Рассказы в стиле Дзен – 2. Останови войну в себе

– Не знаю, – сказал старик. – А что обычно пишут в таких случаях?

– Ну, там, имя или фамилию.

– Напиши… – сказал старик, – мистер Прессон.

– И всё?

– И всё.

11

– Папа, расскажи мне сказку, – попросил маленький мальчик, когда отец укладывал его спать.

– Что ж, сказку? – сказал отец. – Я лучше расскажу тебе реальную историю, которую мне поведал мой дед, твой прадедушка то бишь. Он, будучи ещё молодым, работал почтовым курьером здесь, в Антсверке. И был у него друг, работавший младшим констеблем при шерифе, – хороший парень, но для полицейского – чересчур болтливый. И вот однажды сидели наш дедушка со своим другом в баре за пивом, и констебль поведал ему про одну банду, которая ограбила Антсверкский городской банк.

Банда эта была непростая. Охотились за ней долго. Никак не могли поймать. А всё потому, что вместе все члены банды собирались редко, лишь за несколько дней непосредственно перед ограблениями. В этом был их, можно сказать, фирменный стиль: не слишком то они планировали свои ограбления, а действовали спонтанно, по ситуации или, если так можно выразиться, по вдохновению. Вероятно, именно поэтому возникали сложности с их поимкой, так как сутью их почерка было отсутствие какого-либо явного почерка.

Идейным вдохновителем банды был старик по кличке Буддист. Любил втираться в доверие к своим жертвам при помощи миролюбивой философии. Молодой толстый парень играл роль неповоротливого дурачка, какого не взяли бы ни в одну другую банду, и за счёт этого у жертвы притуплялось чувство бдительности. Другой, пожилой мужчина по кличке Старший научный сотрудник, умел заговаривать зубы. Молодой сильный парень выполнял всю грязную работу и по совместительству был как бы контрастирующим звеном банды. А за главного у них была баба! А сынок её – безжалостный головорез, настоящий мясник, который просто обожал, пока Старший научный сотрудник заговаривает зубы, подкрадываться сзади и перерезать глотку своим жертвам.

Констебль рассказывал, что в тот день в их участок должен был тайно прибыть новый шериф по имени Гарет Вэйли. Банда наткнулась на него случайно. Они не знали, что он новый шериф. Когда же убили его и открыли его сумку, обнаружили там жетон шерифа.

«Я перерезал глотку шерифу», – сказал тогда мальчик-головорез.

«Ничего, – ответил ему старик Буддист, – хороший шериф – мёртвый шериф».

Тело шерифа они продержали на солнце целый день, чтобы оно естественным образом начало источать трупный запах. Они сделали это для того, чтобы в гробу вместе с телом провезти в город оружие. И в то время, пока в городе пьянствовали и дебоширили парни из банды Нэйтана Скотта, и полиция города была естественно отвлечена на эти события, они дерзко ворвались в банк и ограбили его.

– Но как же, – спросил мальчик отца, – всё-таки удалось изловить банду? Ведь если в итоге о ней стало известно, значит, их поймали?

– Да, сынок, их поймали. Вот здесь концовка как раз более похожа на сказку. Якобы банда сдалась правосудию сама. Пресытившись такой жизнью, не давшей банде счастья, но повергнув её в самую пучину Сансары, вся банда настолько сильно ударилась в буддийские ценности и уверовала в то, что кармические действия можно исправить искуплением и покаянием, что сдалась, представив правосудию рукопись, в которой описала все свои деяния и всех своих жертв. Эта рукопись позже была напечатана и выпущена в виде книги, и до сих пор она хранится в Антсверкской библиотеке имени Марвина Дотина. Более поздние хранители библиотеки, когда проводили перепись и категоризацию книг, то ли по ошибке, то ли из-за того, что не могли определить категорию книги, в итоге категоризировали её как духовную литературу. Представляешь?! Вот дураки! Вот такая сказка. Ну да ладно. Теперь, сынок, пора спать. Завтра рано вставать. Скотину нужно будет гнать к Орлиному Носу, – и нежно поцеловал сына в лоб своими иссохшими от западного ветра губами.

Суд над реальностью

Идея для этого рассказа была навеяна прочтением произведений: «Процесс» Франца Кафки, «Посторонний» Альбера Камю и «Приглашение на казнь» Владимира Набокова, и, соответственно, этим авторам посвящается.

Чешские фамилии героев и названия мест не означают, что дело происходило в Чехии, это сделано лишь в память о Франце Кафке. В сущности, дело происходило в вымышленном государстве, прототипом которого является весь прохристианский мир.

Эпиграф

«Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем само преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, непременно ещё надеется, что спасётся, до самого последнего мгновения. А при убийстве по приговору всю эту последнюю надежду, с которой умирать в десять раз легче, отнимают, и в этом вся ужасная мука состоит, и сильнее этой муки нет на свете».

Ф. М. Достоевский, «Идиот».

1

В зале суда уже включили электрические канделябры, кондиционеры и прочее оборудование, необходимое для делопроизводства.

Медленно, как будто нехотя, изрядно устав от этого затяжного процесса, в зал прибывала публика, пресса и все в той или иной степени заинтересованные лица: родственники потерпевших, свидетели, присяжные, адвокаты и прочие.

Уже практически никто не разговаривал, в отличие от первых заседаний, когда галдёж стоял как на базаре. Были слышны лишь редкие перешёптывания. Но и они умолкли, когда в зал под конвоем вывели подсудимого.

Случайному зрителю, который не присутствовал на предыдущих заседаниях, вид подсудимого показался бы странным. Совершенно нетипичным. Он отнюдь не выглядел понурым, уставшим, пристыженным, как обыкновенно выглядят изобличённые в преступлении. Но с другой стороны – он и не выглядел высокомерным, как представляются те из обвиняемых, чья вина так и не была доказана. Он скорее был похож на какого-нибудь нечаянного прохожего, который от нечего делать заглянул в этот зал.

Последним, как водится, в зал вошёл судья и без промедления, сухо и довольно вяло, как продавец какого-нибудь ширпотреба, лишь на несколько минут вышедший в сортир, произнёс:

– Уважаемые присутствующие, как вы помните, приговор по данному делу был оглашён вчера. Повторять его не имеет смысла, не будем проявлять излишнюю театральность. Напомню лишь, что подсудимому приговор был понятен. Заседание же наше было прервано неполадками технического характера, вследствие чего мы не успели, как того требует закон, предоставить последнее слово подсудимому. Я понимаю, что, откладывая именно эту часть процесса, мы тем самым усугубили переживания многих из присутствующих, особенно – потерпевшую сторону, за что и приношу извинения. Тем не менее мы обязаны завершить процесс так, как того требуют демократические принципы нашей судебной системы. Господин Юрата Кнедлик, – он обратился к подсудимому, – извольте начинать вашу речь.

– Благодарю вас, Ваша честь, – совершенно уверенным, практически адвокатским голосом сказал Кнедлик и, заняв место за трибуной, начал: – Уважаемые присутствующие, со своей стороны я также хотел принести извинения за то, что этот процесс, сложившийся вокруг моей скромной персоны, отнял у вас столько личного времени и нервов. Видит бог, что я ни в коем случае не ставил перед собой подобных целей. Напротив – я всячески старался избавить вас от излишних подробностей, которые, по моему убеждению, не имеют такой уж важности, какой они были обозначены судом. При всём уважении к последнему. Насколько вы помните, в каждом из заседаний я старался вести себя максимально сдержанно. Я не отвечал взаимностью на откровенно ненавистные нападки прокурора. Я не отождествлял со своим истинным Я те совершенно косвенные, не имеющие никакого отношения к делу упрёки адвокатов каждой из жертвы по поводу моих антирелигиозных воззрений. Я абсолютно спокойно выслушал приговор от лиц, так называемых присяжных, не имеющих и близкого представления о реальности, но при этом фанатично следовавших букве так называемого гуманизма. В конце концов – я выказывал всяческое уважение к суду. И все свои слова я приберёг для этой последней речи. Здесь крайне важно сказать, что своей последней речью я ни в коем случае не имел желания как-либо повлиять на общественное мнение, как в таких случаях обычно делают подсудимые. Подтверждением этого факта является то, что я полностью, безоговорочно и смиренно признал свою вину и согласился с назначенным мне приговором.

В этой своей последней речи я лишь хотел рассказать вам о тех истинных, не придуманных следствием и адвокатами мотивациях, которые побудили меня совершить мои преступления.

Начнём с моей первой жертвы – госпожи Млинарж. Как вы все помните, она была пожилой женщиной, больной раком молочной железы последней стадии, о чём она совершенно отчаянно заявила мне на той автобусной остановке, где мы с ней и имели честь познакомиться. Так часто бывает, что человек охотно готов рассказать случайному встречному свои злоключения, которые по тем или иным обстоятельствам он не желает или не имеет возможности рассказать близким людям. И случилось так, что за несколько минут, пока её родственники судорожно бегали в поисках свободного такси, она успела поведать мне, что она уже совершенно не нужна своим близким, что родственники уже давно и абсолютно открыто заявляют ей о своей ненависти, тогда как на публике, при врачах – родственники выказывают свою полную жертвенность в отношении к её недугу.

Вы сейчас не подумайте, уважаемые присутствующие, что я пытаюсь обвинить родственников жертвы. Абсолютно напротив. Я совершенно понимаю их, ведь это так тяжело – видеть рядом с собой человека капризного, немощного, злого, обиженного на жизнь, который уже совершенно не является тем человеком, которого они любили. Но факт остаётся фактом – мадам Млинарж открыто заявила мне о своих страданиях, о невозможности более их терпеть. Причём страданиях более духовных, связанных с осознанием своей ненужности, нежели о страданиях физических, которые, по её словам, были терпимы, привычны.

Её откровенные слова чрезвычайно сильно повлияли на меня. После встречи с ней я тогда всю ночь думал: в чём же смысл истинного сострадания? В том ли, чтобы искусственно, при помощи химических препаратов поддерживать физическую, но уже в любом случае абсолютно бессмысленную жизнь, или в том, чтобы найти в себе смелость и дать этому человеку уйти, максимально безболезненно лишить его страданий?

– И именно поэтому, – не выдержал кто-то из зала, – максимально безболезненным способом ты выбрал удушение, тварь?!

– Уважаемые, – вмешался судья, – по закону прерывать подсудимого в его последней речи и задавать ему вопросы имеет право только судья. Приговор вам известен, обжалованию он не подлежит. Так что соблюдайте правила.

Человек из зала извинился. А Кнедлик продолжил:

– Ничего, ничего! Я понимаю. Вопрос ведь абсолютно логичен. Действительно, в качестве способа прекращения страданий мадам Млинарж я выбрал удушение. Ну, то есть как… выбрал… У меня, по сути, и выбора то не было. Вы же поймите, что выбирать долго можно товар в магазине. Но в случае, представившемся мне, опять же – совершенно случайно – вновь встретить мадам Млинарж… Это произошло в больнице Святой Троицы, где я навещал своего друга, больного подагрой. Я совершенно случайно, и это чистая правда, увидел, как в соседнюю палату на инвалидной коляске завозят заплаканную и совершенно обессилившую мадам Млинарж. Я, обождав, когда родственники покинут её палату, решил… Поверьте, это было абсолютно спонтанным, незапланированным решением… Впрочем, этим фактом я отнюдь не желаю снимать с себя ответственности. Но – поверьте – моим единственным и вполне естественным желанием было осведомиться о её состоянии, так как после её откровений я уже совершенно не чувствовал себя чужим в её жизни. И каково же было моё удивление, когда, увидев меня, она заявила: «Я ждала вас. Пожалуйста, не медлите ни минуты. Помогите мне повеситься. Не переживайте, подозрение на вас не упадёт. Я уже написала записку родственникам, в которой покаялась в самоубийстве, – и добавила: – Господь вознаградит вас за ваше мужество».

– Глупо! – вновь раздался голос из зала. На что последовал суровый удар молотком судьи.

– Глупо, – согласился Кнедлик, – согласен. Наивно было полагать, что кто-то поверит, что немощная старушка смогла бы самостоятельно взобраться в петлю. За что, собственно, и зацепился наш уважаемый детектив Лански, чью работу я, честно, очень уважаю. Но, поверьте мне, человек, находясь в той степени психологического возбуждения, в которой тогда пребывал я, абсолютно не в состоянии учесть всех этих нюансов. Знаете ли, – он невольно усмехнулся, – это ведь только в фильмах так бывает, что какой-нибудь скрупулёзный убийца учитывает все нюансы. Но в реальной жизни всё куда прозаичнее.

– И всё же, – прервал его судья, – так, чисто из любопытства: почему вы не представили суду этих фактов в процессе слушания?

– Ваша честь! – на грани нравоучительного тона ответил Кнедлик. – Как я уже ранее сказал, что совершенно не желал перегружать головы присутствующих этой информацией, так как у меня не было цели оправдать свои поступки в глазах общества.

– Ну-ну, продолжайте… – сказал судья. – Теперь, думается мне, публике даже стало интересно, какие такие псевдоблагородные мотивы побудили вас к другим преступлениям.

2

– Благодарю, Ваша честь, – продолжил Кнедлик. – Что касается моей второй жертвы – этого несчастного подростка, Зденека Шилгана, наркомана и заблудшего человека…

– Хотите сказать, – спросил судья, – что этот несчастный тоже попросил вас прекратить его страдания?

– Нет. Точнее, да. Но… невербально.

– Невербально? – искренне удивился судья.

– Я понимаю. Это сложно понять людям, для которых просьбой является только то, что было выражено на понятном языке. Но ведь существует множество невербальных сообщений, которые так или иначе посылают нам другие люди, и эти сообщения хорошо бы уметь читать. К таким сообщениям можно отнести взывающий взгляд, или жест рукой, или принятие определённой позы тела. В контексте тех или иных обстоятельств такие сообщения могут говорить значительно больше, чем тысячи слов.

Со Зденеком мы познакомились на скачках. Я заметил, как возле окна тотализатора он трясущимися руками делал крупную ставку на лошадь по имени Стрела. В тот вечер эта лошадь проиграла. А моя лошадь по иронии судьбы выиграла, я был счастлив неимоверно! Выходя с ипподрома, я вновь увидел этого парня. Он сидел на скамье с таким видом, будто в голове его рождается какое-то радикальное решение. Я откровенно испугался за него. Ведь все же мы знаем о печальной статистике по суициду после воскресных скачек.