Кон-Тики

Бар на набережной. В двадцати метрах от прибоя. Прибой. Сколько лет я его не видел? Вчера был шторм. Банки, обрывки бумаги, водоросли – плещутся под ленивыми волнами. Странное ощущение – вроде грязь, да? – а приятно. Мужичок двух лет от роду никак палкой по банке не попадет. Уплывает проклятая. Уплывает и возвращается. Мужичок сосредоточенный. Бронзовый. Голенький. Волосики золотистые, кудрявые, выгоревшие. Как без панамки отпускают? Жарко.

Домик бара выстроен спрутом. Весь в стеклянной мозаике. Головой двинешь – сверкает. Мы – между щупалец. Бармен в черном. Местный. И что они так черное любят? Неужто не жарко?

Кто придумал коктейль через соломинку тянуть? Пижонство. Хлебать надо. Надуваешь щеки, втягиваешь полстакана. И потом – мелко-мелко – струйкой, паутинкой – сглатываешь. Горько и сладко. Вон там, на горизонте – там Турция. Заграница. Никогда не был за границей. Говорят, каждое лето кто-то туда плавает – из любопытства. И всех пограничники подбирают. Хотя, может, иногда и доплывают. Чё там делать – в плавках, без паспорта и без денег?

А три часа назад, в аэропорту. Шереметьево-раз. Костюм. Галстук уродский зачем-то… Сорок минут до конца регистрации. Буфет приличный. Цинандали в аэрофлотовской расфасовке по ноль двадцать пять. Мужик из Магадана – забавный. Улыбка до ушей. Полный рот золотых зубов. Сколько мы этих цинандалек уговорили? Шесть, не меньше. Вот теперь изжога мучит. Съесть бы чего. А в «спруте» пирожные оплывшие. И все. Весь выбор.

Мысль. Курить. Сигареты «Ах-Тамар». Ереванская табачная фабрика. Сухие. Шуршат под пальцами. Фильтр коричневый, почти черный. Я люблю «Ах-Тамар». Спасибо отцу. Снабжает. Огонек зажигалки из ниоткуда.

– Ах, да, спасибо! Моя где-то в кармане затерялась.

– Да ладно вам. Еще бы пять минут искали.

– А что, был вчера шторм?

– Еще какой. Шесть баллов. Град, ураганный ветер. А вы первый день?

– Первый. Что, не похоже?

– Не знаю. Лицо и руки у вас очень загорелые. Не как у новенького.

– Спасибо. На добром слове. А загар – армейский. Специфический.

– Офицер?

– Студент.

– Ладно, студент, удачи тебе. Не врасти в кресло.

Исчез из поля зрения. Так же незаметно, как и появился. Шляпа-сомбреро, шорты, тросточка. И зажигалка на месте. Человек. Тебе, Кузьмин, в жизни в голову бы не пришло дать прикурить без просьбы.

У папы вчера был. Улыбается. Устал только очень. Вторую неделю в кардиологии. Палата большая, двухместная. С телевизором, телефоном и кондиционером. Соседа нет – выписался. С улучшением. В санаторий на долечивание.

Я ведь и не понял ничего. Когда из лагеря приехал. Видок! Кеды сорок шестого размера. Чужие. Джинсы тертые – свои. Рюкзак. С поезда слез, на Каланчевку вышел – красота. Цивилизация. Вижу – что-то не то. Народу мало. И не понял сначала. Дождь, оказывается. Люди прячутся. А мне после рязанской степи – что дождь, что не дождь. Домой прихожу. Никого. А в прихожей – две картонки на столике. Пропуска в больницу – на маму и на меня. Не понял. Душ принял, пива открыл. Потом только дошло – папа в больнице. Третий раз за год.

Рецидивирующий инфаркт. Говорят, что «микро». Опасность миновала. Да он и сам веселый. Я говорю – куда мне ехать-то, если ты в больнице. А он – брось, тебе же месяц до шестого курса остался. Даже меньше. Потом ведь припашут по полной. И путевка на два срока готова. Дома в моем столе пошуруешь, найдешь.

Третий стакан. Ба-а-а! Чистый, ни пятнышка! Еще «Ах-Тамарчику». Какой бесконечный день. Если у этого дня не предусмотрено вечера, я готов остаться с ним навсегда. Хочу, хочу, хочу.

Больница утопает в зелени. Уходил из главного корпуса через парк. По асфальтовой дорожке. На ней всё метки стоят – двести метров, пятьсот… Прогулочная трасса для сердечников. Листья, клочки неба и птицы. Оборачиваюсь – папа в окне стоит, рукой машет вслед. Помахал я, пошел. Через минуту обернулся, а он все там – стоит и машет. Зрение у него негодное. Не видит он так далеко. А все стоит, все машет рукой. Рука красивая – суховатая, пальцы тонкие, длинные. Как у скрипача.

Добрый он. Только сдал сильно за год. Скоро семьдесят. Не шутки шутить. Сон, говорит, Стёпа, мне вчера приснился. Будто выхожу я на больничную крышу. А там – площадка, вертолет стоит. Весь черный. Сажают меня в вертолет. Поднимаемся мы, поднимаемся. Уже и небо кончилось. Космос вокруг. Страшно мне, Стёпа, страшно так… Тут сестра пришла укол делать – я проснулся.

Мне пять. Март, день рождения. Воскресенье. Папа говорит – пойдем, погуляем. Берег моря – другого. Шторм. Пирс обветренный, просоленный. А папа – пойдем, волнами подышим. Мы по пирсу идем, буруны шумят, я его за руку держу, страшно мне. А с ним – вроде как и нет. И тоже – вертолет над морем. Настоящий, не из сна. Стрекочет.

– Эй, парэнь, с тиба сэм восэмэсат. Или ишшо будэш? Кофэ па-турэцки у мэна хороший, син варыт.

– Спасибо, отец! Давайте кофе.

Чашечка маленькая, аккуратная. Пенка плотная. Если приглядеться, каждый пузырек – как линзочка. Блестит-переливается. И обязательно – холодная вода в фужерчике – рядом. До Турции час на катере. Кофе по-турецки в часе от турецкой границы… Жаль, что маленькая чашечка кончается быстро – в полглотка. Как хорошо начинается первый день…

Вечером – телеграмма. Ночь на телефоне, с водкой, без сна. Утром – самолет.

Не успел. «Ты когда у отца был последний раз на кладбище?»

Выдох – вдох. Выдох – вдох. Погодинка. Выдох – вдох. Плющиха. Арбат. Мне очень нужно. Очень нужно стать собой.

– Что с тобой, Стёпа? Сам не свой. Что, что случилось?

«Ничего не случилось. Охотничья пуля пропела».

– Спасибо вам за все, Серафима Самойловна.

– За что?

– За все.

– Бежишь, Степа?

– Бегу.

– Вижу.

– Вы всегда все видите.

– Зрение с возрастом падает, ви?дение обостряется. Это нормально. Такие наши стариковские дела. Люди всегда бегут от себя. Бег – не лучшее решение. Лучше – по капле, по крупице, к себе.

– Серафима Самойловна, как понять – от себя или к себе?

– Компас не поможет, Степа. Нет такого компаса. Просто нужно успеть. И, когда все окончится, поймешь.

– Вы успели?

– Нет, Степа. Не успела. По итогу, – что от себя, что к себе… Круг замкнулся…

Выдох – вдох. Улица Фрунзе. Большой Каменный мост. Улица Серафимовича. Дом на Набережной. Выдох – вдох. Улица Димитрова…

– Что же делать, Серафима Самойловна?

– Пытаться. Пытаться, Степа. Всякий раз – пытаться. Не задавай вопросов. Ищи сам ответы. Иди с богом…

Улица Димитрова. «Октябрьская-кольцевая». Выдох – вдох. Выдох.

Круг замкнулся… Круг замкнулся, Цапля.

***

– Паспорт давайте, – сказала женщина за маленьким стеклянным окошком.