Когда говорит кровь

Небо уже окрасилось серебряным светом ночного светила, а воздух наполнился свежестью, которую Мицан вдыхал так жадно, словно провел последние пару лет в подземелье.

Конечно, запахи города никуда не исчезли. Он и сейчас чувствовал эту неповторимую смесь из специй, вина, пота, соленой рыбы, жареного мяса, дыма, уксуса, гнили, грязи и нечистот, которая пропитывала каждую улочку его родной Фелайты. Но по ночам они чуть слабели, приглушенные прохладой и свежестью моря.

Мицан стоял на пороге своего дома и вдыхал этот воздух, закрыв глаза и отгоняя все неприятные мысли. Его ноздри ещё раздувалась, а кулаки сжались до белизны, но постепенно гнев начал уходить, а спустя ещё немного времени дыхание стало ровным и он открыл глаза.

Этой ночью его нога больше не переступит порога родного дома. А может и в другие ночи тоже. Хватит с него всего того, что он видел.

Юноша огляделся и прикинул, куда бы ему пойти. Раньше он не задумываясь пошёл бы к одному из парней, или в заброшенный склад. Но так было раньше. В другой жизни, от которой он отрекся. Теперь он человек господина Сельтавии, клятвенник, а они – уличный сброд, с которым ему не по пути. Вот только одна беда – другого дома и других друзей у него пока не было.

Без всякой цели юноша пошел вверх по улице в сторону базарной площади, где днем сосредотачивалась почти вся жизнь их квартала, а ночью всегда можно было отдохнуть возле центрального фонтана. На улице было довольно пустынно. Лишь время от времени ему встречались шатающиеся компании полузнакомых людей, но, не желая ни с кем общаться, он ограничивался сухим кивком, если его замечали, после чего шел дальше. Слева и справа от него поднимались трех, четырех и пяти этажные дома из выбеленного кирпича и камня, с крышами покрытыми оранжевой и красной черепицей. Некоторые из них украшали колонны, небольшие башенки и даже фрески с быками, воинами и танцующими среди цветов девами, как было когда то и в его родном доме.

Кадиф был красив. А ещё он обладал особым характером. Каждый миг этот город стремился напомнить всякому гражданину или приезжему, что идет он по улицам самого главного города самого могущественного государства в мире, щедро бросая в лицо доказательства своего величия и богатства. Даже здесь, в глубинах квартала, в котором жили в основном блисы, у развилок улиц возвышались прекрасные бронзовые статуи и небольшие мраморные фонтанчики. По краям дорог росли аккуратные кустарники, а между домами располагались небольшие сады, в которых росли персики, груши, инжир, гранаты и кизил.

Но как бы не старался Кадиф, переделать людей не получалось даже у него. А потому то тут, то там стены покрывали пошлые рисунки и различные надписи, которые, как предполагал Мицан, не сильно отличались по содержанию от соседствующих с ними картинок. Что же до статуй то у каждого мужчины до блеска были натерты чресла, а у женщин – груди и ягодицы. Ну а в садах вечно ваялись разбитые кувшины из-под вина и перебравшие его люди.

Но именно такой Кадиф ему и нравился. В нем чувствовалась жизнь. А вылизанные и ухоженные богатые кварталы всегда казались юноши мертвыми и лишенными всякого человеческого тепла. Тут же, он чувствовал себя по-настоящему дома.

Мицан почти дошел до базарной площади, когда услышал, как кто-то произнес его имя, а потом несколько голосов дружно засмеялись. Он развернулся. Звуки раздавался из небольшого сада, в котором на каменной лавке сидели трое мальчишек, примерно одного с ним возраста. Мицану они были смутно знакомы: один, худощавый и покрытый прыщами с вытянутым лицом, был, кажется, сыном мясника из соседней родному дому Квитои лавки. Второй, чернявый и коренастый, был в той же лавке зазывалой, а третий, с откровенно девчоночкой внешностью и длинными волосами до плеч, был Мицану не знаком. Неожиданно он понял, что все трое смотрят на него и хихикают перешептываясь.

– По какому поводу веселитесь, парни? – окрикнул он сидевших на лавочке. Парни явно были пьяны, особенно сидевший с левого края сын лавочника, и, кажется, не ожидали, что он их услышит.

– Да так, вспомнили веселую историю. Ничего важного. Доброй ночи тебе Мицан,– быстро проговорил коренастый паренек, явно бывший самым трезвым из троицы, но сидевший рядом с ним худощавый расплылся в улыбке

–Да это же он… ик! Сука, ик… точно он! Умора,– у парня сильно заплетался язык, а глаза затянула мутная пелена.

– Да, это я. А ты видимо что-то сказать мне хочешь?

– Керах очень пьян, Квитоя,– продолжил его друг.– Ты, пожалуйста, не обращай на него внимания. Говорит что-то невпопад постоянно.

Мицан пристально посмотрел на этого Кераха. Да, он был смертельно пьян, и явно плохо соображал, но смеялся он все-таки над ним. Ошибки быть не могло. Впрочем, Мицан не знал, что именно такого смешного показалось в нем сыну лавочника, и решил оставить их в покое. Но стоило ему развернуться и сделать один шаг, как худощавый Керах вновь заговорил.

–Да не, ну забавно же… ик… только мы вспомнили, что Мирна Квитоя, ик, за кувшин вина у нас троих отсосет, как тут же её сынок нарисовался… видать знак небес… Ик. Ой.

– Что ты сейчас сказал? – Мицана затрясло от гнева и ярости. В Фелайте его хорошо знали и никто среди мальчишек квартала не рискнул бы его так оскорбить. Но видно выпитое вино окончательно помутило разум сына мясника, продолжавшего смеяться и показывать на него пальцем.

– Он пьян, Квитоя! Не понимает что говорит! Не слушай его! – залепетал коренастый, но было уже поздно.

Мицан быстро подошел к ним и что было силы ударил ногой в грудь сидевшего на крою лавки худощавого парня, отчего тот кувыркнулся через голову назад.

Коренастый вскочил и попытался защищаться, но Мицан был сильнее, быстрее, а, главное, в сто крат злее. Легко увернувшись от его неуклюжих движений, он несколькими ударами, попавшими тому в нос и челюсть, заставил парня зашататься, а потом, повалив на землю, ударил со всей силы по лицу ногой, выбив несколько передних зубов. Повернувшись к лежавшему на земле сыну мясника, Мицан с разбега ударил его под ребра, с удовольствием отметив, как захрустели кости и как завыл его обидчик. Паренек даже не пытался драться, а только закрывался руками, пропуская большую часть ударов, и истошно вереща и визжа.

От обиды и ярости кровь бешено стучала в его висках. Сам не понимая, что он делает, Квитоя схватил за шиворот худощавого мальчишку и подтащил к каменной скамейке.

– На колени, мразь,– проорал он. Парень испуганно сжался и попытался отползти, но Мицан ударил его под ребра ногой, от чего тот завыл, словно собака в которую всадили нож, а потом пинками и ударами загнал обратно к лавке.

– Встал на колени или покалечу,– повторил он ещё раз, тяжело проговаривая каждое слово.

На этот раз мальчишка не посмел его ослушаться и, рыдая поднялся, держась за край каменной скамейки. Мицан обратил внимание, что его тонкие, словно веточки, пальцы дрожали на ровной поверхности, будто пытаясь выбить бойкий ритм.

Квитоя ещё раз огляделся – улица была пуста, а коренастый мальчуган толи ещё не пришел в себя, толи усердно делал вид, что прибывает в забытье. Мицан поискал третьего из обидчиков, но женоподобного тоже нигде не было видно. Похоже, он предпочел просто бросить своих дружков и сбежать. Ну что же, тем было лучше и для него и для Мицана.

Подойдя ещё ближе, он приспустил штаны.

– Что, хотел, чтобы тебя приласкали? Открыл рот!

– Что?!

– Рот открыл! – проорал Мицан, с размаху ударив пару раз обидчика кулаком по челюсти.

Сын лавочника подчинился, испуганно зажмурив глаза, из которых ручьем потекли слезы. Мицан скривился в злой усмешке, и в лицо парня ударила желтая струя. Паренек задрожал, но даже не попытался закрыться руками или отвернуться. Закончив, Мицан смачно плюнул на него и, взяв со скамейки большой глиняный кувшин вина, пошел прочь, оставив позади паренька, который так и стоял на коленях с зажмуренными глазами, жадно глотая ртом воздух.

Завернув за угол улицы и скрывшись от возможных и лишних глаз, Мицан начал жадно пить из кувшина. Он пил большими глотками, проливая часть вина на свою одежду, давясь, но не останавливаясь ни на мгновение. Вино было кислым и теплым, да к тому же почти не разбавленным, но это не волновало юношу. Главное, что оно пьянило и туманило разум. Когда последние капли упали ему на язык, он с диким криком швырнул пустой кувшин и несколько раз ударил об стену кулаком.

Его туника покрылась большими винными пятнами, которые соседствовали с каплями крови. Мицан сорвал ее с себя, швырнув прочь с диким, звериным криком и сел на землю, обхватив руками голову.

Она все-таки испортила ему этот день.

День, который он ждал так долго. С того самого мгновения как только начал понимать как на самом деле устроен этот мир. Ради которого он убил человека, чуть не погиб сам и предал своих самых близких друзей. И теперь этот день будет навсегда омрачен и испоганен в его памяти.

Вместо говорящего ритуальную клятву Бакатарии, он будет вспоминать лишь валяющеюся в луже собственной рвоты мать и этих ржущих над ним мальчишек. И даже если он сейчас вернется назад и размозжит голову этому Кераху булыжником, это уже ничего не изменит. Ведь этот прыщавый урод говорил правду. Чистую правду. И Мицан знал её.

Никакой он не сын прачки и героически сгинувшего в дикой глуши солдата, который до последнего мечтал вернуться к своей возлюбленной и новорожденному сынишке. Он сын шлюхи. Обычной гуляшей бабы, что придумала все эти бредни про воина походной тагмы лишь потому, что так и не смогла вспомнить, после чьего именно излитого в неё семени у нее поперло брюхо.

Но одно дело знать это где-то там, в глубине души, скрывая от всех и каждого. И совсем другое – услышать от случайных встречных, смеющихся над тобой на улице.

Его внутренности завыли, требуя ещё выпивки. Он постарался припомнить, где находилась ближайшая винная лавка. Кажется, это было через две улицы. Поднявшись на ноги, Мицан побрел между домами, не обращая внимания ни на ночной холод, ни на редких прохожих. Остановившись у лавки, он с тоской посмотрел на закрытые двери и ставни. Людей вокруг не было и Мицан попробовал открыть одно из окон. Ставни не поддались. Он дернул сильнее. Потом ещё. Оглядевшись, он попытался вышибить дверь ногой, но она ответила лишь гулким звуком, недвусмысленно давая понять, что поддастся он только топору или тарану. Выругавшись, он вернулся к ставням.

Упершись ногами в стену, он с силой рванул их на себя. Раздался треск, и ставни вроде как немного поддались. Он попробовал ещё, что есть силы потянув на себя деревянные створки, а потом несколько раз дернув. Одна из них поддалась и Мицан, потеряв равновесие, рухнул на спину, больно ударившись о мостовую. Поднявшись на ноги, он пролез внутрь и схватил четыре первых попавшихся под руку кувшина, после чего быстро пошел прочь, на пути срывая сургуч и выдергивая зубами пробку.

Вино оказалось очень сладким, даже приторным. Юноша выпил его, почти не отрываясь от горлышка, вновь изрядно облившись и запачкав теперь ещё и штаны. Следующий кувшин был уже значительно лучше – напиток оказался терпким и приятно пощипывал кончик языка, но и он почти моментально отправился в желудок Мицана, вызвав столь желанное им состояние.

Следующий кувшин он пил уже небольшими и не очень частыми глоточками. Земля под ногами и так с каждым новым шагом все больше походила на палубу попавшей в шторм триремы, а мир перед глазами был размыт и немного двоился. Продолжи он налегать на вино в заданном темпе и завтра точно проснется заблёванным в какой-нибудь грязной канаве. А это было поступком недостойным человека господина Сельтавии.

Главное, что все мысли, что мучали и изводили его, утонули в вине. Он был пьян. Сильно пьян. И ему это нравилось.

Мицан бродил без всякой цели по родному кварталу, пока с удивлением не понял, что вновь пришел на свою родную улочку. От вида его дома юношу замутило, и он с трудом сдержал подкатившую к горлу тошноту. Сделав ещё пару больших глотков он уже было развернулся, чтобы идти прочь, но потерял равновесие и упал на землю, разбив недопитый кувшин в дребезги. Поднявшись с немалым трудом и с ещё большим сохранив свой последний глиняный сосуд, Мицан мотнул головой. Похоже, с прогулками нужно было заканчивать.

Шатаясь и балансируя руками, как акробат на канате, он перешел улицу и остановился у дома напротив. Подняв с мостовой небольшой камешек, он швырнул его в окно второго этажа, а потом свистнул. Точнее попытался это сделать – руки его слушались не лучше ног и заложенные в рот пальцы постоянно выскакивали.

– Ппфффф… Ярна, это я. Мицан. Открой.

Створки распахнулись, и на улицу выглянула девушка. Увидев его, она тихо вскрикнула и тут же скрылась в глубине дома. Парень чуть покрутил ногой, нащупывая достаточно твердый участок мостовой, который не попытался бы его уронить, и развернулся.

– Ну и ладно,– сказал он с досадой и шагнул прочь.

Но тут дверь дома скрипнула, а из темного проёма показалась одетая в одну легкую тунику Ярна. Она подозвала его, жестом попросив не шуметь, и Мицан пошел внутрь. Он уже бывал тут и знал, что их семья занимала всю восточную часть этого небольшого двухэтажного здания. Похоже, раньше у ее рода водились деньги, но сейчас средств, чтобы поддерживать в чистоте и порядке такое помещение, явно не хватало: мебели почти не было, стены покрывала облупившаяся и пожелтевшая от времени краска, на потолках виднелась копоть от дешёвых масляных ламп, а в воздухе стоял запах затхлости и гари.

Мицану вспомнилось, что раньше, когда мать Ярны ещё была жива, а сама девушка занималась домашними делами, вместо того, чтобы мыть полы в таверне, тут было значительно чище и уютнее. По крайней мере, пыли и паутины по углам тогда точно было не найти.