной печати; 8 – вокзал г. Мерзебурга 1846 г.; 9 – объявление о смерти К. А. фон Базедова в «Мерзебургском листке»; 10 – титульный лист первой публикации К. А. фон Базедова об «экзофтальмическом зобе»; 11 – автограф К. А. фон Базедова (вверху) и супружеское фото четы фон Базедов; 12 – улица в Мерзебурге, на которой жил К. А. фон Базедов; 13 – титульный лист публикации К. А. фон Базедова о пучеглазии; 14 – фрау G. с диагнозом экзофтальмического зоба, рисунок К. А. фон Базедова; 15 – памятник на могиле К. А. Базедова на Сикстинском кладбище Мерзебурга

Исключительно талантливая семья Базедовых не была, впрочем, знатной. Отцу Карла Базедова, Людвигу Базедову, пожаловали дворянство лишь в 1833 г., и доктор Карл Адольф стал «фон Базедовым» уже зрелым человеком. Он вырос и закончил гимназию в Дессау. На счастье медицины, распределение 16-летнего Карла в голландские морские кадеты (он «рвение к морской службе выказывал») успехом не увенчалось, и в 1819 г. он приступил к изучению медицины в университете Галле. Эта школа славилась медиками, заложившими основы ятрохимии и системного информационного подхода в патологии (Г. Э. Шталь и др.). У молодого Базедова были блестящие учителя: патолог, терапевт и хирург, занимавшийся, в частности, глазной патологией, Петер Крукенберг (1788–1865); хирург, фармаколог и физиолог Карл Август Вайнгольд (1782–1829), а также анатом Иоганн-Фридрих Меккель-младший (1781–1833). Последний и стал руководителем дипломной работы Базедова об усовершенствовании метода ампутации голени, успешно защищенной в 1821 г. Позже Базедов с гордостью писал: «Еще больше обрадовался я, когда увидел позднее, что известный Вайнгольд во время проведения подобной операции на голени формировал описанные мной доли, и эта операция прошла очень успешно».

В медицине особенно важна возможность, по выражению Исаака Ньютона, «стоять на плечах гигантов». Основательная подготовка позволила Базедову уже в 1822 г. получить лицензии и на акушерскую, и на хирургическую практику. Для прохождения аналога современной ординатуры он отправляется во Францию, где в знаменитой клинике Отель-Дье его наставником стал великий Гийом Дюпюитрен (1777–1835), уже тогда успешно оперировавший зоб. В то время в Париже Рене-Теодор Гиацинт Лаэннек (1781–1826) разработал передовую медицинскую технологию эпохи: аускультацию с помощью стетоскопа, которой овладел и Базедов.

24 апреля 1822 г. Базедов приехал в Мерзебург и стал там семейным врачом, обслуживая и городское, и окрестное население. Работал он с «огромным рвением и упорством» и был не только трудолюбив, но и одарен как хирург. Успешно прооперировав дочь председателя медицинского совета Нимана, он быстро завоевал авторитет. Интересно, что будущий гений естествознания (автор терминов «экология», «питекантроп», «филогенез» и др.), выдающийся биолог-эволюционист Эрнст Хайнрих Геккель (1834–1919), подаривший миру емкое определение болезни как «опасного приспособления», в детстве и отрочестве семнадцать лет прожил в Мерзебурге и, скорее всего, был пациентом Базедова.

В Мерзебурге хранятся свидетельства бескорыстия и подвижничества Базедова: он бесплатно лечил бедных, был волонтером на ликвидации холерной эпидемии 1831 г. в Магдебурге, когда многие медики просто сбежали из города. Он успешно боролся с холерой и в Мерзебурге (1833, 1849 и 1850 гг.). По сути, Базедов был общественным деятелем, напоминающим по стилю и содержанию работы русских земских врачей, ибо как и они занимался и лечебной, и социальной медициной. Он одним из первых вел амбулаторные карты больных, внедрил методы климато- и курортотерапии, разрабатывал меры помощи приемным матерям и их детям, практиковал гигиеническую оценку питьевой воды, внеся большой вклад в коммунальную гигиену и промышленную токсикологию. В эпоху гигиенической безграмотности он добился в своем округе запрещения токсичных красок: «… Ежегодно тысячи центнеров мышьяка добываются из недр земли, чтобы в качестве неотъемлемого признака роскоши в непосредственной близости от людей отравлять их!» Он первым полно описал симптомы отравления такими красками (невралгия, диарея, исхудание, анемия, головокружения и параличи), лично делал анализы для выявления в красках мышьяка и сообщал об этом прусскому министру просвещения, вопреки противодействию фабрикантов.

Его успеху способствовали чувство долга и прямота, настойчивость и систематичность в достижении целей. Уже в 1834 г. он успешно выдержит экзамен на должность окружного врача. С 1838 г. он состоит в Лейпцигском медицинском обществе, поддерживает связи с alma mater в Галле и публикуется в научно-практических изданиях (всего около шестидесяти научных трудов – от оториноларингологии до ревматологии, педиатрии и акушерства). Значительная их часть касается болезней глаз и опубликована в журнале, редактировавшимся одним из будущих учителей Н. И. Пирогова, немецким хирургом и российским дворянином Карлом-Фердинандом фон Грефе (1787–1840). В 1841 г. прусский король удостаивает Базедова почетного звания. Однако лишь в 1848 г. скромный от природы Базедов стал главным врачом округа, обойдя восемь претендентов. Именно при Базедове через триста лет своего существования городок Андреасштифт получил больницу на тридцать коек. Но мировую известность врачу принесли две его статьи о сочетании пучеглазия, тахикардии и зоба с описанием четырех ярких случаев. Это сочетание с 1858 г. до сих пор именуют «мерзебургской триадой».

Читая описания Базедова, можно полагать, что он первым затронул психоневрологические симптомы тиротоксикоза: «Присутствовало значительное выступание до этого здоровых, полностью зрячих глазных яблок; больная при этом спала с открытыми глазами, внешне выглядела пугающе, а в своем поведении была беззаботна и бодра, и вскоре в городе стала считаться безумной», – писал Базедов о больной фрау G. Он подметил у нее потерю веса, потливость, понос, одышку, беспокойство, чувство голода, усиление кровотока в коже, расширение границ сердца с признаками клапанной недостаточности, аменорею и тремор. Пионерские публикации Базедова предопределили интерес австро-немецкой врачебной школы к тиротоксической офтальмопатии, что увенчалось описанием ряда проявлений этого синдрома. Сын К.-Ф. фон Грефе, выдающийся немецкий офтальмолог, погибший от чахотки в 42-летнем возрасте, Альбрехт фон Грефе (1828–1870) в 1864 г. описал типичное для базедовой болезни отставание верхнего века при взгляде вниз. В 1869 г. при базедовой болезни австрийским офтальмологом Карлом фон Карион Штельвагом описаны застывший взор и редкое мигание с ретракцией верхнего века, а в 1883 г. немецким невропатологом Паулем Юлиусом Мебиусом – ослабление или полное отсутствие конвергенции глаз, что имеет ведущее значение в диагностике тиротоксикоза и в оценке эффекта его лечения (рис. 22).

В тироидологии этого периода заметный след оставил наш великий врач-физиолог Сергей Петрович Боткин (1832–1889) в эпоху, когда функции гипофиза были не изучены, интуитивно чувствовавший, что должна существовать центральная регуляция роста и функций щитовидной железы. Он является создателем нейрогенной теории патогенеза базедовой болезни: «Горе, различного рода потери, испуг, гнев, страх неоднократно были причиной развития и иногда крайне быстрого, в течение нескольких часов, самых тяжелых и характерных симптомов базедовой болезни». И далее: «Влияние психических моментов не только на течение, но и на развитие базедовой болезни не подлежит ни малейшему сомнению. Это обстоятельство дает мне право как клиницисту смотреть на базедову болезнь, как на заболевание центрального, черепно-мозгового характера». При описании этой болезни он обращает внимание на сердечную одышку, на неравномерность предсердных сокращений (аритмию), на контраст между высоким наполнением и резкой пульсацией артерий в системе общей сонной артерии и едва прощупываемым пульсом на лучевых артериях и особенно – на психику больных: пугливость, тревожность и нерешительность, раздражительность, беспокойство, которые в диагностике болезни он считал более важными, чем зоб и даже экзофтальм. Впрочем, С. П. Боткин первым в России описал и клинику микседемы.

Рис. 22. Слева направо: А. фон Грефе (фото К. Вильдта); К. фон Каррион-Штельваг; П. Ю. Мебиус; С. П. Боткин

Необычный внешний вид больных базедовой болезнью редко кого из врачей оставлял равнодушным. Они описали яркие и полезные в диагностике признаки заболеваний щитовидной железы, ставшие «именными». В связи с появлением методик лабораторно-инструментальной диагностики заболеваний щитовидной железы большинство этих рыцарей и верных оруженосцев науки оказалось сегодня в забвении. Далеко не полный перечень эпонимических симптомов, описанных медиками разных времен и народов, которые оставили след в тироидологии, включает не менее тридцати наименований, перечисленных в медицинских учебниках и «Толковом словаре избранных медицинских терминов: эпонимы и образные выражения», изданном нами в 2010 г. и выходящем повторным изданием в году нынешнем.

Патофизиологическое мышление Базедова заставляло его объединять симптомы в синдромы и искать их механизмы: наблюдая своих больных от двух до пятнадцати лет, как причину экзофтальма он отметил скопление в глазнице жировой клетчатки, отек и полнокровие (что общепризнанно и сейчас), приписав зоб и офтальмопатию железистому перерождению и «дискрастическим» изменениям состава крови в пораженных органах.

Судьба самого благородного «рыцаря щита» сложилась трагически. Студентом он влюбился в Луизу Фридерику Шойфельхут (1800–1873), дочь юриста судейской коллегии города Галле, и даже посвятил будущему тестю дипломную работу. Но брак был заключен лишь в 1823 г., когда Базедов стал материально независимым. За тридцать с лишним лет супружеской жизни Луиза родила четверых детей (см. рис. 21). Трое из них выросли, одна из дочерей в возрасте шести месяцев погибла от туберкулеза. Так как Базедов был не только практическим врачом, но и патологом, то он лично вскрывал тела своих умерших пациентов, не сделав исключения даже для своей младшей дочери Берты Луизы: «…малышка – к сожалению, моя собственная дочь, умерла в результате частого появления симптомов астмы… Вскрытие показало, что сердце было здоровым, но в легких, печени, селезенке и брыжейке находились многочисленные, порой уже мягкие, туберкулезные бугорки, размером с горошину».

Базедов часто музицировал на скрипке со старшей дочкой-пианисткой, любил охоту, природу и рыбалку, давал званые вечера, души не чаял в домашних питомцах (кошка, собака, малиновка и даже… козел). Его известность ширилась. Он был физически крепок (в возрасте 52 лет прыгнул в реку и спас утопающего мальчика), хворал доктор редко, принадлежа, впрочем, к когорте талантливых и энергичных подагриков. После революции 1848 г. он, оставшийся верным власти, ради плодотворной научной работы отверг приглашение на высокий государственный пост.

8 апреля 1854 г. Базедов был вызван для освидетельствования умершего. Во время вскрытия тела мужчины, погибшего, вероятно, от сыпного тифа, Базедов порезался скальпелем, заразился и через три дня, 11 апреля 1854 г., в половине девятого вечера, скончался. Случай тифа, по-видимому, оказался очень контагиозным: жена умершего пациента, а также санитарка, переодевавшая труп, и кучер погребальных дрог умерли. Выжил лишь секретарь суда, записывавший ход событий.

Похороны Карла Адольфа фон Базедова состоялись на Страстную пятницу, 14 апреля 1854 г., в 6 часов утра на мерзебургском Сикстинском кладбище. Местный проповедник Герман Фробениус в надгробном слове произнес: «Он говорил то, что думал, принимал близко к сердцу болезни своих пациентов и умер не напрасно». Через пять дней в городской газете появилось анонимное объявление: «Похоронили славного человека, для нас он совершил очень много» (см. рис. 21).

Впрочем, могила фон Базедова была вскоре забыта, а в годы Первой мировой войны ее даже сравняли с землей, причем этому, несмотря на протесты общественности, не воспрепятствовали ни государственные власти, ни врачебная палата. И лишь благодаря простому жителю Мерзебурга Арно Майстеру могилу Базедова восстановили. Памятник на ней изображает Смерть в дорожном капюшоне, символизируя неожиданную встречу с нею того, кто дал клятву Гиппократа и до конца честно служил жизни. В 1957 г. правительство ГДР присвоило имя Базедова городской больнице, сотрудники которой поныне ухаживают за его могилой.

Эстафету великих открытий в тироидологии у фон Базедова принял по праву французский ботаник, миколог и фармацевт Гаспар Адольф Шатен (1813–1901). Присутствие йода в дождевой воде, в росе и его летучесть привели Шатена (рис. 23) к предположению, что йод должен находиться и в воздухе. Он первым обнаружил йод в атмосфере Парижа. Здесь его содержание зависело от его количества в верхних слоях почвы и в водоемах. Анализы воздуха и воды позволили Шатену в 1850–1855 гг. найти связь между содержанием йода в окружающей среде и распространением зоба: чем выше в горы, тем меньше йода было в воде и воздухе горных долин Альп и Пиренеев, и тем больше – зоба и кретинизма. Так и появилась первая гипотеза о йод-дефицитном происхождении эндемического зоба. Французская Академия наук признала результаты Г. А. Шатена важными и для их проверки создала комиссию из видных химиков, подтвердивших повсеместное распространение йода, но связь его дефицита с зобом подверглась сомнению: тогда среди 42 (!) причин зоба дефицит йода не упоминался. Тем не менее французское правительство разрешило пилотную программу Шатена по борьбе с зобом в Савойе (1869), основанную на применении йодных таблеток и йодировании соли, полагая, что йод (как антисептик) поможет бороться с антисанитарией, считавшейся главной причиной зоба. Хотя программа имела успех (у 80 % из 5000 детей отметили улучшение в течении болезни) и стала предметом статьи «Искоренение зоба» в престижном журнале «Lancet» (1869), ее прикрыли. Крестьяне, опасаясь, что избавленные от зоба сыновья станут рекрутами французской армии, программу саботировали, к тому же применялись лошадиные дозы йода (от 100 до 500 мг на кг соли), основанные на неточных расчетах Г. А. Шатена. Это провоцировало йодизм и йод-индуцированный гипертироз, который назвали позже «йод-базедов».

Рис. 23. Г. А. Шатен

Однако случаи отрицательного воздействия йода и его соединений на организм отмечались и ранее. Так, уже в 1855 г. А. Хирш заключил, что йодотерапия чревата побочными эффектами и помогает не при всяком зобе. Было показано, что продолжительное употребление даже малых количеств солей йода не всегда безопасно – при йодотерапии может возникать булимия или истощение тела (маразм), увеличиваться нервозность. Также полагали, что настойка йода при приеме внутрь выпадает в осадок, что вызывает раздражение и изъязвление желудка и кишок с потерей аппетита, расстройством пищеварения и похудением.

В 1860 г. французской Академии наук был представлен доклад о йоде, подготовленный знаменитым врачом Арманом Труссо (1801–1867). В нем опровергался способ, предложенный ранее Буане, который состоял в том, чтобы «как можно теснее смешивать йод с питательным веществом и питьем перед его приготовлением и употреблением в пищу». Труссо полагал, что йод лучше принимать тотчас же после приема пищи и даже за обедом, «чем в вине, конфектах, в сухарях и в хлебе». Труссо привел наблюдения д-ра Риллье из Женевы, который доказывал, что йод, даваемый даже в малых дозах для лечения зоба в Швейцарии, «причиняет припадки весьма важные: 1) расстройство пищеварения и его органов; 2) различные нервные расстройства, болезненные изменения отделений и атрофий разных органов; 3) болезнь, которую Куанде назвал «йодовым насыщением», другие врачи – йодной кахексией, а Риллье – «конституциональным йодисмом». Последний, по Риллье, характеризуется совокупностью симптомов: быстрое исхудание (иногда даже ужасающее) одновременно с чрезмерным аппетитом и нервными пальпитациями (так прежде называли трепетание предсердий). «Исхудание иногда доходит до такой степени, что больных вскоре трудно узнать, и они начинают представлять все наружные признаки быстротечной легочной чахотки. Это исхудание обнаруживает сначала атрофию зоба, женских грудей и тестикул; лицо худеет прежде остальных частей тела. А вскоре исхудание делается общим. К этим явлениям присоединяются другие, напоминающие припадки ипохондрии или истерики». Труссо закончил доклад фразой: «Хотя мы и не можем совсем согласиться с существованием йодизма в таком виде, в каком его представляет Риллье, тем не менее, мы обязаны признать, что сочинение Риллье касается одного из самых важных вопросов патогении и терапии». Арман Труссо – корифей французской медицины, которому, помимо вклада в изучение йода, принадлежит приоритет в описании гемохроматоза (под названием: «бронзовый диабет»), а также описание судорожного синдрома при нехватке кальция в крови. Это трагическая фигура. Больной раком поджелудочной железы, Арман Труссо в безнадежном состоянии вел научные самонаблюдения и описал впервые у себя самого важное явление, сопровождающее самые разные злокачественные опухоли: мигрирующий (то есть, обостряющийся и проходящий, то в одном, то в другом венозном сосуде) тромбофлебит. Этот феномен известен как «симптом Труссо» и до сих пор учитывается в онкологической диагностике.