Когда говорит кровь

– Ярна, я… уже…. почти.

– Не вынимай… молю всеми богами, не вынимай, я хочу… чувствовать… хочу… хочу… ах!

Они переплелись телами, превратившись в единое целое. В пульсирующее наслаждение, в котором растворились Мицан и Ярна, постель и дом, гигантский каменный город со всеми его бесчисленными жителями и весь окружавший их мир.

Они были счастливы.

Глава третья: Со всем благодарностями

Стоявший на трибуне посередине Зала собраний Синклита старик закашлялся и замолчал. Его дыхание стало глубоким, тяжелым и прерывистым. Он выглядел даже не старым, а дряхлым. На вид ему легко можно было дать семьдесят и даже восемьдесят, и напоминал он скорее полежавшего в усыпальнице мертвеца, нежели живого человека – настолько он был бледен и худ. Его абсолютно бесцветные глаза глубоко провалились в череп, борода была белее первого снега, а длинные, но сильно поредевшие волосы падали на укрытые красной накидкой плечи, что сгибались под тяжестью побеленного панциря.

Глядя на него сейчас сложно было представить, что когда-то этот измученный старик считался великим воином и полководцем, гордостью армии Тайлара. Даже два года назад в свои шестьдесят он все ещё казался воплощением силы и воинских добродетелей. А сейчас ему было тяжело ходить. Тяжело стоять, тяжело говорить, тяжело жить. Даже чтобы подняться на эту трибуну, ему пришлось воспользоваться помощью двух старейшин. Но здесь, перед Синклитом, он должен был стоять один. Таковы были традиции, и они не делали исключения ни для кого. Даже для Верховного стратига.

Отдышавшись и выпив предложенный ему кубок с водой, старик продолжил, хотя паузы и остановки в его речи стали ещё чаще и длиннее.

– Шестнадцать лет я был Верховным стратигом. Это долгий срок. Но ещё дольше были те… сорок пять… лет, что отдал я воинскому ремеслу и служению государству. Пусть боги и люди будут мне свидетелями: за все эти долгие… долгие годы я ни разу не отступил от данных мной клятв. И нет в этом зале… человека, что смог бы упрекнуть меня в том, что я плохо справлялся со своими обязанностями или был… недостоин их.

Он вновь зашелся долгим сухим кашлем, от которого весь скрючился и зашатался. Кто-то из молодых старейшин подбежал к нему с ещё одним кубком воды, но старик жестом отказался. Он кое-как выпрямился и продолжил свою речь:

– Я всегда следовал зову долга и чести. И сегодня долг и честь призывают меня отступить. Отступить перед врагом, что оказался стократ сильнее меня и с которым мне уже не совладать. Сегодня, во имя безопасности и… ох… спокойствия государства… а-а-а… я вынужден отступить. Отступить перед моим собственным одряхлевшим телом и убивающей его болезнью. С болью и горечью я должен признать, что больше не в силах… м-м-м… защищать Тайлар, а посему, я покидаю должность Верховного стратига.

Трясущимися пальцами старик развязал завязки своей накидки. Она медленно, цепляясь за доспехи, сползла вниз, упав под ноги бывшего полководца. Затем в повисшей в зале тишине с оглушительным грохотом на мраморную плиту рухнул и его нагрудник. Старик повел плечами и наконец распрямился, поморщившись от боли.

– Сегодня я, Эйн Айтариш, перед богами, народом и Синклитом, снимаю… с себя все полномочия… и покидаю все занимаемые посты, дабы удалиться в мое… ох… новое имение на побережье Кадарского залива. Там я желаю провести свои последние дни в тишине и покое. Знайте, что делаю я это с болью в сердце… ох… и надеюсь, что в мудрости своей Синклит найдет мне достойную… замену. Одновременно с этим я покидаю и сам Синклит. Отныне место старейшины от рода Айтаришей… м-м-м… займет мой старший сын… Киран. Ему же я передаю управление родовым поместьем под Венкарой и все дела… моей семьи как новому главе рода. А теперь – прощайте благородные мужи. Да благословят всех нас боги.

Пока двое старейшин помогали ему спуститься и дойти до дверей, каждый в зале провожал его стуком кулаков о подлокотник – традиционным для этих стен выражением признания и поддержки.

К уходу Эйна Айтариша Синклит был готов уже давно и единственное, что удивляло старейшин, так это то, как долго полководец откладывал неизбежное решение. Уже седьмой месяц он не руководил армиями, не посещал заседаний Синклита и почти все время лежал в постели, но упрямо отказывался уходить со своего поста, утверждая, что однажды справится со своей болезнью. Но в итоге болезнь справилась с ним. А его уход, пусть почётный и полный уважения со стороны Синклита, обернулся для него позором. Ведь он, прославленный воин и полководец, что усмирил Дикую Вулгрию, одержал победу над захватившими власть в Кадифе милеками, разбил армии рувелитов в Верхнем Джессире после битвы под Аффором и победил сельханских пиратов, покидал Синклит обессилившим иссушенным трупом, чей вид мог вызвать лишь чувство жалости.

А ведь шанс сохранить достоинство у него был. Но он пренебрег им.

Следом за стариком зал благородного собрания покинул Великий логофет Джаромо Сатти. Как только они вышли, он тут же подхватил бывшего стратига под руку, и мягко улыбнувшись, повел его по коридору.

Первый сановник был одет в изящную тунику из черного шелка, вышитую жемчугом и серебром, черную накидку и черную круглую шапочку. Он был высок, строен и очень красив, причем годы лишь добавили ему шарма, облагородив и оттесав строгие черты его лица. У него были большие карие глаза, тонкие губы и нос с горбинкой. Хотя ему было уже пятьдесят, волосы его аккуратно постриженной бороды без усов, и зачесанных назад длинных вьющихся волос были все так же черны и густы, и лишь на висках слегка серебрилась седина, отчего он казался намного моложе своего возраста. Будучи довольно крепким мужчиной, он почти нес на руках обессилевшего старика, который еле-еле переставлял ноги и постоянно норовил упасть.

– Прекрасная речь, господин Айтариш и прекрасное завершение вашей военной истории. Не познав горечи поражения вы, по велению чистого долга, смело шагнули в сторону, открывая дорогу молодой поросли полководцев. Жаль, что я не поэт, иначе точно бы сложил об этом поэму.

– О, вы, правда, так думаете, господин Сатти? Кое-кто вот считает, что я… слишком… затянул с этим решением.

– Так пусть подавятся своим недостойным мнением, премногоуважаемый господин Айтариш. Поверьте – все эти голоса звучат лишь из зависти к масштабам вашей персоны и к вашим подвигам. Вы уходите именно тогда, когда нужно. Когда сердце ваше, услышав веление последнего долга, отдало вам приказ и позволило уйти на заслуженный отдых. Знаете, как по мне, сегодня вы бросили вызов всем тем, кто будет после вас, показав как надо бороться и как надо отходить в сторону. Вы были великолепны и каждый стук в вашу честь более чем заслужен.

– Ох, Джаромо, ваши слова как бальзам на мою израненную душу. Конечно, вы правы. Я был верен до конца своей клятве и… ох… не мог ее нарушить, пока была хоть маленькая… о-о-о… надежда. Знаете, в некотором роде я даже рад, что все, наконец, закончилось. Да-да, рад. Ведь теперь я смогу отправиться в подаренное вами имение у Гахарской бухты. Ох…. Боги, как же там хорошо. Какое же чудесное место вы для меня сыскали! Там такие живописные… скалы… и море. Такое тихое. Такое… спокойное. Я очень вам благодарен.

– Ох, оставьте эти лишние и неуместные благодарности. Это самое меньшее, чем я мог выразить вам свою бесконечную признательность за ваши подвиги и деяния. Мой гражданский долг просто обязывал меня одарить вас хотя бы такой ничтожной мелочью, как домик на побережье.

– То, что вы именуете домиком, другие называют дворцом,– сухо заметил старик.

– По сравнению с вашими свершениями – домик, если не рыбацкая хибара. Да и разве можно сравнивать? Вы – герой, который многократно спасал все наше государство. Разве не вы одержали победу над Размаром Бурым Вепрем? Правой рукой и лучшим полководцем самозваной царицы Дивьяры, что взбунтовала всю Вулгрию и, сколотив несметную орду, несла хаос и разрушение во всей западной части государства. Да если бы вы не разбили его под Фелигвеной, кто знает, может обезумевшие от крови дикари захватили бы и сам Кадиф! И тогда на руинах нашего прекрасного города неграмотные варвары пасли бы овец и коз. Ну а милеки с их ручным узурпатором Келло Патаришем, что нашел в себе какую то седьмую кровь от Ардишей? Когда они вознамерились установить тиранию под видом реставрации монархии, именно вы, а никто другой смогли выгнать их из столицы и разгромить армии этих презренных смутьянов. Я уже не говорю о ваших подвигах в войне с рувелитами, или победе над сельханскими пиратами! Многочисленные поэты уже сказали об этом все. И сказали больше, лучше и прекрасней, чем я бы мог при всем желании. Так что нет, я настаиваю на том, что подарок этот скромен и совсем несопоставим с вашими выдающимися заслугами!

Старик расплылся в блаженной улыбке, вспоминая свершения своей далекой молодости. Его трясло, а ещё от него сильно пахло мочой и лекарственными настойками, но Джаромо не подавал вида.

– Как же это прекрасно – уходить, зная, что каждый твой поступок оценивают по достоинству. Знаете, Джаромо, а мне ведь и вправду очень хорошо там, в поместье. Уж не знаю, в чем дело, в морском воздухе, или в чем-то ещё, но там я чувствую себя намного лучше. Мне даже кажется, что там болезнь отступает, и я вновь набираюсь сил. Но стоит мне вернуться в Кадиф… всё по новой. Снова не человек, а гниющий труп. Да, мне определенно пора на покой.

Они дошли до конца коридора и вышли наружу, где бывшего Верховного стратига встретили его рабы. Джаромо и Эйн обнялись на прощанье и пожали друг другу руки.

– Большое спасибо, что проводили меня до выхода Великий логофет. Проклятье, без вашей помощи я бы даже к вечеру досюда не дополз, а слугам, как вы и сами знаете, запрещено заходить в Синклит. Таковы уж наши традиции.

– На моем месте каждый бы предложил вам свою помощь,– льстиво улыбнулся сановник.

– Однако предложили ее только вы, а старейшины, даже из моей собственной партии не удосужились оторвать задниц от кресел, чтобы проводить своего великого полководца. Спасибо хоть помогли подняться и спуститься с этой треклятой трибуны. Знаете, Джаромо, мне было бы очень приятно, если бы вы как-нибудь навестили меня в поместье. Так сказать – скрасили бы последние дни умирающего старика. А, что скажите?

– Непременно господин Айтариш. Поверьте, ваше приглашение есть величайшая честь для меня! И я непременно воспользуюсь им тут же, как только позволят дела государства, коими я связан крепче железных цепей. Но будьте спокойны – я обязательно найду время для визита, чего бы мне это не стоило. Ну а пока этого не случилось, я отправлю к вам лучшего лекаря и покрою все расходы на лечение. Нет, не спорьте. Это мое решение, оно принято, и я его не поменяю.

– Похоже мне и вправду стоит благодарить богов за вашу заботу. Вы хоть и не относитесь к благородному сословию и даже к тайларской крови, но хорошо знаете, как чествовать тех, кто сражался за государство. Многие бы могли поучиться у вас благодарности.

– Ну что вы, я всего лишь безмерно благодарен самому праву именоваться вашим другом! Но не смею больше вас задерживать. Знаю, как мучительно для вас стоять, а вы и так вынуждены были почти полдня провести на ногах. Так что прощайте! Приятной вам дороги и скорейшего выздоровления!

С легким поклоном он отступил назад и, развернувшись, пошел обратно по широкому коридору в зал заседаний Синклита, в мыслях навсегда прощаясь с этим заносчивым стариком.

Вот уже примерно год почти в каждую трапезу теперь уже бывшего главнокомандующего добавляли маленькую щепотку яда, который медленно вытягивал жизнь из некогда великого воина. Ни один лекарь в столичном Кадифе, или любом другом городе государства, просто не мог его обнаружить. Тем более в столь малых дозах. Ведь этот особый яд, название которого можно было перевести как «шафран мертвецов» – за схожий со специей аромат – был великой тайной царского двора далекого Саргшемара, и впервые был вывезен из этой страны лишь несколько лет назад, попав, по счастливой случайности, в руки Великого логофета.

Наверное, милосерднее, да и вообще проще было бы просто убить старого полководца, а не доводить его до столь жалкого состояния. Но такая смерть, даже если бы яд так и остался необнаруженным, неизбежно вызвала бы ненужные разговоры и подозрения, которых Джаромо просто не мог допустить. Куда практичнее и элегантней было подвести этого напыщенного болвана к мысли, что его ослабевшие плечи больше не вынесут тяжести доспехов Верховного стратига и ему пора отправляться на покой. В прекрасное имение на западном берегу Кадарского залива, подаренное таким чутким и таким заботливым Великим логофетом, где ему неизменно становилось лучше. Что было неудивительно – ведь там, опять же по приказу Джаромо Сатти, яд ему не добавляли.

Впрочем, бывший полководец все равно был обречен – в его теле скопилось слишком много отравы, чтобы он смог выкарабкаться, а противоядие от «шафрана мертвецов» если и существовало, то держалась царями Саргшемара в ещё большей тайне.

Джаромо было даже немного жаль этого некогда великого воина. Но что поделать – Эйн Айтариш занимал уж слишком важный пост в государстве, принадлежа к враждебной им партии алатреев, и потому от него необходимо было избавиться. Особенно сейчас, когда молодой Тайвиш одержал великую победу в Диких северных землях и посрамил партию хранителей традиций, так долго отказывавших ему в деньгах и помощи.

Вернувшись в зал собраний Синклита, Великий логофет скромно встал у дверей, заложив руки за спину. Не будучи старейшиной, он не имел права здесь сидеть, а выступить или сказать что-либо, мог лишь после обращения к нему кого-нибудь из членов Синклита. Таковы были традиции. И даже то, что Джаромо Сатти был первым сановником государства, не имело тут никакого значения. Внутри этих стен он, в первую очередь, был джасуром из сословия палинов, а, стало быть, не ровней главам родов ларгесов.

Старейшины заседали в большом круглом зале под высоким куполом, на котором были изброжены двенадцать богов Тайлара. Все помещение было выдержано в строгом и простом стиле, без фресок на стенах, или статуй. Даже многочисленные светильники на колоннах, которым обычно придавали форму обнаженных дев, атлетов, или мифических зверей, тут были выполнены в аскетичном стиле. Хотя Ардиши, при которых и был построен дворец Синклита, сильно тяготели к показной роскоши и вычурности, в доме собрания благородных родов они решили строго следовать традициям Старого Тайлара и привычной для него простоты. Впрочем, поговаривали, что такая показная скромность, на самом деле, мало была связана с традициями – просто цари желали указать остальным благородным родам на их подлинное место.

Вторым кроме потолка исключением из общего стиля являлся пол, на котором цветной мозаикой была выложена карта окружавших Внутреннее море земель. Весьма точная и выполненная крайне искусно, но устаревшая примерно на пол столетия: почти все восточные земли между Айберинскими горами и Вечной пустыней были отмечены на ней как государство Каришидов, ныне распавшееся на семь грызущихся между собой кусков. Стремительно набиравшее влияние и могущество государство кочевников-мурейдиан Наршадем отсутствовало, города-государства Восточного Фальтасарга Айдум, Перкая, Твирг и Бейлак был отмечены как часть единого союза, а земли харвенов – как дикие племена. И последнее, пожалуй, было самым веским доводом в пользу давно назревшей переделки пола.

По краям зала, окружая большую трибуну из розового мрамора, в четыре уровня располагались строгие ряды сидений-ступеней, на которых сидели мужчины всех возрастов, от совсем дряхлых старцев до едва отметивших совершеннолетие юнцов. Одни из них были одеты в черные мантии с белой каймой – символ принадлежности к партии алетолатов. Другие же, принадлежавшие к партии алатреев, носили напротив белые мантии с черной каймой. И именно они ощутимо доминировали в зале.

К алатреям, партии благородных хранителей изначальных традиций и обычаев, принадлежала большая часть семей ларгесов в государстве. Это было неудивительно, ведь они отстаивали интересы и привилегии исключительно своего сословия и старательно ограничивали права других. Под разговоры об истинно тайларских добродетелях они повышали ренту с земель, которые у них брало в аренду, как государство, так и безземельные блисы. Заявляя об упадке нравов, ограничивали использования рабов палинами и упрощали для себя. А выступая с речами об угрозах государству, лишали последних прав чужеземцев в колониях.

Так что алатреи были подлинными мастерами выдавать свои интересы, за интересы государства. Джаромо хорошо помнил, как семь лет назад прошлый предстоятель их партии Рего Ягвеш добился повышения сразу на десятину выплат за использование родовых земель, заявив, что думы о деньгах подрывают дух сословия ларгесов и отвращает их от главной цели в жизни – служению государству и тем самым наносит ему вред. О как был тогда един Синклит в своем одобрении. Как яростно он поддерживал каждое сказанное им тогда слово. Лишь малая часть алетолатов скромно заметила, что от бремени новых выплат государство пострадает не меньше, чем от отвлеченного внимания ларгесов, но их голоса тут же утонули в хоре недовольства и осуждения.

К счастью, другая инициатива Ягвиша, благодаря которой этрик, просрочивший хотя бы на месяц платеж по долгу в четыре и более тысяч ситалов, продавался в рабство вместе с семьей, несколько прикрыла образовавшуюся в казне брешь. Но вот последствия повышения ренты чувствовались до сих пор. Где то с год назад Джаромо посчитал, что на выплаченные за эти годы деньги можно было полностью обновить дороги в Латрии и Малисанте, или построить четыре новых крепости в Сэфтиэне, закрыв, наконец, реки для налетчиков из Дуфальгары. Но вместо этих достойных и полезных деяний, государству приходилось платить за роскошную жизнь правящего сословия, которую они оправдывали своим особым духом и добродетелями, а на деле – простым хищничеством.

А ларгесы, и в особенности алатреи, были, безусловно, хищниками. Опасными и хитрыми зверями, ведущими бесконечную охоту даже не ради сытости, а скорее из удовольствия. И обычно их жертвами становились даже ни сколько покоренные варвары или этрики, сколько свои же сограждане.

Источником богатств большинства ларгесов, и не только из числа алатреев, служили родовые или, как их ещё когда-то называли, общинные земли. Занятые много веков назад, они не так часто использовались самими владельцами – вместо этого благородные сдавали их в аренду государству или другим гражданам и этрикам. Ну а те владения, что использовались напрямую, обрабатывались несметным числом рабов, которые принадлежали благородным родам. Чаще всего выращенные на таких землях пшеница и ячмень, оливки и виноград или стада коров с угодий, поставлялись напрямую государству, по крайне выгодным контрактам, от которых законами отодвигались все прочие сословия. Немудрено, что возле таких бескрайних владений с сотнями, а то и тысячами рабов, палины-земледельцы быстро разорялись и продавали за бесценок свои хозяйства благородным соседям, пополняя бессчётные толпы бедных горожан, тагмы или отправляясь пытать удачу в колониях.

Само собой, для сохранения богатства и власти благородному сословию нужны были исключительные права на власть в виде Синклита, и рабовладение. Первое позволяло им захватывать новые земли и повышать ренту под самыми безумными предлогами, защищать право на торговые контракты и принимать выгодные только им законы. Ну а второе давало почти бесплатную рабочую силу, которая возделывала их поля и виноградники, пасла их скот, гибла за них в шахтах ради ценных руд и обслуживала всю их жизнь. И поэтому ларгесы были очень зависимы от того, кто именно поставляет рабов на рынок. А также от своих привилегий, которые они неизменно оправдывали удивительно большим вкладом в защиту и процветание государства.

Вот и сейчас стоявший на трибуне лидер алетолатов и племянник почившего Рего Ягвиша, Предстоятель Патар, говорил как раз об исключительном долге ларгесов перед государством, и о том, как будет непросто подыскать достойную замену Эйну Айтаришу.