Метроном

сигарету.
– А кто говорит-то?
– Человек без особых примет.
Сядет рядом и тут же сгорит он
или, может быть, скажет:
– Привет!
Ты бы это… Начнём всё сначала, —
усмехнётся, поправит парик…
И увижу: за чашкою чая
сам с собою толкует старик.
Привалился спиной к батарее,
дочку с зятем имея в виду;
привели его в дом престарелых,
а сказали, что в школу ведут.

Старик

схоронил трёх жён теперь уже не ходок
делит квартиру с призраками и кошкой

и соседи слева зовут его «кабысдох»
а соседи справа «зомби» и «старикашкой»

призраки оживляются по ночам
щёлкают пальцами пахнут тоской и потом

а потом наступает утро и огненная печать
заверяет действительность или что там

он поднимает к небу слезящиеся глаза
и немедленно забывает зачем их поднял

у него на щеке зелёная стрекоза
а на подбородке вчерашний полдник

он вышел за хлебом упал на газон и спит
и снится ему как у окна в гостиной

пыльное кресло качается и скрипит
покрываясь сизою паутиной

Старик-2

После 60-ти стал замечать,
что смерть уже близко;
и пахнет она чем-то женским – левкоями ли, пачулями.
И на всём печать какая-то неразличимая.
И птицы летят низко.
Еле-еле звучат.

– Закрой окно, холодно, – жене говорит он.
Сам сидит на стуле, чем не конная статуя?
И лунный свет омывает профиль его небритый,
в шарики ртути скатываясь.

В 65 совершил экскурсию в Шибальбу.
Вышел из комы и затаил обиду.
Там, под землёю, нет вакантного гида —
слишком много туристов к разрушенным пирамидам,
а его… видали в гробу.

Впрочем, трудно сказать, так ли оно на деле,
если ты действительно кончился
и астральному телу некуда возвращаться.
Вот он смотрит в зеркало, а из зеркала смотрит демон —
весь в пигментных пятнах, перекошенный, всклоченный,
дышащий часто-часто.

И нет никого, кто бы его утешил:
жена ушла годом раньше,
сын живёт за границей…

А птицы кричат всё тише,
но вид у них шибко страшный.
И это уже не птицы.

Мойра

Мир был прозрачен, призрачен, непрочен.
А мы лежали рядышком, что прочерк,
два прочерка в постели и графе
«Любовь», поскольку дело не в любви, но
я просыпался лишь наполовину,
а ты сидела в маленьком кафе
в своём воображении, пила там
двойной эспрессо, плитку шоколада
вертела в длинных пальцах. Я же шёл
под душ – не знаю только, наяву ли —
стереть с лица улыбочку кривую,
использовав стиральный порошок
по назначенью, так сказать, прямому…
Мы жили в доме с видами на Мойру:
вот ножницы, а вот она сама,
склоняясь над трепещущею нитью,
бормочет по привычке «извините»,
«приятных снов» и прочие слова.
Мы смотрим на неё без интереса.
И наши жизни, что двойной эспрессо;
грохочущий экспресс из пункта Икс
в мерцающую точку невозврата,